Григорий Джаншиев - Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2

• Название: Эпоха великих реформ. Исторические справки. В двух томах. Том 2
• Автор: Григорий Джаншиев
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 5-91129-010-3

Григорий Джаншиев одним из первых начал изучение истории судебной реформы и вообще преобразований шестидесятых годов. Различным сторонам этой эпохи он посвятил несколько крупных монографий и написал ряд биографических этюдов о выдающихся деятелях крестьянской и судебной реформы. Свои статьи он собрал в книге «Из эпохи великих реформ», которое было подготовлено и издано к 30-летнему юбилею Великих реформ (1891 г.) Далее в течении 16 лет книга выдержала десять изданий, что блестяще иллюстрирует ее популярность и значение.

«Эпоха Великих Реформ» вышла в 1892 г. и выдержала с тех пор ряд изданий, при жизни автора постепенно дополнявшихся. Эта книга была весьма популярна не только среди видных судей, юристов и видных русских деятелей, но и среди зарубежной общественности и среди широких масс. Издание сыграло серьезную общественно-воспитательную роль как единственная история реформ царствования Александра II. Девятое издание, вышедшее в 1905 году, являлось одним из самых дополненных и пересмотренных, к тому же оно стало первым изданием Литературного Фонда.

---

Казалось, все было сделано при составлении Судебных Уставов, чтобы предупредить столкновение суда с администрациею по политическим вопросам. Уголовные дела политического характера были изъяты из ведения суда присяжных и переданы в особое учреждение судебно-административного состава, дела о печати отданы в ведение коронного суда, а все-таки столкновение произошло и очень быстро. Первый же литературный процесс «Современника» летом 1866 г., кончившийся оправданием А. Н. Пыпина и Ю. Г. Жуковского, вызвал сильное неудовольствие против суда со стороны П.А. Валуева, поставившего себе целью, по словам академика Никитенко, во что бы то ни стало сделать печать послушным орудием своей программы. Раздражение Валуева против нового суда было так велико, что он тотчас после этого процесса добивался смещения только что введенных «несменяемых» судей, но, потерпев неудачу, провел все-таки первую новеллу 18 декабря 1866 г., коею дела о печати из окружного суда переносились в судебную палату, как первую инстанцию. Мировые судьи вызывали неудовольствие администрации тем, что, следуя закону, не всегда могли оправдать предъявляемые полициею к обывателям требования, и за это в официальной бумаге петербургский градоначальник Трепов, не стесняясь, обвинял мировой суд в стремлении колебать авторитет администрации перед обществом[129].

Специальное неудовольствие П.А. Валуева навлек на себя суд присяжных по делу чиновника Протопопова. В 1867 г. был предан суду присяжных за оскорбление действием директора департамента иностранных исповеданий Кешкуля названный чиновник. Вызванные на суд эксперты единогласно признали, что Протопопов в момент совершения преступления находился в состоянии невменяемости, после чего присяжным ничего более не оставалось, как оправдать подсудимого. Такой исход дела привел в ярость П.А. Валуева, который усмотрел в нем чуть ли не личную обиду. В «Дневнике» благонадежного академика Никитенко рассказаны невероятные средства борьбы с новым судом, пущенные в ход Валуевым, дошедшим до того, что при посредстве крепостнической «Вести» стал обвинять судебные учреждения и в честности суд присяжных в революционных стремлениях[130]. Отметив с удовольствием, что чрезвычайные усилия Валуева добиться отмены оправдательного вердикта не увенчались успехом, тот же благонамеренный автор продолжает: «Валуев и некоторые другие чиновники требуют, чтобы Протопопов был непременно наказан, несмотря на то, что он совершил преступление в ненормальном состоянии; требуют они этого „для примера другим“. Кому? Сумасшедшим?[131]».

Как ни нелеп был указанный повод неудовольствия против суда присяжных, нападки на него с этих пор не прекращались, находя почву частью в старой крепостнической вражде к этому институту, частью в дореформенных традициях всесильной бюрократии, не желавшей примириться с существованием законов, ограждающих самостоятельность судебной власти. Всякий самостоятельный шаг судебной власти, не согласованный с минутными видами администрации, всякий вердикт присяжных, отступающий во имя справедливости от буквы устарелого закона, выставлялись реакционною печатью как колебание основ государственного порядка.

Но в первое десятилетие существования суда присяжных все попытки колебать самостоятельность суда встречали несочувствие в самых умеренных кругах общества и печати. Названный выше Никитенко летом 1867 г. писал: «Самые опасные внутренние враги наши не поляки, не нигилисты, а те государственные люди, которые делают нигилистов: это закрыватели земских учреждений и подкапыватели судов»[132]. Тут же он добавляет, что новый министр юстиции, граф Пален, относится с недоверием к суду присяжных.

Еще с большею энергиею выступал на защиту судебных учреждений Катков. Всякий раз, когда поднимался вопль в реакционной печати по поводу того или другого «возмутительного» оправдания присяжными (т. е. оправдания ввиду особых извинительных обстоятельств, несмотря на формальную вину), «Московские Ведомости» указывали, что «интересы общества всегда достаточно ограждаются его представителями на суде»[133]. «Когда же прекратятся, наконец, – писал еще в 1873 г. Катков, – эти вечные пересуды по поводу того или другого приговора присяжных?.. Если нет указаний на то, что на суде были какие-нибудь нарушения тех существенных условий, которые наукою права и положительным законом признаны необходимыми для того, чтобы судебный процесс выработал достижимую для человека правду, то кто может взять на себя решить, что его личное мнение более согласно с правдою, чем состоявшийся на суде приговор? Не Сидор, Карп и др. судят и приговаривают на суде присяжных, а „великий аноним“ (кавычки в подлиннике), взятый, по указанию жребия, изо всех слоев общества»[134].

Указывая на неблагоприятное влияние дурно поставленной следственной части, он же, Катков, основательно указывал, что «нельзя валить на одних присяжных все ненормальности в ходе нашей юстиции: приходится на этот раз бить не по коню, а по оглоблям[135]».

Настаивая на строгом отделении судебной власти от административной и видя «силу нового устройства, главным образом, в несменяемости»[136], знаменитый публицист относился с крайним несочувствием к валуевским и тимашевским проектам об усилении губернаторской власти насчет судебной. Находя, что в интересах объединения властей на началах законности следовало держаться обратного пути[137], Катков писал: «Суд именуется органом закона, по новому же проекту ему предоставляется честь быть органом административных лиц; такое служебное положение отнимает у суда главную цену его»[138]. Резюмируя положение партий относительно учреждений, созданных Уставами 20 ноября, Катков открыто высказывал, что новому суду могут не сочувствовать только «закосневшие крепостники и официальные либералы, относящиеся презрительно к русскому народу».

V

Потрясающие события 70 и 80-х гг. оказали крайне неблагоприятное действие на судьбу преобразований 60-х гг. Благодаря недостатку политического воспитания, сделалось возможным явно неправильное истолкование помянутых событий, косвенная ответственность за кои возложена была на преобразованные учреждения, ничего общего с ними не имеющие. В общей сумятице, вызванной тревожным настроением общества, перемешались былые убежденные защитники реформ и их принципиальные враги; так, например, М. Н. Катков протянул руку тем самым публицистам, которых раньше называл «закоснелыми крепостниками».

Началась беспощадная травля всех новых судебных учреждений. Независимость суда стала выдаваться за начало антигосударственное, законность за анархическое начало, а суд общественной совести за невежественный и произвольный «суд толпы, противный духу государственного строя России». Заподозренный, преследуемый, едва терпимый и постоянно сокращаемый, суд присяжных влачил незавидное существование до самого начала 1895 г., когда впервые открылась для него перспектива лучшего будущего, после того, как созванные в судебную комиссию высшие представители судебной практики дали о нем в высшей степени благоприятный отзыв[139].

Предугадать будущие судьбы присяжных суда общественного правосознания довольно трудно, но что касается прошлого, то заслуга и громадное воспитательное значение этого великого института так бесспорны, что их не в силах заглушить никакие крики зоилов. Еще в первый год действия суда присяжных академик Никитенко, передавая впечатление, вынесенное им в качестве присяжного заседателя, писал: «Вообще я вынес из суда самое благоприятное впечатление. Все велось с большим достоинством, добросовестно и со строгим соблюдением всех законных требований. Подсудимые видели, что ничего не было упущено для облегчения их судьбы, и если они подверглись каре, то эту кару наложил на них закон, а не произвол судей»[140].

И это благотворное воздействие суда присяжных, уничтожившее застарелое недоверие к суду присяжных и водворившее доверие к новому суду совести, продолжало в течение 30 лет оказывать высокое нравственное влияние не только на подсудимых, но и на самих присяжных и на все русское общество. «Репрессивность суда присяжных, по справедливому замечанию проф. Случевского, сказывается не только в количестве постановленных ими обвинительных приговоров, но проявляет себя также и в самом свойстве приговоров, в том обстоятельстве, что осужденный чувствует карательное значение состоявшегося о нем приговора с большею интенсивностью, нежели тот, кто осужден приговором коронного суда, так как в лице присяжных виновник осуждается представителями того общества, к которому сам принадлежит всеми своими многообразными житейскими интересами». Тот же уважаемый юрист отмечает и другое крупное достоинство, и присущее суду общественному и ему только одному: «Суд присяжных рядом со своими судебными достоинствами характеризуется также его внесудебным значением, выражающимся в подъеме того нравственного чувства, которое он в обществе развивает. Можно указать на немало занесенных в литературу фактов, подтверждающих несомненность этого влияния присяжных заседателей. По окончании своей обязанности присяжный возвращается в свою деревню как бы преображенный: он отправлял в суде в качестве присяжного такую важную функцию, которая подняла его в его собственных глазах и в глазах близких ему людей и дает основание, путем рассказов домашним и соседям о вынесенном из суда, содействовать распространению сведений о том, что преступление, как ни велика сила его, находит свое возмездие в правосудии»[141].