Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2

• Название: Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2
• Автор: Григорий Джаншиев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-010-3

Григорий Джаншиев одним из первых начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов. Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографий и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге «Из эпохи великих реформ», которое было подготовлено и издано к 30-летнему юбилею Великих реформ (1891 г.) Далее в течении 16 лет книга выдержала десять изданий, что блестяще иллюстрирует ее популярность и значение.

«Эпоха Великих Реформ» вышла в 1892 г. и выдержала с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна не только среди видных судей, юристов и видных русских деятелей, но и среди зарубежной общественности и среди широких масс. Издание сыграло серьезную общественно-воспитательную роль как единственная история реформ царствования Александра II. Девятое издание, вышедшее в 1905 году, являлось одним из самых дополненных и пересмотренных, к тому же оно стало первым изданием Литературного Фонда.

---

Официальные данные вполне подтверждают эту характеристику и значение мирового института. «С первого же приступа мировых судей к новому делу, – писал министр юстиции Д. Н. Замятнин в своем всеподданнейшем годовом отчете по министерству, – простота мирового разбирательства, полная гласность и отсутствие обременительных формальностей вызвали всеобщее к мировому институту доверие. В особенности простой народ, найдя в мировом суде суд скорый и справедливый для мелких обыденных своих интересов, не перестает благословлять Верховного Законодателя за дарование России суда, столь близкого народу и вполне соответствующего его потребностям. Доверие к мировым судьям, – продолжает министерский отчет, – доказывается в особенности тем, что со времени открытия действий мировых судебных установлений возбуждено громадное число таких гражданских исков, которые или по своей малоценности, или по неимению у истцов формальных доказательств в прежних судах вовсе не возникали. Равным образом приносили мировым судьям множество жалоб на такие притеснения и обиды, а также на мелкие кражи и мошенничества, которые прежде обиженные оставляли без преследования[106].

Приводимые в отчете Замятнина цифры показывают, как быстро росла популярность мировых учреждений в столицах. С 17 мая по 17 ноября в 28 участках Петербурга было возбуждено 56144 дела, из них решено и прекращено миром 44770 дел (12504 уголовных и 32266 гражданских). В 17 участках Москвы за тот же полугодовой период было возбуждено 31608 дел (уголовных 12 784 и гражданских 18 824), решено 17171. На каждого мирового судью, несмотря на новизну и трудность новой гласной процедуры, приходилось средним числом около 2000 дел! Такая энергичная деятельность[107] особенно бросалась в глаза при сопоставлении ее с предшествовавшим временем, когда полицейские книги, назначенные для записи приговоров, в течение многих лет сохраняли свою девственную чистоту! Представители общества, являясь органом общественной признательности, всякими способами выражали свою симпатию мировому суду Но представители общества выражали свою симпатию не на словах только, но и на деле. Когда по первому вызову С.-Петербургской городской думы явилось ввиду назначенного скудного вознаграждения в 2200 р. очень немного лиц, изъявивших желание баллотироваться на должность мирового судьи, дума возвысила оклад с 2200 р. до 4500 р.[108] Как только оказалась надобность ввиду накопления дел в увеличении числа участников, Петербургская дума ассигновала необходимые средства. Точно так же и Московская общая дума, несмотря на стесненное положение городских финансов, не затруднилась назначить добавочное содержание на мировые судебные учреждения.

V

Но как всякое учреждение, поставившее себе целью искоренение широко распространенного зла и застарелых привычек, новые мировые учреждения были встречены в высшей степени враждебно со стороны тех слоев общества, которым было на руку господствовавшее дотоле бесправное состояние масс. Особенно ополчились против мирового института органы крепостнической партии, которые, не смея думать о возврате былого доброго старого времени в его чистом виде, хотели бы удержать, по крайней мере, привилегированное положение, обеспечивающее безнаказанное самоуправство. Почитатели дореформенных порядков особенно возмущались «непозволительным вольнодумством» мировых судей, которые говорили всем вы, осмеливались ставить на одну доску барыню и кухарку при обвинении первой в самоуправстве либо оскорблении словом или действием[109]. Судьи, исполнявшие свято возложенную на них законом обязанность чинить суд «равный для всех», без церемонии обвинялись в опасных, революционных наклонностях. Но первое время защитники крепостнических тенденций были крайне малочисленны, и лучшая и большая часть печати стояла горою за судебную реформу.

Отвечая на крепостнические выходки «Вести» против мирового суда, «Московские Ведомости», между прочим, указывали на недобросовестность критиков этого молодого учреждения, игнорировавших его цель и новые условия его деятельности. «Щедрость общественных учреждений относительно мирового института при стесненных городских финансах получает, – писала эта газета, – значение непререкаемого заявления о пользе мировых учреждений, сознаваемой всеми обывателями. А между тем мировая часть судебных учреждений подверглась и подвергается наиболее злобным нападкам со стороны наших консерваторов известного сорта, сердящихся, по-видимому, на судебную реформу, как и на другие преобразования, всего более за то, что они идут не без успеха. Мировые судьи заменили у нас, главным образом, разбирательство, происходившее в съезжих домах. Кто не помнит, что это такое было? – Кто будет утверждать, что прежнее судебное полицейское разбирательство было способно к развитию? И наоборот, кто не видит, что самые упущения мировых судей не пропадают даром для дела; что они становятся предметом обсуждения в мировых съездах, устроенных корпоративно и, следовательно, способных хранить результаты приобретенной опытности; что они, наконец, подлежат контролю публики и всяческой критике как устной, так и печатной. Теперь всякое их упущение выходит наружу, и всякому доброжелателю и недоброжелателю правосудия на Руси открыта полная возможность следить за действиями мирового суда и при первом поводе подвергать его порицанию и даже не заслуженному. Было ли что-нибудь подобное прежде, когда господствовала канцелярская тайна. Насколько же добросовестно хвататься за каждый промах нового суда, к тому же иногда и мнимый (и таким-то явно фальшивым методом заведомо недобросовестной критики мог пользоваться и мутить общество впоследствии сам автор цитируемой статьи, ренегат М. Н. Катков, давший в своих возмутительных нападках на новый суд перлы искусства превращения белого в черное и наоборот!), и на этом основании произносить неблагоприятные приговоры о целом учреждении?.. Est modus in rebus. Почитая своих читателей за стадо Панургово, все-таки нельзя уверять их, что в старых судах упущения и были возможны потому, что все там происходило келейно, под сильным давлением администрации?..»[110].

Но, к сожалению, подобные заявления нисколько не обезоруживали партию, враждебную принципам нового суда. Указывая на те или другие злоупотребления администрации, обнаруживаемые при гласном разбирательстве, враги нового суда обвиняли его в том, что он колеблет престиж государственной власти, стройность управления[111] и пр. Вся благомыслящая часть печати восстала против такой фальшивой точки зрения, развиваемой «Вестью», но не встречавшей в то время прямого сочувствия в правительственных сферах. «Воздвигаясь среди обломков отчасти разрушившегося, отчасти еще разрушающегося социального быта, – писал И. С. Аксаков, – встречаясь лицом к лицу каждый день и каждый час со старыми, еще живучими, но уже осужденными на смерть порядками и преданиями, наш новый суд переживает трудное время. Потребна немалая мудрость, немалая стойкость от тех, кому поручено насаждение новой правды на Руси для разумного ухода за нею для того, чтобы не тревожиться зловещими криками: «об уничтожении достоинства власти», «об опасности для общественного спокойствия» и пр. Уничтожение достоинства власти!.. Но разве сам суд не есть одно из отправлений государственной власти, и разве не в тысячу крат выше прежнего сплотилась и укрепилась новая судебная власть? Разве не приобрело, наконец, государство, казалось, навек уже утраченное доверие к своему суду? Уничижено не достоинство власти, но от блеска истинного достоинства нашего обновленного правосудия поблекла и посрамилась мишура прежних административных гарантий спокойствия и порядка. Толкуют об опасности. Опасность, действительно, грозит, но не общественной тишине и благоустройству, а именно новому суду, который хотят свести с его юридической основы на зыбкую почву административных соображений, привить ему традиции и свойство старых судов, которых назначение, как известно, состояло не в том, чтобы творить суд и правду на независимых, твердых началах, а в том, чтобы узаконить, или вернее, давать законную юридическую обделку административному произволу — быть услужливым выражением и орудием административных временных, непрестанно видоизменяющихся воззрений на правду»[112].

Тот же публицист с большою наглядностью указывал на вред, проистекавший от систематической травли, предпринятой реакционной печатью против мировых и вообще судебных учреждений. «Тут – по справедливому замечанию Аксакова, – правдивой и честной критике не оставалось почти никакого места, она легко могла послужить даровым лишь материалом для тех самых недобросовестных порицаний и отрицаний, которые грозили некоторое время даже существованию нового суда». С другой стороны, Аксаков указывал, как неблагоприятно должно было отозваться на деятельности новых судебных учреждений их постоянное шельмование и запугивание. «Новому суду, – писал он, – предоставляется так много серьезного и притом совершенно нового дела, что всякая побочная забота об ограждении своих прав или неуверенность в своей крепости и самостоятельности могла бы только мешать его внутренней деятельности и неуклонному исполнению его высокого призвания: служить закону и законности в России. Закулисная борьба между прочно установившимися и веками сложившимися административными силами и едва возникающею самостоятельностью судов не может обещать никаких добрых результатов. Одно уже предположение, что борьба эта существует, грозило бы немалою опасностью нравственной (курсив подлинника) независимости суда, который в ожидании неведомого исхода этой борьбы по одному чувству самосохранения легко бы мог в лице единичных своих органов увлекаться такими уступками, какие нисколько не согласны с духом новых судебных учреждений, ни с самими намерениями, выраженными их основателем. А тот дух и эти намерения – самое дорогое во всем судебном преобразовании; отнимите их от нового суда, останется одна мертвая форма, один балаганный спектакль чего-то нового, что в сущности, пожалуй, выйдет хуже даже разлагающегося старого»[113].