Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

• Название: Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2017

Во вступительной заметке «В тени „Заводного апельсина“» составитель специального номера, критик и филолог Николай Мельников пишет, среди прочего, что предлагаемые вниманию читателя роман «Право на ответ» и рассказ «Встреча в Вальядолиде» по своим художественным достоинствам не уступают знаменитому «Заводному апельсину», снискавшему автору мировую известность благодаря экранизации, и что Энтони Бёрджесс (1917–1993), «из тех писателей, кто проигрывает в „Полном собрании сочинений“ и выигрывает в „Избранном“…»,

«ИЛ» надеется внести свою скромную лепту в русское избранное выдающегося английского писателя.

Итак, роман «Право на ответ» (1960) в переводе Елены Калявиной. Главный герой — повидавший виды средний руки бизнесмен, бывающий на родине, в провинциальном английском городке, лишь от случая к случаю. В очередной такой приезд герой становится свидетелем, а постепенно и участником трагикомических событий, замешанных на игре в адюльтер, в которую поначалу вовлечены две супружеские пары. Роман написан с юмором, самым непринужденным: «За месяц моего отсутствия отец состарился больше, чем на месяц…»

В рассказе «Встреча в Вальядолиде» описывается вымышленное знакомство Сервантеса с Шекспиром, оказавшимся в Испании с театральной труппой, чьи гастроли были приурочены к заключению мирного договора между Британией и Испанией. Перевод А. Авербуха. Два гения были современниками, и желание познакомить их, хотя бы и спустя 400 лет вполне понятно. Вот, например, несколько строк из стихотворения В. Набокова «Шекспир»:

                                      …Мне охота              воображать, что, может быть, смешной              и ласковый создатель Дон Кихота              беседовал с тобою — невзначай…

В рубрике «Документальная проза» — фрагмент автобиографии Энтони Бёрджесса «Твое время прошло» в переводе Валерии Бернацкой. Этой исповеди веришь, не только потому, что автор признается в слабостях, которые принято скрывать, но и потому что на каждой странице воспоминаний — работа, работа, работа, а праздность, кажется, перекочевала на страницы многочисленных сочинений писателя. Впрочем, описана и короткая туристическая поездка с женой в СССР, и впечатления Энтони Бёрджесса от нашего отечества, как говорится, суровы, но справедливы.

В рубрике «Статьи, эссе» перед нами Э. Бёрджесс-эссеист. В очерке «Успех» (перевод Виктора Голышева) писатель строго судит успех вообще и собственный в частности: «Успех — это подобие смертного приговора», «… успех вызывает депрессию», «Если что и открыл мне успех — то размеры моей неудачи». Так же любопытны по мысли и языку эссе «Британский характер» (перевод В. Голышева) и приуроченная к круглой дате со дня смерти статьи английского классика статья «Джеймс Джойс: пятьдесят лет спустя» (перевод Анны Курт).

Рубрика «Интервью». «Исследуя закоулки сознания» — так называется большое, содержательное и немного сердитое интервью Энтони Бёрджесса Джону Каллинэну в переводе Светланы Силаковой. Вот несколько цитат из него, чтобы дать представление о тональности монолога: «Писал я много, потому что платили мне мало»; «Приемы Джойса невозможно применять, не будучи Джойсом. Техника неотделима от материала»; «Все мои романы… задуманы, можно сказать, как серьезные развлечения…»; «Литература ищет правду, а правда и добродетель — разные вещи»; «Все, что мы можем делать — это беспрерывно досаждать своему правительству… взять недоверчивость за обычай». И, наконец: «…если бы у меня завелось достаточно денег, я на следующий же день бросил бы литературу».

В рубрике «Писатель в зеркале критики» — хвалебные и бранные отклики видных английских и американских авторов на сочинения Энтони Бёрджесса.

Гренвилл Хикс, Питер Акройд, Мартин Эмис, Пол Теру, Анатоль Бруайар в переводе Николая Мельникова, и Гор Видал в переводе Валерии Бернацкой.

А в заключение номера — «Среди книг с Энтони Бёрджессом». Три рецензии: на роман Джона Барта «Козлоюноша», на монографию Эндрю Филда «Набоков: его жизнь в искусстве» и на роман Уильяма Берроуза «Города красной ночи». Перевод Анны Курт.

---

Похоже, молодые люди были просто приверженцы агрессии как таковой. Они представляли манихейскую модель[158]Вселенной, в основе которой противопоставление двух начал: инь — ян, х — у. Я догадываюсь, что эта бесцельная энергия новой молодежи, сытой, с деньгами в карманах основательно нарушала общественный порядок. Конечно, эта энергия возникла не на пустом месте и не была такой уж «новой». Во времена Елизаветы I бывало затевали бунт и подмастерья, но с ними быстро расправлялись — иногда вешали тут же на месте. Сначала я подумывал написать новый роман на историческую тему — о конкретном бунте ремесленников в 1590 году, когда юные головорезы избили женщин, которые, по их мнению, продавали яйца и масло по завышенной цене. Тогда, кстати, и Уильям Шекспир мог поскользнуться на скользкой от крови и яичных желтков мостовой и сломать себе бедро. Но, в конце концов, я решил пофантазировать о недалеком будущем — годах, скажем, семидесятых, когда юношеская агрессивность достигает такого накала, что правительство решает покончить с ней «павловским» методом негативного воздействия на организм. Я понимал, у романа должна быть метафизическая или теологическая основа: молодежи дана свобода — выбрать добро или зло, причем предпочтение обычно отдается злу; далее — искусственное уничтожение свободной воли у некоторых индивидуумов с помощью научных методов. И тут возникает вопрос: не будет ли с религиозной точки зрения такое решение проблемы еще большим злом, чем свободный выбор зла.

Во время работы над таким романом возникли не те сложности, которые озадачили бы Невила Шюта, — меня беспокоила проблема стиля. История должна быть рассказана парнем из будущего, а значит, необходимо придумать его собственную версию английского языка: частично это будет сленг его группы, а частично — его индивидуальная манера. Не было смысла писать книгу на сленге начала шестидесятых: сленг — явление эфемерное, и к тому времени, когда рукопись отправится в набор, от нее будет нести нафталином. Тогда это казалось мне неразрешимой проблемой. Значит, придется изобретать сленг 1970-х, а меня колотило от одной только мысли, что он будет надуманным. Я засунул в ящик наполовину написанный на сленге шестидесятых черновик и засел сочинять что-нибудь другое.

* * *

Насколько хорошо я понимаю женщин? Это можно выяснить, превратившись в женщину или скорее в девушку, непосредственную, простую, необразованную, чьи женские свойства не утратились из-за книг или рефлексии. Писать буду от первого лица — девушки из супермаркета, хорошенькой, никогда неунывающей оптимистки, муж которой, мрачный молодой человек, подозревает, что весь мир катится к черту, но из-за своей необразованности, не понимает по какой причине. Окружение супружеской пары я мог с лихвой почерпнуть из «Дейли миррор», ставшей теперь единственным чтением Линн. Публичной библиотеки, откуда я приносил бы ей дешевые романчики, поблизости не было, но их заменил телевизор — особенно нравился Линн коммерческий канал из Саутгемптона. Там еженедельно проводились телевикторины с денежными призами; вел викторины канадец по имени Хью Грин. Когда в тридцатые годы Майкл Каллахан приносил в библиотеку старших классов «Радио таймс», чтобы обвести карандашом свои любимые программы («Танцуй до упаду» с Джеральдо и его оркестром, «Труаз и его ансамбль мандолинистов»), мы часто видели на обложке Хью Грина, юношу нашего возраста, во фраке, радостно улыбающегося, поющего и танцующего, нахального и дружелюбного — юную звезду. Как мы его ненавидели! Теперь он превратился в серьезного, седеющего человека, с трудом произносившего некоторые особенно сложные слова в викторине. Обязательно вставлю его в роман.

Писать книгу было легко и весело: для месячной работы над ней коммерческое телевидение и «Дейли миррор» давали мне все необходимое. Муж героини работал агентом по продажам подержанных автомобилей, и потому мне пришлось изучить разделы объявлений об их продаже, а также выпить с одним типчиком в пабе святого Леонарда, знавшим все тонкости «омоложения» подержанных тачек. Со словарным запасом и произношением девушки тоже проблем не было: каждый вечер мы слышали такую болтовню по телевидению. Ее муж сначала мрачно следит за викториной, но денежные призы его прельщают. Он вступает в игру как специалист по английской литературе, о которой ничего не знает, окончив, как и жена, неполную среднюю школу. Однако его воображение волнуют великие бородатые мужчины из прошлого, книги которых предупреждают о зле и грядущих катаклизмах, и эти книги, он знает, ему никогда не прочесть. Но у молодого человека фотографическая память, и он начинает поглощать знания по литературе из энциклопедий. Теперь он ходит неделя за неделей на все викторины и без труда отвечает на самые каверзные вопросы. Однако, когда приходит вопрос на тысячу фунтов — кто автор «Хорошего солдата»? — он дает, в соответствии с данными энциклопедии, ответ: Форд Мэдокс Хеффер[159], но ответ не принимают. Правильный ответ — Форд Мэдокс Форд. В зале напряжение, тяжелое дыхание, зловещая музыка на органе Хаммонда, крики взволнованных зрителей. Но эксперты разъясняют: подходят оба имени. Чувство облегчения и радости у всех.

Молодой человек, не испытывающий никакой радости (ведь победили его фотографические мозги, а не он сам), открывает у себя еще один невероятный дар: путем концентрации внимания он может предсказать в «Дейли миррор» результаты заездов на следующий день. Все призовые деньги он тратит на ставки и быстро богатеет. Не питая никакого доверия к миру, он все же считает своим долгом посмотреть его. Они с женой едут в Америку, отдыхают на Карибах, останавливаясь в самых роскошных отелях, а по возвращении домой молодой человек объявляет жене, что им обоим надо умереть. Мир, погрязший в грехе, они повидали, и теперь лучшее, что можно сделать, — это его покинуть. Он протягивает жене снотворные таблетки, но та отказывается их пить и, сопротивляясь, убивает мужа. Потом бежит во Францию, прихватив оставшиеся деньги, а самого его везет в сундуке из камфарного лавра — такой мы с Линн купили в Малайе. В результате его труп, обклеванный птицами до костей, торчит на французском поле, как пугало. Довольно жуткий конец, но он не поколебал оптимизма моей героини. Из двух рук, сжатых в рукопожатии, осталась одна, но она аплодирует. Отсюда название книги из дзен коан[160] — «Однорукий аплодисмент». Я отправил роман Янсону-Смиту на рождественской неделе 1960 года. Его опубликовали следующей осенью под псевдонимом Джозеф Келл. Так появилось новое имя, а на новые имена деньги не тратят. Книга камнем пошла ко дну.

Сомневаюсь, что ее можно будет воскресить в Британии или в Соединенных Штатах. Сын Джона Миддлтона Марри[161]позже написал биографию своего отца под таким же названием, и ни один из нас не может претендовать на него. Дать роману новое название? Это будет похоже на мошенничество. Книга всегда как бы заключает в капсулу ушедшее время и его дух, и я не могу думать о ней иначе, как об отыгранной партии, принесшей мне сотню фунтов или около того. Кстати, в Восточной Европе роман имел запоздалый успех. Его расценили как приговор загнивающей культуре, в основе которой лежит извлечение прибыли, приговор всей жизни капиталистического Запада: лучше умереть, чем с этим жить. В Варшаве роман адаптировали для телевидения, в Будапеште из него сделали мюзикл. Его читали и в Восточной Германии. Он был одной из двух моих книг, известных в бывшем Советском лагере. Надо ли говорить, что как автор я не получил ни гроша.

Поздней осенью 1960 года опубликовали «Доктор болен». Как лондонский роман, он получил отклик — правда, единственный — в «Ивнинг стандард». Отечественные критики были весьма сдержанны. «Мистер Бёрджесс, — говорилось в литературном приложении „Таймс“, — настолько стремится бежать в ногу со временем, что безнадежно отстает. Мой „специалист по котлам“[162] признает себя извращенцем — предполагалось, что такие вещи отошли в прошлое. Но, похоже, все возвращается и скоро будет дополнением к эротичной одежде из кожи». «Панч» счёл диалектный юмор тяжелым, как «надгробный камень», а краткое — на пятьдесят страниц — произведение слишком длинным. Поэт Джеффри Григсон из «Спектейтора» счел «фантазию слишком уж нереальной, а это не работает», и закончил рецензию так: «Романист использует слова, которые ничего не значат, никак не связаны между собой и не заслуживают доверия, а его так называемые „суперостроты“ (цитаты из Уэбстера, Элиота, Одена) нисколько не смешны». Морис Ричардсон писал в «Нью стейтсмен»: «Будь это первый роман, я счел бы его любопытным, а автора перспективным. Но он четвертый, и потому назову его досадной осечкой». На самом деле роман был пятым. «Частично неудача в том, что опухоль мозга не предмет для веселья, здесь уместнее философический тон».