Эдвард Гиббон - Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)

• Название: Упадок и разрушение Римской империи (сокращенный вариант)
• Автор: Эдвард Гиббон
• Жанр: История
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1575-X

Эдвард Гиббон – автор величайшего исторического труда по истории позднего Рима. Эта книга – сокращенный вариант многотомного труда знаменитого историка. Сочинение, до сих пор не потерявшее своей ценности, охватывает период с конца II века (правление императора Коммода) до падения Константинополя в 1453 году. Философские взгляды Гиббона, художественные достоинства его стиля, тонкий анализ событий, живые и образные портреты повлияли на формирование целой эпохи в науке, литературе и искусстве.

---

Римляне хорошо сознавали, что язык народа влияет на его нравы, и очень заботились о том, чтобы вместе с продвижением своих войск распространять и латинский язык. В Италии ее древние диалекты – сабинский, этрусский и венецианский – были забыты; что же касается провинций, то восток не так покорно слушал своих победоносных наставников, как запад. Эта явная разница по-разному окрашивала две части империи. Процветание, как полуденное солнце, до некоторой степени скрывало своим блеском это различие; но по мере того как римский мир накрывала ночная тень, разница становилась все виднее. Западные страны цивилизовала та же самая рука, которая их покорила. Как только варвары смирялись с необходимостью подчиняться, им открывались новые знания и политика. Язык Вергилия и Цицерона, хотя и с некоторыми неизбежными примесями и искажениями, был воспринят в Африке, Испании, Галлии, Британии и Паннонии таким подавляющим большинством населения, что слабые следы пунийских и кельтских наречий сохранились лишь у горцев и крестьян. Воспитание и учеба постепенно наполняли души уроженцев этих стран чувствами римлян, и Италия диктовала своим латиноязычным провинциалам не только законы, но и моды. Они с большей страстью добивались прав гражданина и государственных почестей и легче их получали; они поддерживали честь нации в литературе и на войне и в конце концов произвели на свет в лице Траяна такого императора, которого Сципионы не отказались бы признать своим соотечественником. Положение греков было совершенно иным. В отличие от варваров они уже давно были цивилизованы и развращены, имели слишком хороший вкус, чтобы отказаться от своего языка, и слишком много тщеславия, чтобы принять какие бы то ни было привнесенные извне новшества. Продолжая сохранять предрассудки своих предков после того, как утратили их добродетели, греки подчеркнуто презирали грубые манеры римских завоевателей, при этом поневоле уважая их за превосходство в мудрости и могуществе[7].

К тому же влияние греческого языка не ограничивалось тесными пределами когда-то славной Греции. Империя греков благодаря колонизации и военным завоеваниям постепенно раздвинула свои границы от Адриатики до Евфрата и Нила. Азия была застроена греческими городами, а долгое правление царей-македонцев стало «тихой революцией» для Сирии и Египта. Эти правители в своей пышной придворной жизни соединили афинское изящество и восточную роскошь, а примеру двора подражали, следуя за ним на почтительном расстоянии, высшие слои подданных. Итак, наиболее общее деление Римской империи было на латиноязычную и грекоязычную части. К ним мы можем прибавить третью категорию, куда входила основная часть жителей Сирии и особенно Египта. Они говорили на своих старых наречиях, что замыкало их в собственных границах, отделяя от мировой торговли, и мешало этим варварам совершенствоваться. Лень и изнеженность первых вызывали у завоевателей презрение, а озлобленность и ярость вторых – отвращение. Эти народы подчинялись власти Рима, но редко бывало, чтобы кто-то из их числа желал получить или заслуживал римское гражданство; кто-то отметил, что лишь более чем через двести тридцать лет после падения рода Птолемеев первый египтянин был включен в состав римского сената.

Утверждение, что победоносный Рим сам был побежден греческим искусством, справедливо, хотя и стало избитой фразой. Те бессмертные писатели, которые и теперь вызывают восхищение у современной Европы, скоро стали любимыми темами изучения и образцами для подражания в Италии и западных провинциях. Но римляне не терпели, чтобы их изящные развлечения мешали проводить в жизнь простые и здравые принципы политики Рима. Признавая очарование греческого языка, они утверждали достоинство языка латинского и никогда не отступали от правила пользоваться только латынью в административных делах, как гражданских, так и военных. Эти два языка правили одновременно во всей империи, но каждый имел свою сферу влияния: греческий, естественно, стал языком науки, а латынь была официальным языком торговых сделок и делопроизводства. Те, кто занимался и литературой, и коммерцией, одинаково хорошо владели обоими, и в любой провинции было почти невозможно найти образованного человека, который не знал бы ни греческого, ни латыни.

Именно такие учреждения постепенно перемешали народы империи между собой, слив их в единый этнос, носивший имя римляне. Но внутри каждой провинции и каждой семьи все же оставалось несчастное сословие людей, которые несли на себе это общество как тяжелый груз и при этом не имели доли в его преимуществах. В свободных государствах Античности домашние рабы не имели никакой защиты от своенравия и суровости деспотизма. Эпохе идеальной устойчивости и уравновешенности Римской империи предшествовали времена насилия и грабежа. Масса рабов состояла по большей части из пленных варваров, которых захватывали тысячами во время удачных войн и продавали задешево. Привыкшие жить свободными, они нетерпеливо рвались сбросить свои цепи и отомстить за них. По отношению к таким внутренним врагам, чьи отчаянные восстания не раз ставили республику на край гибели, самые суровые законы и самое жестокое обращение, казалось, почти были оправданы великим законом самосохранения. Но когда основные народы Европы, Азии и Африки оказались объединены под сенью законов одного повелителя, другие страны стали далеко не таким щедрым источником получения рабов, и римлянам пришлось перейти к менее жестокому, но более скучному способу приращения их числа – размножению. В своих многочисленных семьях, особенно в своих сельских имениях, они поощряли браки своих рабов. Естественные чувства, привычки, привитые образованием, и обладание имуществом на особых правах зависимого собственника облегчали рабам тяжесть рабства. Жизнь раба стала цениться дороже, и, хотя его счастье по-прежнему зависело от нрава и обстоятельств жизни господина, человечность этого господина уже не сдерживалась страхом, а поощрялась пониманием собственных интересов. Этот прогресс нравов ускоряли добродетель или политический расчет императоров; в итоге Адриан и Антонины своими эдиктами распространили защищающую силу законов на эту самую отверженную часть человечества. Власть над жизнью и смертью рабов, которой долго обладали и часто злоупотребляли господа, была отнята у частных лиц и перешла к одним лишь судьям. Подземные тюрьмы были упразднены. Раб, получивший телесные повреждения или жестоко оскорбленный, мог подать жалобу на невыносимое обращение, и, если она оказывалась справедливой, получал либо свободу, либо менее жестокого господина.

Римским рабам была оставлена надежда, лучшая утешительница людей, когда их жизнь далека от идеала: если раб имел какую-то возможность стать полезным или приятным господину, он вполне мог надеяться, что несколько лет усердия и верности принесут ему в награду бесценный дар свободы. Но так часто великодушие в хозяине пробуждали более низкие чувства – тщеславие и скупость, что законодатели считали необходимым больше сдерживать, чем поощрять, расточительную и неразборчивую широту взглядов, которая могла перерасти в очень опасное злоупотребление правами. В античном праве считалось, что у раба нет никакой собственной родины, и, получив свободу, он становится членом того политического сообщества, в которое входит его господин. Соблюдение этого правила осквернило бы привилегии гражданина Рима: они были бы отданы на потребу разноплеменной толпе низкой черни. Поэтому из него своевременно сделали несколько исключений, и почетное право гражданства стали предоставлять только тем рабам, которые были отпущены на свободу торжественно и по закону, по справедливым основаниям и с одобрения местного должностного липа. Но даже эти избранные вольноотпущенники получали только права частного гражданина, к гражданским и военным должностям их не допускали; этот запрет был очень строгим. Их сыновья, независимо от своих заслуг и достоинств, считались недостойными заседать в сенате, и следы рабского происхождения полностью стирались лишь в третьем или четвертом поколении. Так далекая перспектива свободы и почестей, не уничтожавшая различия сословий, была открыта даже перед теми, кого гордость и предрассудки почти не позволяли причислить к роду человеческому.

Однажды было сделано предложение, чтобы рабы носили особую одежду, которая бы отличала их от свободных. Но на это последовало справедливое возражение, что таким образом рабам будет показано, как их много, а это может оказаться опасным. Не понимая с буквальной точностью щедро раздаваемые выражения «многие тысячи» и «десятки тысяч», мы все же рискнем предположить, что рабов, которые имели пену как собственность, было больше, чем слуг, а количество этих последних можно подсчитать лишь по их стоимости. Талантливых юношей рабов обучали искусствам и наукам, и их пена определялась количеством знаний и степенью одаренности. В хозяйстве состоятельного сенатора можно было найти людей почти всех гуманитарных и технических профессий. Тех, кто обеспечивал пышность церемоний или обслуживал чувственность господ, было больше, чем позволяют вообразить современные представления о роскоши. Купцам и владельцам мастерских было выгоднее покупать работников, чем платить им; а в сельской местности рабов использовали как самые дешевые и самые трудолюбивые сельскохозяйственные орудия. Чтобы подкрепить это общее наблюдение и продемонстрировать, как огромно было число рабов, мы можем привести ряд разнообразных частных примеров. По одному очень печальному поводу было обнаружено, что лишь в одном из дворцов Рима жило четыреста рабов. Столько же – четыреста – их было в имении, которое одна далеко не очень богатая вдова из Африки уступила своему сыну, оставив себе гораздо большую часть своего имущества. В правление Августа один вольноотпущенник, хотя его имущество сильно пострадало во время гражданских войн, оставил в наследство три тысячи шестьсот упряжек быков, двести пятьдесят тысяч голов мелкого рогатого скота и, что было почти включено в описание скота, четыре тысячи сто шестнадцать рабов.