Коллектив авторов - Российский либерализм: идеи и люди

• Название: Российский либерализм: идеи и люди
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98379-093-3

Книга представляет собой галерею портретов русских либеральных мыслителей и политиков XVIII–XX столетий, созданную усилиями ведущих исследователей российской политической мысли. Среди героев книги присутствуют люди разных профессий, культурных и политических пристрастий, иногда остро полемизировавшие друг с другом. Однако предмет их спора состоял в том, чтобы наметить наиболее органичные для России пути достижения единой либеральной цели – обретения «русской свободы», понимаемой в первую очередь как позитивная, творческая свобода личности.

2-е издание, исправленное и дополненное.

---

Самая доверительная переписка («как разговор с самим собой») продолжала связывать его с В. М. Головниным. «Я принадлежу к числу таких лиц, которых чувства и ощущения не высказанные, но затаенные внутри, просто давят и душат! Разумеется, я с ними не выступлю на народную площадь, чтоб их трубить во всеуслышание! Но мне необходимо, до зареза необходимо их высказывать в кругу близких людей» – так объяснял великий князь беспокоившемуся за него Головнину несдержанность и опасную откровенность своих писем. Он убеждал Головнина в том, во что, вероятно, не верил сам: «Ты, я думаю, легко поймешь, что я горжусь быть опальным, горжусь тем, что меня считают непригодным при новом направлении дел и не причисляют к новым людям. Хорошо направление и хороши люди! Я горжусь тем, что принадлежу людям 60-х годов. По всему этому я и предпочитаю мое теперешнее опальное положение. Точно так же не были бы в моем вкусе временные наезды в Петербург, которые ты так заманчиво рисуешь. Середины тут нет – или оставьте меня так, как есть, или возвращайте к делам, но не меня одного, а всех оставшихся ветеранов 60-х годов! Одно или другое».

Корреспонденции из России рисовали ему «неприличную картину петербургских деяний». Он соглашался с ее оценкой: «Мы с 1 марта как бы вышли из колеи…» И добавлял: «Вышли из колеи не силою обстоятельств, а потому, что сами этого захотели. Первый выход из колеи совершился в достопамятный день 8 марта в… Совете министров, когда вместо того, чтобы идти по колее указаний покойного Государя, мы с нее добровольно сошли. За этим первым выходом из колеи пошли неотвратимо один выход за другим. Манифест 11 апреля и увольнение Лориса, Милютина и меня были выходами из колеи. Как и неутверждение единогласного решения Государственного Совета по выкупному делу, как затем назначение Игнатьева, – все это суть выходы из колеи, фатально следующие один за другим. Дурное начало ведет за собою фатально дурное продолжение. Потому стала возможна и Священная дружина, и подпольное влияние катковых и победоносцевых, и положение о поднадзорных, вполне понятно преследование прессы, еврейские погромы и многое, что творится перед нашими глазами».

Одним из «неблаговидных дел» петербургской власти он считал назначение графа Д. А. Толстого министром внутренних дел, которое встретил такой репликой: «Из огня да в полымя, из царства лжи, в царство тьмы, в чистую катковщину!.. Страшнее насмешки над Россией трудно себе вообразить!» Он воображал, каким может быть неожиданный визит к нему, парижскому затворнику, Толстого и был готов с ним говорить не о погоде, а о делах, хотя и понимал, что в этом случае «масса желчи с обеих сторон пришла бы тогда в движение». Он бы ему сказал, «какую вредную и бесполезную штуку он сделал», имея в виду Временные правила по делам книгопечатания 1882 года, которыми отменялась судебная ответственность деятелей печати и устанавливался для контроля над печатным словом комитет четырех министров. Новые Правила великий князь считал «бесполезными», потому что и «теперешний закон дает ему совершенно достаточную власть давить, уничтожать всякое свободное слово, всякую свободную мысль»; и «вредными», потому что «давление слова и мысли никогда, нигде к добру не приводили, что мы знаем не только по истории, но и по собственному опыту». Его возмущал порядок, которым был принят «этот скверный закон» в обход Государственного совета, потому что Толстой, по его убеждению, «наперед сознавал, что он там встретит такую критику, такую сплошную оппозицию, при которой его проект не смог бы пройти».

В этом мысленном разговоре с Толстым великий князь, распаляясь, уличал его в попытках «сломать Университетский устав 1863 года», изменить отношение к земству, которое «он хочет давить». Хватило бы у него претензий и к другим министрам (Сольскому, Шестакову, Грейгу), позволявшим ломать «принципы и предания» эпохи 1861 года…

С другой стороны, Константин Николаевич убеждал себя и своего корреспондента Головнина в том, что вовсе не жаждет этих споров, которые не имели бы иного результата, кроме ссоры, и были бы не чем иным, как «бросанием гороха об стену». В то же время он не мог освободить своего сознания от мучившей его мысленной полемики. Его удивляла способность Головнина «быть зрителем, так сказать, со стороны, тогда как я, хотя и живу в действительном уединении, не могу не принимать горячо к сердцу то, о чем слухи до меня доходят». И эти слухи убеждали его в том, что «у нас само правительство воспитывает народ для революции и приготовляет, пропагандирует ее почище всяких нигилистов!»

Зиму 1883/84 года он провел в Петербурге, где болел невротическими болями лица и головы. Его лечил доктор Боткин и рекомендовал ему отправиться в южные края. 24 апреля 1884 года великий князь выехал в Крым, в Ореанду, где пребывал в уединении, «не выходя из своей берлоги» и не занимаясь никакими делами, кроме музыкальных. Он соблюдал все посты (был «счастлив говеть»), много времени проводил в церкви Покрова Пресвятой Богородицы, построенной на его средства в Ореанде. В таком уединении и прошли последние годы его жизни.

Пережитая великим князем драма отставки усиливалась тем свойством его натуры, которую верно определил А. Ф. Кони: «Он не был способен к роли равнодушного созерцателя, и его живая восприимчивость, подчас даже переходившая в нервную впечатлительность, заставила его раньше многих понять потребности времени и ближайшие задачи России после Севастопольского погрома…»

Александр Васильевич Головнин: «Либерал означает человека, который не допускает произвола ни над другими, ни над самим собой…» Татьяна Антонова

Министр народного просвещения, член Государственного совета, Александр Васильевич Головнин родился в Петербурге 25 марта 1821 года. Вспоминая позднее о трудном детстве (до пяти лет он не говорил и не ходил), Головнин всегда с нежностью писал о родителях, забота которых сохранила ему жизнь. В отце, Василии Михайловиче, он видел «идеал ума, знания и благородства». Известный мореплаватель вице-адмирал В. М. Головнин в 1828 году отпустил крепостных из своего села Берны Калужской губернии Масальского уезда «в свободные хлебопашцы со всею землею». Его возмущали увиденные им во время кругосветного плавания картины колониального рабства, резко осуждал он и российских «рабовладельцев».

Безвременная кончина отца летом 1831 года во время эпидемии холеры была самым горьким событием детства А. В. Головнина. Опорой семьи, в которой, помимо старшего Александра, росли четыре дочери, стала мать, Евдокия Степановна (урожденная Лутковская). До тринадцати лет Головнин учился дома. Хроническая болезненность и постоянные боли отвлекали мальчика от игр и привычных для детей развлечений: его занимали лишь чтение и рисование. В библиотеке отца он рано прочитал Карамзина, Державина, Фонвизина, Плутарха. В 1834 году Евдокия Степановна выхлопотала через Морское министерство оплачиваемое из государственной казны место в первой мужской гимназии в Петербурге, куда ее сын вскоре и был определен пансионером в третий класс. Через год Головнина, как отличника, перевели во второй класс Царскосельского лицея, который он окончил в 1839 году, получив большую золотую медаль и самый высокий для выпускника чин титулярного советника.

Начавшаяся в канцелярии управления учебными и благотворительными заведениями ведомства императрицы Марии Федоровны служба не приносила радости. После «златых дней» лицея пустое сочинение бумаг казалось юному Головнину занятием весьма нудным. От канцелярских тягот его спасало чтение. Но самое яркое впечатление этого времени (1841 год) было связано с поездкой в село Гулынки Пронского уезда Рязанской губернии. Здесь, на берегах реки Истьи, располагалось родовое имение Головниных, включавшее, кроме Гулынок, село Лебяжье в Раненбургском уезде, деревню Озерки – в Спасском. Когда-то оно принадлежало помещикам Вердеревским. Александра Ивановна Вердеревская, бабушка будущего министра, получила его в приданое, став женой М. В. Головнина. Впоследствии поместье наследовал их старший сын Василий Михайлович. Оно было небольшим – около 350 душ. Им и стала распоряжаться Евдокия Степановна, «соблюдая строжайшую бережливость в домашних расходах».

В Гулынках Головнин заинтересовался системой управления имением и подружился с гулынскими крестьянами, которым он искренно желал сделать добро. Этот визит завершился тем, что Евдокия Степановна заменила притеснявшего мужиков старосту «толковым и набожным» крестьянином Петром Григорьевым, отменила все сборы на содержание барского дома, барщину заменила оброком, а дворовых отпустила на волю. В дальнейшем «преобразования» в Гулынках продолжались. Оброк установили с учетом обеспеченности крестьян скотом: для тяглых – 15, полутяглых – 7,5 рубля серебром (у соседей оброк был до 25 рублей и выше); барин покупал лошадей тем, у кого они пали, и коров для семей с маленькими детьми. Все эти меры вызывали удивление и недовольство помещиков округи, которые придерживались более традиционных взглядов. «Дурные наклонности и страсти, – замечал Головнин по этому поводу, – находили здесь обширное для себя поприще».