Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

• Название: Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2017

Во вступительной заметке «В тени „Заводного апельсина“» составитель специального номера, критик и филолог Николай Мельников пишет, среди прочего, что предлагаемые вниманию читателя роман «Право на ответ» и рассказ «Встреча в Вальядолиде» по своим художественным достоинствам не уступают знаменитому «Заводному апельсину», снискавшему автору мировую известность благодаря экранизации, и что Энтони Бёрджесс (1917–1993), «из тех писателей, кто проигрывает в „Полном собрании сочинений“ и выигрывает в „Избранном“…»,

«ИЛ» надеется внести свою скромную лепту в русское избранное выдающегося английского писателя.

Итак, роман «Право на ответ» (1960) в переводе Елены Калявиной. Главный герой — повидавший виды средний руки бизнесмен, бывающий на родине, в провинциальном английском городке, лишь от случая к случаю. В очередной такой приезд герой становится свидетелем, а постепенно и участником трагикомических событий, замешанных на игре в адюльтер, в которую поначалу вовлечены две супружеские пары. Роман написан с юмором, самым непринужденным: «За месяц моего отсутствия отец состарился больше, чем на месяц…»

В рассказе «Встреча в Вальядолиде» описывается вымышленное знакомство Сервантеса с Шекспиром, оказавшимся в Испании с театральной труппой, чьи гастроли были приурочены к заключению мирного договора между Британией и Испанией. Перевод А. Авербуха. Два гения были современниками, и желание познакомить их, хотя бы и спустя 400 лет вполне понятно. Вот, например, несколько строк из стихотворения В. Набокова «Шекспир»:

                                      …Мне охота              воображать, что, может быть, смешной              и ласковый создатель Дон Кихота              беседовал с тобою — невзначай…

В рубрике «Документальная проза» — фрагмент автобиографии Энтони Бёрджесса «Твое время прошло» в переводе Валерии Бернацкой. Этой исповеди веришь, не только потому, что автор признается в слабостях, которые принято скрывать, но и потому что на каждой странице воспоминаний — работа, работа, работа, а праздность, кажется, перекочевала на страницы многочисленных сочинений писателя. Впрочем, описана и короткая туристическая поездка с женой в СССР, и впечатления Энтони Бёрджесса от нашего отечества, как говорится, суровы, но справедливы.

В рубрике «Статьи, эссе» перед нами Э. Бёрджесс-эссеист. В очерке «Успех» (перевод Виктора Голышева) писатель строго судит успех вообще и собственный в частности: «Успех — это подобие смертного приговора», «… успех вызывает депрессию», «Если что и открыл мне успех — то размеры моей неудачи». Так же любопытны по мысли и языку эссе «Британский характер» (перевод В. Голышева) и приуроченная к круглой дате со дня смерти статьи английского классика статья «Джеймс Джойс: пятьдесят лет спустя» (перевод Анны Курт).

Рубрика «Интервью». «Исследуя закоулки сознания» — так называется большое, содержательное и немного сердитое интервью Энтони Бёрджесса Джону Каллинэну в переводе Светланы Силаковой. Вот несколько цитат из него, чтобы дать представление о тональности монолога: «Писал я много, потому что платили мне мало»; «Приемы Джойса невозможно применять, не будучи Джойсом. Техника неотделима от материала»; «Все мои романы… задуманы, можно сказать, как серьезные развлечения…»; «Литература ищет правду, а правда и добродетель — разные вещи»; «Все, что мы можем делать — это беспрерывно досаждать своему правительству… взять недоверчивость за обычай». И, наконец: «…если бы у меня завелось достаточно денег, я на следующий же день бросил бы литературу».

В рубрике «Писатель в зеркале критики» — хвалебные и бранные отклики видных английских и американских авторов на сочинения Энтони Бёрджесса.

Гренвилл Хикс, Питер Акройд, Мартин Эмис, Пол Теру, Анатоль Бруайар в переводе Николая Мельникова, и Гор Видал в переводе Валерии Бернацкой.

А в заключение номера — «Среди книг с Энтони Бёрджессом». Три рецензии: на роман Джона Барта «Козлоюноша», на монографию Эндрю Филда «Набоков: его жизнь в искусстве» и на роман Уильяма Берроуза «Города красной ночи». Перевод Анны Курт.

---

Я уговаривал себя до поры не винить мистера Раджа. Мистер Радж был единственным, кто присматривал за отцом. Отец мог бы умереть и месяцем, и неделей раньше, если бы мистера Раджа при нем не было. Отец уже был немолод, он намного пережил Маккарти и Блэка — моих друзей, убитых на войне. Семьдесят лет — самое время, чтобы умереть. Но я чувствовал себя подлецом оттого, что не присутствовал при немногих его последних словах, не слышал обычных благословений, предсмертного хрипа, не видел застывший рот. И не создал подобия семьи у смертного ложа. Была ли там Берил? Сомневаюсь. Но скоро узнаю. Скоро я узнаю все.

Мой приезд пришелся на воскресенье. Можно было бы, подумал я, успеть на полночный поезд, но я чувствовал, что мне необходимо поспать. Поеду завтра утром. Я задремал в автобусе по пути на вокзал Виктория. Рядом ехал американский джентльмен, он и его дочка, сидевшая через проход, отчаянно пытались скрасить скучное путешествие, высматривая в окно исторические виды. Моя дремлющая голова склонилась на его плечо, и я проснулся.

— Всё в порядке, сынок, — сказал он, улыбнувшись, — вы всё проспали.

У вокзала я сел в такси и поехал в Блумсбери — в маленькую гостиницу моей итальянской вдовушки. Она была на месте — все те же очки для чтения на носу, вода «Огги» в комнате для завтраков. В клетке теперь жил волнистый попугайчик, птичка дымчатого цвета. И чирикал немилосердно. И, конечно, я ничуть не удивился, увидев Уинтерботтома.

— Buona sera, signora, — сказал я. — Есть ли у вас комната, и простите, что не смог дать знать о моем приезде. Мне сообщили, что отец умирает, а теперь — что уже умер.

Я взглянул на потасканного Уинтерботтома. Выглядел он плохо. Борода сильно отросла, но теперь ему надо было достичь безумного христоподобного выражения лица, которое уроженцы Новой Мексики отмечали у Д. Г. Лоуренса.

— Вы уже сообщили, что он умирает, — ответила вдова, — причем всему миру — в televisione.

— И я видел, — встрял Уинтерботтом. — Я видел в пабе. Пару часов назад. Я понял, что вы сюда отправитесь, и сам сюда пришел.

— Я совершенно разбит, — сказал я, садясь. — Перелет был ужасно утомителен.

— Я понимаю. Да, наверняка.

И Уинтерботтом в грязном плаще принялся грызть ногти. Вдова сказала:

— Numero otto[80]. Две спальни. Остальное занято.

— Мне вполне подходит, — поблагодарил я. — А как дела у вас? — спросил я Уинтерботтома.

— Они его забрали, — ответил тот. — Приятель забрал, я хочу сказать. Я не мог оплатить аренду, а он не хотел ждать. Печатный пресс, я хочу сказать.

— И где вы теперь, боже, как я устал.

Казалось, мир заполнен чирикающими попугаями.

— Не могли бы вы послать за бутылочкой бренди, — попросил я вдову.

— Судя по televisione, вы уже достаточно набрендились.

— О Боже, это так ужасно выглядело?

— Я схожу и принесу чего-нибудь, — сказал Уинтерботтом, — если дадите денег.

Я взглянул на Уинтерботттома и внезапно подумал об огромной бутылке холодного английского светлого эля, который устроил бы меня лучше всего на сон грядущий. И это было странно, я редко пил английское пиво.

— Пошли, — пригласил я. — Сходим, тут недалеко. Господи, как же я устал.

Паб неподалеку назывался «Якорь». Он был полон потных мужиков и вест-индийских девок, плюс дрожащий преподаватель из университета, который пил дрожащий томатный сок. На стенах красовались фотографии королевской семьи.

— По одной, — заказал я. — Я правда думаю, что не смогу заснуть от усталости.

— Я бы заплатил, — сказал Уинтерботтом, — честно, заплатил бы, но не могу. Мне стыдно, но ведь хотел как лучше. Честно. Просто я не создан для успеха.

— Как там Имогена?

— Честно, не знаю. Ничего не слышал. С другой стороны, так даже лучше, и хорошо, что она не пишет. И это объясняет все, абсолютно все. Это ревность.

— Какая? Вы о чем? Не забывайте, что я был в Японии.

— К Дженнифер, — сказал Уинтерботтом, склонив голову в глубоком унынии. Потом он попытался проглотить имя, как таблетку, запив его своей полупинтой светлого пива. — Это одна, ну, с которой я живу сейчас. Даже не помню, как это началось. Это случилось, когда Имогена ушла. Дженнифер была в баре, а потом пошла ко мне. Она сказала, что сварит сосиски. Ну и вот вам. Очень ревнивая, — повторил он. — И говорит, знаете ли, изысканно, как Имогена прежде.

— Вы что, совсем дурак? — спросил я.

Светлый эль, теплый и поддельный, вставлял плохо, он-то меня и попутал. Я заказал бренди с газировкой. Боже, как я устал.

— Ну да, — глупо ухмыльнулся Уинтерботтом. — И, послушайте, я очень, очень сожалею о вашем отце. Только ради этого я пришел сюда. Вы знаете, что я делал вечером? — Гордость распирала его. — Мы были вместе в пабе, и потом это в телевизоре. Тогда я сказал, что знаком с вами, и она мне не поверила. И тогда я сказал, что пойду в сортир. Сортир там во дворе, знаете ли. Ну и я помчался, как угорелый, — вроде отлить. Я не думаю, что она поняла, куда я. Но когда вернусь, скандал будет грандиозный.

Он хихикнул.

— На что вы живете?

— На что я могу жить. За ее счет, я думаю. У нее небольшая пенсия, видите ли. И еще у нее алименты.

— Сколько же ей лет, Господи помилуй?

— Сколько? Старше меня. Гораздо. Но, о-оо, нет же, нет, ну что вы. И она очень умна. Но очень ревнива.

— Вы, — сказал я, — немедленно возвращаетесь к Элис.

— Знаете, — сказал он изумленно, — как раз об этом я и подумывал. Я подумал, что вы там поглядите, как карты легли, и дадите мне знать.

— Лучше бы вам вернуться, — сказал я, — пока не слишком поздно. Пока Элис не связалась с кем-нибудь еще.

— Но этот Джек Браунлоу уже женат. И никогда не получит развод.

— Я не Джека Браунлоу имел в виду, — сказал я. — Неважно кого. Вам бы не следовало все это начинать, вы не созданы для этого.

— Это она все начала, она и Джек Браунлоу.

— Да какая разница, кто заварил кашу. Вы сильно согрешили против стабильности и сами видите, в какое чертово месиво можно попасть, вытворяя такое, — сказал я. — Но пойду-ка я посплю немного. Я просто с ног валюсь.

— Слушайте, — сглотнул Уинтерботтом, — если я вернусь, то обратно уже не выберусь. Уж она постарается. Когда вы отправляетесь?

— Утром.

— Если бы, — сглотнул Уинтерботтом, — вы дали мне взаймы на билет…

— Взаймы, взаймы, взаймы, — сказал я, — дам, дам, дам. Что, черт возьми, вы бы без меня делали?

— Если бы я мог остаться у вас на ночь…

— Да, — согласился я. Глаза у меня слипались. — И я дам вам бритву и чистую рубашку.

— Вы все получите обратно, получите, честное слово. Наверно, не очень сложно будет вернуться на старую работу, ну в самом-то деле. Я хочу сказать, что не совершил ничего плохого, ведь правда же? Ну, ладно, — гордо продолжил Уинтерботтом, — я признаю, что свалял дурака, черт меня побери. Так ведь?

Я чуть не упал.

— Эй, эй, — подключилась недовольная барменша. — Вечно берегов не знаете, и вот что случается с некоторыми из вас, ребята. А ну домой, пока еще можете ходить.

— Я за ним присмотрю, — угодливо заверил ее Уинтерботтом. — Не беспокойтесь, я прослежу, чтобы он попал домой.

И нетвердой походкой он повел меня к выходу. Люди пялились на меня — на меня, побывавшего сегодня в объятиях богини.

Глава 16

Ибо, думал я на следующее утро, направляясь в Мидлендс сквозь английскую весну, хаоса было уже предостаточно. Пусть смерть моего отца уравновесится возрождением брака. Уинтерботтом сидел напротив — нервный новобрачный, чисто выбритый, в чистой сорочке. Он полночи проторчал в ванной, избавляясь от бороды с помощью моих ножниц и моей же бритвы. Я же тем временем спал мертвым сном, как мой отец.

Теперь я ломал голову над тем, что именно я должен сделать в связи с этой смертью. Похороны, некролог в местной газете, официальная регистрация события? Не должен ли кто-то взять на себя организацию чего-то вроде поминального банкета — ветчина, язык, крепкий чай, смелые шуточки распорядителя в черном, предлагающего выпить по глоточку виски? А еще завещание, его утверждение, судьба Холмана Ханта и Розы Бонёр, и маленькой библиотеки, настоящего музея печатного дела. Все его галстуки, все его рубашки, все его пальто. Я окинул взглядом вытянувшегося напротив Уинтерботтома, смотревшегося оборванцем в углу купе первого класса. Надо будет обязательно отдать ему какое-нибудь из отцовских пальто.

Сойдя с поезда, мы какое-то время медлили в нерешительности на платформе, сунув руки в карманы. Мой багаж стоял рядом, Уинтерботтом был налегке.

— А что, — спросил я, — вам так и не вернули ваше зимнее пальто?

— Нет. Оно все еще здесь, полагаю. Холодновато, правда?

Да, подумал я, если все дожидаются меня, то хорошо, что сейчас холодно. Как скоро после смерти начинается разложение? Когда он умер?