Максим Антонович - Промахи

• Название: Промахи
• Автор: Максим Антонович
• Жанр: Критика

«Прежде чем обратиться к „Нерешенному вопросу“, мы считаем долгом выразить г. Зайцеву нашу благодарность за ту великодушную готовность, с какою он воспользовался нашими замечаниями, признав справедливость их. Долг благодарности обязывает нас разрешить все те недоумения г. Зайцева, какие возбуждены в нем нашею статьею. В своем ответе нам он спрашивает: „Что касается до самого Шопенгауэра, то я удивляюсь, что за охота г. Антоновичу тратить столько красноречия на доказательство его тупости и обскурантизма?“ …»

---

Теперь обратимся к «Нерешенному вопросу». Занимаясь «Нерешенным вопросом», мы имеем дело с целым «Русским Словом», которое заявило о своей полной солидарности с «Нерешенным вопросом», со всеми его подробностями, со всеми его нелепостями и плоскими выходками. Вообще «Русское Слово», не имея внутренней солидарности с самим собою и с своими частями, решилось хоть по наружности показывать самую неразрывную солидарность; главные деятели его из кожи лезут, чтобы отстоять и защитить друг друга, и делают это, действительно не жалея своей кожи и с убытком для себя; если один из них скажет даже очевидную нелепость, то другие непременно станут защищать ее, хоть бы они в душе и сознавали, что она действительно нелепость; иначе, воображают они, солидарности не будет между ними. И не одни только деятели «Русского Слова», но даже родственники их стремятся хоть чем-нибудь заявить свою солидарность с ним. Вся эта погоня за солидарностью представляет очень умилительное зрелище! Г. Зайцев со всевозможными натяжкам и болезненными усилиями защищает неправды г. Благосветлова; г. Писарев в свою очередь защищает г. Зайцева во всем, даже в его нелепом мнении о необходимости и пользе рабства негров, мать г. Писарева, г-жа Варвара Писарева, тоже защищает г. Благосветлова, не щадя при этом своего собственного сына и неразрывно соединяя его репутацию с репутацией г. Благосветлова, несмотря на всю рискованность такого соединения; «позорить Благосветлова, – говорит она, – и в то же время выгораживать Писарева – невозможно: или оба они – честные люди, или оба – негодяи». Чтобы еще более возвысить г. Благосветлова, г-жа В. Писарева печатно рассказала о великих заслугах его перед ее сыном, а стало быть, и перед всей русской литературой, оказывается, что г. Благосветлов не только был восприемником при перекрещении г. Писарева из эстетиков в нигилисты, но еще сам обратил и перекрестил его в нигилизм, и что г. Писарев и до сих пор еще ходит на помочах г. Благосветлова. Вот как повествует об этом г-жа Писарева: «В январе (1861 года) сын мой был еще эстетиком (?), в апреле он еще, по своей неразвитости, был способен входить в сношение с „Странником“, а в ноябре уже „Современник“ предлагал ему работу (?); дурно или хорошо то превращение, которое в нем совершилось (ужасно быстро оно совершилось, – менее, чем 9 месяцев), об этом я не говорю ничего; но факт состоит в том, что этим превращением он исключительно обязан г. Благосветлову…; поэтому сын и видит в г. Благосветлове не „прихвостня“, а своего друга, учителя и руководителя, которому он обязан своим развитием и в советах которого он нуждается до настоящей минуты». Вероятно, по совету этого учителя г. Писарев и взялся защищать «Нерешенный вопрос». Чтобы г. Писарев, подобно г. Зайцеву, не обиделся этим нашим предположением, мы объясним основания его; г. Писарев, как человек неглупый, кажется, мог бы понять те нелепости, которыми наполнен «Нерешенный вопрос», и мог бы сообразить, что защищать его поэтому нерационально и опасно для умственного достоинства; вследствие этого мы и думаем, что он вступается за «Нерешенный вопрос» не motu proprio, а по какому-нибудь постороннему внушению и, вероятнее всего, по влиянию его учителя и советника, г. Благосветлова. Впрочем, мы не выдаем нашего предположения за несомненное и допускаем его ошибочность. – Для точности мы заметим еще, что г. Зайцев нигде не заявлял о своей солидарности с «Нерешенным вопросом», и мы поэтому не можем сказать, одобряет ли он его вполне, или нет; очень может быть, что г. Зайцев до того ясно увидел всю вздорность «Нерешенного вопроса», что никак не мог сделать насилия над собою, чтобы похвалить этот несчастный «вопрос», и у него язык не повернулся, чтобы заявлять о своей солидарности с тем, что он в душе порицает; но, может быть, и то, что молчание г. Зайцева есть знак его согласия, а иначе он отказался бы от солидарности с «Нерешенным вопросом», как это сделал один из бывших редакторов «Русского Слова». Поэтому мы можем сказать вообще, не боясь ошибиться, что в «Нерешенном вопросе» сконцентрировано и олицетворено все «Русское Слово».

Как мы будем разбирать «Нерешенный вопрос», строго или снисходительно? Нам доводилось слышать упрек за то, будто бы мы жестоко поступаем с «Русским Словом», нисколько не имеем к нему ни снисходительности, ни жалости. Недавно мы получили письмо, в котором неизвестный корреспондент делает нам такой же упрек и советует, чтобы мы полемизировали с «Русским Словом» и поправляли его ошибки «снисходительно, осторожно и со всею деликатностью»; особенную же деликатность он внушает нам наблюдать относительно г. Писарева, который, по словам нашего корреспондента, «может увлекаться, может ошибаться, делать промахи, – но все-таки это лучший цветок из нашего сада, – грубо сорвавши его цвет и неделикатно отнесясь к нему, вы восстановите окончательно против себя всю молодежь». Благодарим корреспондента за добрый совет, которым и воспользуемся, но только с некоторыми оговорками. – Действительно, деликатность вещь прекрасная, но только в сношениях с людьми тоже деликатными; снисходительность тоже действует благотворно, но только на людей разумных и рассудительных; чем снисходительнее обращаются с такими людьми, тем строже они бывают сами к себе, осторожнее и осмотрительнее в своих действиях. Но так как «Русское Слово» принадлежит к людям противоположного сорта, то деликатность и снисходительность производят на него противоположное действие, вызывают слепую заносчивость и упорство в заблуждениях, которые и без того очень свойственны людям с таким размером умственных сил, каким обладает «Русское Слово». Прежде мы относились к «Русскому Слову» очень снисходительно, исправляли его ошибки деликатно, не упоминая даже о том, что они принадлежат «Русскому Слову»; но это ни к чему не повело, «Русское Слово» не пользовалось нашими поправками, в некоторых случаях даже не замечало их и потому воображало себя безошибочным, и еще недавно оно с истинным или, может быть, и притворным изумлением спрашивало: когда же это «Современник» указывал ему его ошибки? В тех случаях, когда «Русское Слово» замечало наши указания, они тоже не приносили ему пользы, именно вследствие того, что высказываемы были снисходительно и без резкостей. «Русское Слово», по самому складу своего ума и по малоколичественности его содержания, всегда увлекается внешностью дела, а не сущностью его, вместо мыслей довольствуется одними фразами, блестящую фразу всегда предпочитает дельному содержанию и для красного словца не задумается сказать даже заведомую нелепость, вроде того, например, что «к стыду человечества и XIX века» философов не наказывают и не сажают в водолечебницы, – все это, конечно, нелепо, но зато очень фразисто и звонко, есть тут и «человечество», и «XIX век», и контраст с «водолечебницей», поэтому «Русское Слово» восторгается и самоуслаждается этими фразами, несмотря на всю нелепость их содержания; к Шопенгауэру оно чувствует пристрастие именно за его звонкое и напыщенное фразерство. Вследствие такой заразы фразерством на «Русское Слово» не действуют никакие, даже самые основательные замечания и поправки, если они не звонки не покрыты шумихой блестящих фраз; на ваши замечания оно ответит целым потоком, конечно, бессодержательных, но хлестких, забористых и резких фраз. Разоблачите, как угодно, эти фразы, докажите, как дважды два, всю пустоту их, но если в ваших фразах не будет хлесткости и забористости, то «Русское Слово» непременно возомнит себя победителем и правым. Оно, как и все вообще фразеры, воображает, что фразерство есть дело трудное, на которое не всякий способен; и если вы из снисходительности или вообще по нежеланию не ответите ему фразами в его роде, то оно не сообразит этого, и подумает, что вы сробели, когда отвечаете без резкостей, что вам нечего отвечать, когда вы ограничиваетесь несколькими простыми и незадорными замечаниями, а не рассыпаетесь пустозвонными тирадами. Перед нами живой, свежий пример на это. Как-то мы намекнули «Русскому Слову», даже не называя его по имени, что оно совсем не поняло «Отцов и детей», и привели из этого романа несколько существенных мест, которые должны были бы образумить его. И что же? На наш снисходительный намек «Русское Слово» ответило в «Нерешенном вопросе» целым потоком пустозвонных, забористых и плоских фраз в таком роде: «вы опростоволосились, вы смотрите в книгу и видите фигу, вы коробочка, копеешница, лукошко» и т. п. Перечитывая эти фразы, «Русское Слово» вероятно улыбалось от самоуслаждения, потирало руки от удовольствия, воображая, что этими фразами оно опровергло нас окончательно. Ослепление забористыми фразами до того сильно у «Русского Слова», что его не могли образумить ни доказательства, приведенные в нашем намеке на его непонимание, ни все соображения, впоследствии еще указанные в «Современнике», и г. Писарев до сих пор еще не понял, в чем заключается нелепость «Нерешенного вопроса», и не видит, что он уже в сущности опровергнут нами. Так как мы не прибегали к забористым и хлестким фразам, то г. Писарев и до сих пор пребывает сладкой уверенности, что мы не можем опровергнуть «Нерешенного вопроса», и потому он с комическою важностью и с непонятной самонадеянностью грозно говорит нам: «или принимайтесь за „Нерешенный вопрос“, или признавайтесь начистоту (sic), что вы до сих пор говорили о Базарове пустяки»; в другом месте он выражается еще храбрее и самонадеяннее: «у вас нет доводов против „Нерешенного вопроса“, у вас нет самостоятельного миросозерцания, которое вы могли бы противопоставить нашим идеям (?)». Вот до чего доводит ослепление, принимающее фразы за мысли и дело! Наши друзья упрекали нас за то, что мы слишком подробно опровергали г. Зайцева и усиленно разъясняли то, что ясно само по себе и без разъяснений; но ведь с такими людьми, как «Русское Слово», и нельзя поступать иначе; обыкновенное разъяснение для них недостаточно. И вот вам пример: уж казалось бы, что может быть яснее и очевиднее направления в тургеневском романе «Отцы и дети»? уж теперь даже люди мизерные, нищие умом и духом, ясно понимают его смысл, тенденцию и цель. А г. Писарев, литератор и критик, «лучший цветок из нашего сада и любимец молодого поколения», ничего этого не понимает и вот уж несколько лет все твердит, что этот роман наполнен идеалами, и вследствие этого в своих статьях размазывает его и разбавляет водой для назидания молодому поколению. Но наверное этого бы не было, если бы г. Писарева остановили или, точнее сказать, оборвали на первых же порах, если бы в ту же самую минуту, как он проврался на «Отцах и детях», разоблачили его ошибки, а главное, осыпали бы его при этом хлесткими и задорными фразами. Так же точно, если бы мы на первых же порах не образумили г. Зайцева, он непременно продолжал бы печатать философские и физиолого-психические статьи вроде той, какая напечатана им, и года через полтора вообразил бы себя таким же философом, каким критиком воображает себя г. Писарев.