Геннадий Разумов - От 7 до 70

• Название: От 7 до 70
• Автор: Геннадий Разумов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Эту книгу не обязательно читать от начала до конца. Можно, наоборот, начать с конца. Или с середины. Или с любого другого места.

А можно вообще не читать – просто пробежать глазами. Даже не по всей книге, а только некоторым главам.

Это не роман. Это рассказы о жизни одного человека. Впрочем, не одного, а всех, живших в одно время с автором книги. И она тоже – для всех, имеющих разные вкусы, взгляды, интересы и возрастные предпочтения.

Вам интересны знаменитости? Пожалуйста, вот встречи с Б.Окуджавой, В.Войновичем, М.Светловым, М.Шолоховым, с Ю.Лужковым, А.Кашпировским. Вот впервые публикуемые письмо И.Эренбурга и рисунок П.Антокольского.

А если вы любитель остросюжетных историй, можете прочитать почти детективные рассказы о «безродных космополитах» или «великой стройке коммунизма».

Но, возможно, вас интересуют документальные свидетельства эпохи – тогда читайте о «Перестройке», русских «Северах», похоронах А.Тарковского и кубинском диктаторе Ф.Кастро.

А, может быть, вы – заядлый турист и путешественник? В этом случае, не пропустите рассказы о Соловках, Кий-острове, Ташкенте и Керчи, о Париже, Гаване и Вене.

---

БЕЙ ЖИДОВ, СПАСАЙ РОССИЮ!

Увы, безжалостность маленьких инквизиторов распространялась не только на животных и насекомых. Доставалось и нам, малышам из первого-второго классов, особенно от нахальных приставучих старшеклассников, не дававших нам проходу ни на улице, ни в школе. Не отягощенные какими-либо принципами морали, они знали только одно жизненное правило: бей слабого. Они могли ни с того, ни с сего стукнуть по голове портфелем или мешком с переобувными ботинками, поддать сзади ногой, больно потянуть за нос и уши или просто дать подзатыльник и ущипнуть.

Я тоже был из разряда Слабых, но меня выручало присутствие Вольтика, который учился уже в четвертом классе и ходил со мной в школу и обратно. Чуть что, он почти всегда оказывался на месте.

Так было и в тот раз, когда на школьный завтрак нам, второклашкам, выдали по большому куску сахарной ваты, присланную детям к ноябрьским праздникам местным сахарозаводом.

Вообще-то я не голодал, как многие другие – в нашей семье были две рабочие и две иждивенческие карточки. Но я помню, мне всегда хотелось есть. А сладости у нас тем более были большой редкостью, даже чай мы часто пили "вприглядку", то-есть, глядя на сахар, а не кладя его в чашку.

Вот почему нежная, тающая во рту полуфабрикатная сахарная вата была для нас тогда не менее изысканным лакомством, чем какие-нибудь довоенные шоколадные "бомбы" или латвийские карамели в ярких обертках-фантиках – самое ценное, что дало нам "воссоединение" Прибалтики.

Тот день был по настоящему праздничным.

Я тут же в классе на большой переменке сжевал половину своей порции сахарной ваты, а остальную часть, завернув в промокашку, оставил «на потом». На школьном дворе, куда я вышел погулять, ко мне привязался долговязый парень из 6-го класса.

– Пойдем пройдемся, – предложил он.

Мы вышли из ворот на улицу и остановились за углом. Здесь парень неожиданно подошел ко мне вплотную, заложил руки за спину и угрожающе промычал:

– Бей жидов, спасай Россию – всем нам будет хорошо.

– Ты что дразнишься? Чего я тебе такого сделал? – испугался я, но тут же понял в чем дело.

– Давай сюда вату, жидюга, – приказал парень, угрожающе сжимая кулаки. Я ничего не ответил и прижался всем телом к забору. Тогда мой обидчик взмахнул рукой и сильно ткнул меня кулаком "под дых". Я скорчился от боли, а он залез ко мне в карман, вытащил скомканную подтаявшую вату и, как ни в чем не бывало, вразвалочку зашагал обратно. Я горько заплакал от щемящей сердце обиды, от боли, от своего позорного бессилия.

Крадучись, чтобы никто меня не заметил, я пробрался на школьный двор и плюхнулся на ближайшую скамейку. Краем глаза я видел, как этот бандит, облизывая пальцы, жрал мою вату. Никто из гулявших во дворе школьников не обращал внимания ни на него, ни на меня.

Я сидел на скамейке, страдал, размазывал ладонью слезы по грязной щеке и не заметил, как ко мне подошел Вольтик. Он посмотрел на меня изучающе, потом сказал:

– Ты чего ревешь? Вот нюни распустил. Это твоя что-ли вата?

– Ага, – ответил я, заревев уже громко.

Вольтик порылся в своем заднем кармане, достал из него большой ржавый болт и протянул мне:

– Вот, на, держи. Если будут приставать, долбани по морде, сразу отстанут.

И тут что-то во мне прорвалось. Я вдруг почувствовал какой-то непривычный приступ злости. Я вскочил со скамейки, в несколько прыжков пересек двор и под удивленные возгласы ребят, как коршун, набросился на дожевывавшего вату парня. Сжимая в кулаке вольтикин болт, я размахнулся и со всей силой стукнул его по уху. Тот, растерявшись от неожиданности, закрыл лицо руками, а я, не останавливаясь, быстрыми движениями стал бить его в грудь, плечи, голову. Наконец, он не выдержал и побежал от меня в сторону школы, а ребята из разных классов, обступив меня со всех сторон, стали расспрашивать, в чем дело. Подошел Вольтик и с гордостью за своего подопечного обьяснил:

– Так ему, гаду, и надо, не будет маленьких обижать.

С тех пор в школе ко мне почти никто не приставал.

А вот другим было хуже.

Больше всех у нас доставалось черноглазому курчавому мальчугану Леве Левковичу с тихим обидчивым характером, которому никак не подходило ни его имя, ни фамилия. Не знаю, что такое в нем позволяло многим шпанистым мальчишкам вечно насмехаться над ним и делать ему разные мелкие гадости. Хотя в ребячьем коллективе обязательно находится такой вот «козлик отпущения», на котором, утверждая себя, маленькие острословы оттачивают свое ослоумие, а агрессивные молодчики тренируют свои кулаки.

Бедный Левкович каждый день приходил домой из школы в синяках, ссадинах и царапинах. Но последней каплей, переполнившей чашу терпения его родителей и поставившей точку в левиной школьной жизни, был совсем уж отвратительный случай.

Уж не знаю, как угораздило Леву по дороге домой из школы попасть в длинную глухую подворотню, которая вела в чужой темный двор. Может быть, он зашел туда, чтобы подтянуть свои вечно спадавшие штаны, доставшиеся ему, кажется, от старшего брата, ушедшего на войну. А, может быть, его туда затащили? Так или иначе, проходя с Вольтиком мимо этого двора, мы услышали доносившийся из подворотни громкий смех и приглушенные всхлипывания. Когда мы зашли внутрь, то увидели несколько фигур, но поначалу даже не поняли в чем дело. Подошли ближе. Их было четверо, этих длинношеих ушастых школьников в коротковатых брюках и пиджаках навырост с подвернутыми рукавами. Двое из них мочились на прижатого к стене щуплого мальчика, стараясь направлять струи ему на голову. Двое других держали его за руки, чтобы не вырывался и не закрывал ладонями лицо. Моча попадала мальчику в глаза, рот, текла по щекам и шее на рубашку, которая была уже совсем мокрая, и все тело его вздрагивало от тихих почти неслышных рыданий. Наверно, перед этим они его здорово отколотили.

Увидев нас и услышав угрожающий крик бросившегося на них Вольтика, мальчишки поспешно запихнули свои орудия пытки в штаны и убежали куда-то в глубину двора. Только теперь мы разглядели в полутьме, что их жертвой был тот самый злополучный Лева Левкович. Мы отвели его в школу, и он истерически разрыдался на глазах нашей классной учительницы. Та была страшно возмущена и тут же пошла к школьному директору, который без особого труда нашел хулиганов. Правда, те не очень-то и скрывались. А один из них, когда его стали ругать, ответил с наглой усмешкой:

– А что это такого мы сделали? Подумаешь, на жиденка пописали.

Ни классная учительница, ни директор ничего ему не ответили. И мальчишкам, кажется, так ничего и не было, даже родителей не вызывали.

Вопрос национальности был одним из самых сложных и таинственных вопросов моего детства.

Очень рано я понял, вернее, мне дали понять, что окружающие делятся не только на мальчиков и девочек, взрослых и детей, но и еще как-то, в первую очередь, на хороших своих и плохих чужих, не таких, как все остальные. Что это было за деление, я не очень-то разбирался, хотя догадывался: связано оно каким-то образом с языком. Хотя, казалось, какие это могут быть отличия, когда все вокруг говорят по русски, значит, они и есть русские.

Правда, мои бабушка с дедушкой, когда хотели от меня что-то скрыть, переходили на какой-то другой непонятный мне язык. Но зато мама и папа, может быть, и понимали бабушку, но говорить так не умели. А вот в большой многодетной семье, жившей в нашем доме на первом этаже, все, даже моя сверстница девочка Сара, постоянно говорили на странном, нерусском, языке.

Как-то, еще пятилетним малышом, я вышел погулять, а во дворе никого из ребят не было. Мне было скучно, и я вдруг придумал чем развлечься. Я подбежал к открытым окнам этих соседей и стал громко кричать:

– Сколько время? Два еврея – третий жид, по веревочке бежит. Веревочка лопнула и жида прихлопнула.

Этой дразнилкой меня нередко дразнили и самого.

Прошло много времени, пока я узнал, что эти "не наши" Исмаиловы были татарами.

Зато теперь, в войну, мне хорошо обьяснили, кто я такой есть.

УРАЛЬСКИЙ ГОРОД ЗЛАТОУСТ

Вскоре мы с мамой переехали на время в небольшой уральский город Златоуст, где мой отец работал на военном заводе, изготовлявшем сабли, кортики и другое холодное оружие.

Город теснился в межгорной долине, окруженной невысокими лесистыми горами, которые спускались к берегу красивого озера Ай и речке с тем же названием. По этому поводу рассказывали такую незамысловатую побасенку. Проезжает через город поезд и останавливается на железнодорожной станции. Пассажир выглядывает в окно и спрашивает стоящую на перроне старушку:

– Бабушка, что это за озеро?

– Ай, – говорит старушка.

– Я спрашиваю, – повторяет приезжий, – как назывется ваше озеро?

– Ай, – отвечает опять старушка.

– Совсем не слышит, старая, – вздыхает пассажир.

В отличие от Куйбышева, население которого в войну увеличилось почти вдвое, Златоуст мало принимал эвакуированных, и у нас в классе иногородних было всего несколько человек. Местные ребята, нам, столичным зазнайкам, казались поразительными невеждами. Например, дожив до своего десяти-двенадцатилетнего возраста, они не знали, что такое метро или детекторный радиоприемник, никогда в жизни не видели электрического утюга и заводного игрушечного автомобиля.