Вадим Козовой - Выйти из повиновения. Письма, стихи, переводы

• Название: Выйти из повиновения. Письма, стихи, переводы
• Автор: Вадим Козовой
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-89826-233-4

Вадим Козовой (1937–1999) – русский поэт, переводчик, эссеист, провел шесть лет в советском Гулаге. В 1981 году ему пришлось сделать тяжкий выбор – «выйти из повиновения»: находясь во временной поездке во Франции, он решает остаться там навсегда. О первых годах (1981–1982) мучительного вживания в другую иноязычную культуру, о попытках «стать мостом» между двумя великими литературами рассказывает он в своих письмах-дневниках.

Кроме писем в сборник входят стихи В. Козового, отобранные им самим для книги «Прочь от холма», прекрасные иллюстрации к которой сделал когда-то Анри Мишо. Последняя крупная переводческая работа В. Козового – цикл стихотворений в прозе А. Мишо «Помраченные» – завершает книгу.

---

Продолжу – пока нет оказии (якобы, несложно, однако звонки, встречи, просьбы…).

Приглашение, разумется, сделаю, но когда? Аня готова была, съездила в консульство, взяла бумажки, но, прочитав текст, испугалась реакции мужа: «…Все расходы в случае болезни или несчастного случая…» (стиль! цитирую…) Муж – симпатичный рядовой француз. Легалист; наша жизнь и проблемы – дальше, чем луна. Пойди объясни… Все это я заранее понимал.

Боря. Поверь на минутку, что у него тут есть какой-то шанс. Подумай об усилиях (нечеловеческих – Аня dixi, она знает), которые я затратил в течение этих 14–15 месяцев. Неужели же сдаться? Временами (особенно сейчас) к этому склоняюсь, но нет! Не имею права. И если ты настроена (сознавая, как будет тебе нелегко – тебе, а не Лизе Мнацакановой) переселяться сюда, не рассчитывай на мою вторичную, по возвращении, борьбу. Сперва надо вылечиться (год и более) – иначе околею, да еще на голодный российский желудок. А затем – сколько десятилетий бороться? Нет, надо меру знать. Куда легче будет вытащить вас. Положение мое («не стыжусь этого слова») трагическое и катастрофическое. Ах, не знаю, не знаю…

Время проходит, жизнь проходит (а легкие, быть может, пылают); хочу жить с вами сегодня! Иначе мое существование лишено всякого смысла. Посвящение в «ГРОЗОВОЙ ОТСРОЧКЕ» готов повторить слово в слово. Помнишь? Перечитай:

«…Да, права она, всегда права, но не правомочна. Потому-то, должно быть, и забываешь о ней, и досадуешь. Что ты все под ногами? На порог даже: пошла к чертям! И уходит, всегда уходит: в своей правоте, в уходящей, неблизкой, но правоте. Дождь, хлеб, стол, град, родная кровь, чужая вина – все больше, меньше ли, а правомочны. Крыша найдется. Но не она – не ей! Есть у нее и когти, и зубы – есть! Но ПОЭЗИЯ – она всегда права лишь потому, что бесправна. Сама отказалась, раз навсегда. И не перечисляй: нет их, прав. Не перечисляй ни заслуг, ни достоинств. Этих – особенно. Нет, их не примет. Нет, говорит она, право заслуги, права достойных – лишь для свиней. У нее их нет.

Но есть у нее сестра. И без этой сестры ей не жить; и сестра эта тоже всегда права, хотя нет у нее ни заслуг, ни достоинств. Но когти и зубы – еще какие! Вся она – перья, зубы и когти! Да, у этой сестры – все права, и лишь потому она права, и потому-то, должно быть, хоть и неразлучны, хоть и срослись, а подчас так свирепо они враждуют: бесправная и та, другая, что взяла все права. Хотя неразлучны, хотя срослись, одна без другой – никак… Да, не жить, но подчас, но когтями, одна с другой, до крови, цепко, в клубок… Вечно они то срослись, то в клубок. Неразличимо. Так или иначе. Угадай-ка: кто из них яростней?..

Тебе, И., по праву любви хочу посвятить эту книгу…»

Мне легче говорить обо всем этом с Марьяной Сувчинской (несмотря на долгую жизнь тут она русская), нежели с разными «специалистами по России». С эмиграцией то же («с другой стороны») – ничего общего. Но это уж мое поэтическое «проклятие»: вечная бездомность и вечное безвременье. Морис понимает, но не конкретно. Сегодня прислал текст обо мне, написанный для радио*.

…Чего ты от меня хочешь? Надо выбирать!! (Самое трудное; Жюльен Грин рассказывал о молитве одного священника: «Господи, я готов слушать тебя, но выражайся ясно».)

О Господи, понимаешь ли ты, как я страдаю (Аня видит, когда звоню от нее), слушая его голосишко? Вот тут-то вскипает во мне ненависть к московской нечисти… Которую готов разорвать в клочья. Даже с потерей легкого.

А без тебя… Ириша родная, как я еще дышу? Если тебе на сей раз откажут…. Не знаю… б. м., порву их треклятый паспорт. Но к чему это приведет?

Если бы не бактерии, устроил бы Борю – и вернулся. Но лечиться надо – лечиться тут. Именно это усложняет дьявольски все дальнейшее. В конце концов, можно расстаться даже с библиотекой, лишь бы вас заполучить… Думаю, что и работу нашел бы… И постепенно наша жизнь наладилась бы… После эдаких «номеров» (плюс публикация «Холма») – кто меня снова выпустит?

Но… но… но… Вернулся бы.

Только что попросил Борю «нарисовать дом». Что же ты думаешь? Прогресс! Несомненный! Рука не скована, линии ровные и все «атрибуты» имеются (даже дым из трубы – резко и энергично). «Психиатрия на дому». Нет, не знаем мы еще его возможностей. Ты должна приехать, и надо пытаться ему помочь.

…Прочел оттиск большой статьи (из сборника) Сувчинского о Стравинском: недавно прислал. Неровно. Местами – особенно пятый раздел – великолепно. В 1975 году написано! Может быть, через неделю их наконец увижу. Только без «Петров Петровичей» (П.П. Петух! – по его словам…): Пьер. Ладно, пускай. Метроном! А книжку до сих пор не получил. Думаю, Сувчинский мог бы неплохо о моей поэзии написать. Но теперь ему, пожалуй, слишком трудно. Текст Мориса прост (нарочно… для радио), да и не знает ведь русского. Что по переводам угадаешь? Вставлен перевод: «ni fleurs ni couronnes»[10] (халдай-холодок) с оговоркой, что, мол, трудно и даже невозможно перевести. На мой взгляд, хороший перевод; и Жак Дюпен со мной согласен. Сизифов труд.

Перед Морисом даже стыдно становится: он об мне (верю!) «днем и ночью» думает, не спит… В последние две недели получил от него не менее десяти писем.

Любимый, несравненный Морис! Сегодня снова письмо: потрясен переводом «Ярость и тайна» (с Жаком переводил, потом сам доработал) и моим письмом о том, «как пишу». И вот переделал (расширил, углубил) половину своего текста. Мои ночи… Если хочешь, пришлю тебе этот текст с переводами (два стихотворения – я бы сам хотел их прочитать). Лучше всего было бы три стихотворения: «Ярость и тайна», «Ни цветов, ни венков», «В путь» (Андрюше) – те, что по-французски, лучше всего получились.

Мишо тоже на удивление верен. Я боялся его тревожить перед вернисажем (18) – знаю, как он нервничает. Ничуть не бывало. Зовет меня 17-го (в тот же день к легочному профессору, вечером с Граком ужинаю) посмотреть переводы для подготовки нашей с ним роскошной книги. О тебе расспрашивал, мои легкие, Боря – всем дружески интересуется. Спрашивает, нельзя ли использовать текст Мориса для предисловия или послесловия к «нашей книге». Посмотрим. В таком случае надо его несколько переработать. Борьку все же надеюсь устроить в хорошие (с заботой и продолжением лечения) условия. Каких это усилий стоит… Однако важен результат.

А м. б., Морис напечатает его в «Quin. Lit.» с моими стихами, в т. ч. «Себя ли ради» – очень понравилось – поэтический «гений» – спасибо, спасибо…

…Приглашение тебе хочу подготовить быстро через Жака или Мишеля (мои друзья, так и скажешь в ОВИРе… но не спросят), чтобы передать его с этим письмом. А также письмо НИХу… Новые обстоятельства. А второй экземпляр – по почте. Ты не думай, умоляю, о результатах. При таком настроении действовать невозможно. И можешь твердо рассчитывать на меня. Еще раз: зубами вытащу (если…).

Прием у Ширака (мэр Парижа) в честь этого Сите-дез-ар. Ладно, пойду, хотя общение это осто…

Грин (вернее, Эрик) уверяет, что, если приедете, будет и квартира. С Андрюшей, разумеется. Но деньги??? Работа, да… Завтра буду обедать с главным редактором (директором) «Экспресса». Он ничего не забыл. К врачу (очередной визит) не успею.

На улице жара. Слава богу. Надоела сырость и дожди, дожди.

Ириша, я тебя нежно люблю и без конца целую.

Твой бедный воитель В.

Потрясающие сцены по телевизору: массовые демонстрации («мелкие беспорядки» – согласно варшавскому радио) в Польше. Краков… Ну и ну! Вот где коса на камень. Это совершенно новое явление в царстве сатаны.

А как мать? Волнуюсь. Поцелуй.

При всем том: ведь едим с Борькой круглый год овощи и фрукты (стараюсь) – это важно! Если буду лечиться…

Съездил под конец дня (рабочего) к Жаку в галерею: составили тебе 2 экз. приглашения. Жак постарается все формальности (мэрия – МИД – консульство) выполнить молниеносно, но пятницу он проведет под Парижем, а в понедельник у меня сумасшедший день: в 11 часов – Мишо (и литографии будем отбирать), днем – визит к профессору (страх-ужас), вечер занят. Да еще куча домашних дел. И для Борьки надо разное успеть. Увидим.

У Шара в «заначке» хранятся замечательные первоиздания Реверди, переданные вдовой галерее. Один экземпляр (номерной, с пометкой и портретом работы Пикассо) – мне. Но куда??? Где моя библиотека?? Литографии, эстампы, афиши – все свалено в углу (могу – Жак устроит – получить и роскошную литографию Миро).

Выспаться не могу! И не по биологическим причинам, а:

1) условия; 2) тревоги; 3) безбабье; 4) поэтическая взвинченность к часу – двум ночи.

Морис пишет обо мне и цитирует Фр. Кафку: «l’existence de l’ærivain depend rtfellenient de sa table. Il n’a pas le droit de s’en doigner, il doit se cramponner avec les dents»[11]. Это я подчеркиваю.

Вечером часто – по 2 часа – «беседы» с Борей. Т. е. я ему рассказываю разное, наша жизнь в прошлом и настоящем, его детство и все без упрощений (но простым языком) – и с «выходом» к иным темам (история, поэзия и т. д.).