Анатолий Викторов - Процесс

• Название: Процесс
• Автор: Анатолий Викторов
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-905016-19-6

В ХХ веке на Земле произошла катастрофа. Сотни миллионов человек погибли от рук своих собратьев в России, Германии, Китае, Японии, США и в других странах в ходе социальных и расовых войн. Найти причину этого парадоксального явления столь же важно, как открытие законов фундаментальных наук: физики, химии, математики. Тогда мы сможем определить своё будущее. Попробуем с этой целью исследовать Россию, самую близкую нам страну.

---

Россия разгромлена не иноземцами, а своим же народом, шедшим более 70 лет по гибельному пути.

То, что случилось, можно назвать национальной катастрофой мирового значения. Ее совершили люди, утратившие даже первобытное моральное начало и обуреваемые яростью, в которой не было даже логического животного чувства.

Обнажая все это, мы хотим предупредить читателя, что речь идет не о классической истории России, которая сегодня вроде бы уже не актуальна. Дух времени, о котором мы поведали, продолжает жить силами людей, которые сходны по типу с теми, которые творили преступления в 20-50-х годах и далее. Сегодня такие люди пусты, лицемерны и циничны. И это неудивительно. Они воспитаны 70-ю годами уникального режима. Об этом заявляет природа вроде бы новых правящих. Изменить ее может только воля людей, от которых требуется честность и отвага, рождающаяся веками.

Продолжим.

Одним из методов террора стала провокационность действий советской власти. Так, она вроде бы содействовала изучению трудов Маркса и Ленина, но не допускала какого-либо творческого отношения к их идеям. Если человек пытался развить прочитанное и делал собственные выводы, то он попадал в разряд неблагонадежных, получал ярлык «ревизиониста» и подлежал изоляции.

НЭП был введен не только в экономических, но и в провокационных целях. За годы существования такой политики были выявлены сохранившиеся после революции предприимчивые люди. В конце 20-х гг. они были репрессированы, а их средства производства и капиталы конфискованы, хотя их деятельность была легальной и приносила огромный доход государству. Сук, на котором могло удержаться государство, был обрублен.

Сочиненная Бухариным лживая демократическая конституция 1936 г. провоцировала честных людей принимать ее положения буквально. Чьи-либо требования конституционных прав и свобод доказывали неблагонадежность такого лица. Тайное голосование на выборах являлось основанием для специального исследования бюллетеней с зачеркнутыми фамилиями кандидатов для установления личности голосовавшего. Абсолютный результат таких выборов достигался вбросом в урны дополнительного числа бюллетеней и прямой подтасовкой результатов. Есть подозрение, что и сейчас используются такие методы.

Провокационное начало содержала и сама атмосфера террора. Она поощряла людей писать лживые доносы о круге своих знакомых. Это помогало властям оправдывать и расширять карательные действия, а также приобщать к ним новых людей. Откровенно провокационным был открытый призыв к критике и самокритике, вводивший в норму публичные доносы на должностных лиц и саморазоблачения людей. Страна жила в атмосфере взаимных подозрений каждого в крамоле, и это было удобным не только для карательных органов, но и для создания нужной политической атмосферы доносительства и ложного признания арестованных на допросах.

Своего рода постоянной провокацией являлось продвижение человека по должностной лестнице до тех пор, пока он не совершал неугодный верхам шаг или не проявлял себя не заслуживающим доверия. Выйти из высшего круга власти живым было невозможно. Человек, посвященный в тайны этого круга, был обречен. Например, ликвидация палача – наркома Ежова была произведена потому, что он выполнил и перевыполнил задания по террору и оставался носителем особо важной преступной информации, полученной им в ходе сотрудничества непосредственно со Сталиным.

Если человек получал от него предложение занять высокий пост и отклонял его под любым благовидным предлогом, он также подлежал уничтожению. На его место подбиралось другое лицо. Но чем больше такой человек старался, тем скорее исчерпывал свои возможности и разделял судьбу своего предшественника. Инфаркты и инсульты были распространенным заболеванием большевистской верхушки. Для своего спасения человек не должен был поддаваться на одобрительное отношение к нему начальства. Уцелели от властного лицемерия только те, кто четко различал границу между демагогией и действительностью. Переходить ее было бесполезно.

Режим тяжкой ношей ложился на плечи его проводников и объяснял дальнейшее. Можно утверждать, что Н. Хрущев, сделавший на XX съезде партии доклад по разоблачению Сталина, преследовал цели не только самооправдания оставшегося у власти круга. Главная причина: ему был не по плечу прежний размах политического злодейства! Заодно он провоцировал противников из низов (диссидентов) на шаги к демократии. Выход из подполья обнажал их и представлял резерв для репрессий на будущее.

Принципом большевизма, основы которого заложил Ленин, было «цель оправдывает средства». Этот принцип иезуитов, поддержанный Н. Макиавелли (его труды были настольной книгой Сталина). Несмотря на вроде бы его всесилие, он никогда не приводил к власти. Только в России он победил и показал, каким смертоносным орудием эта тактика является.

Интересно и то, что культура, как оказалось, может также подчиняться системе обманной власти. Можно ли вообще о ней говорить?

Ее ролью было изменять сознание людей, не затронутых более жестким «лечением». Для этого были задействованы те же отрасли, что и в так называемых буржуазных странах. Литература и искусство поощрялись властью, но только в тех случаях, когда духовный мир, создаваемый ими, соответствовал официальной идеологии и атмосфере советизма. Настрой литературы в советском ключе был задачей критики. И она выполняла ее. Ликвидация безграмотности сделала доступной для каждого партийную пропаганду. Образовалась пропасть между духовной жизнью и реальностью. Тем не менее, она принималась людьми как нечто нормальное.

Иллюзии такого мира были рассчитаны на тех, кого можно было убедить, что его жизнь протекает в атмосфере чистоты и товарищества. Это были люди, верящие в будущность своего небывалого государства. Они были готовы отказаться от нажитого прошлого в «разрушенном до основания мире». Это было стремление к бескорыстной жизни – русской национальной мечте. Они не подозревали, что вовсе не следуют формуле «Интернационала». Основание тоже подлежало разрушению.

Молодежь, часть средних слоев видели в большевизме романтические черты, потенциал созидания. Рождались новаторские тенденции. Появлялись способные поэты, артисты, музыканты. Они были нужны власти для гуманистического истолкования атмосферы создаваемой жизни. Одновременно расширялся второй тип преданных власти людей – серых, зло равнодушных, не столько устремленных к неясному будущему, сколько одержимых неприязнью к чистоте душевной, ко всякому моральному усилию, людей тяготеющих к жестокости и принуждению. Это теневое основание было главным.

Нравственная глухота такого типа людей не желала иметь что-либо общее с какой-то поступательной идеей. Они жили необходимостью попрать всех, кого мы отнесли к первой группе. И они одержали пиррову победу. Интеллигенция вынуждена была соглашаться с идейной базой такого регресса и не могла противостоять его всесокрушающей сущности. Логика обеих сторон обрела извращенное существование.

Обе группы создали собственную культуру, если можно так называть противостоящее духовное существование. У первой она была наполнена идеализацией советской жизни на основе строгого идейного содержания. Вторая становилась все циничнее и жестче. В результате сложилась так называемая советская цивилизация, соединяющая светлые социальные ожидания и нависший над ними меч. Несовместимость злой воли и добрых надежд породила ложность и опасность творческих усилий.

Согласно такой духовной структуре создавалась модель нового человека – упрощенного, автоматизированного, напоминающего не живое существо со всем многообразием его проявлений, а схему. Она могла слушаться, совершать подвиги, работать в лабораториях. Такое человекообразное существо не могло жить в свободном мире, где от него требовалась индивидуальность, творческие усилия, право на ошибку, а только в оранжерее или в клетке. В зависимости от приносимой пользы или вреда, установленного хозяевами.

Подобная модель добивалась враждебности ко всем иным типам духовного мира. В сферу творчества пришел инстинкт самоцензуры. Она сказывалась даже в оценке лучших произведений мировой культуры, считая их всего лишь разоблачением буржуазного строя, а советскую культуру – органичной, говорящей о прекрасном настоящем и счастливом будущем.

Кинофильмы в массе своей были плакатны и лапидарны, как популярная песня. Недаром она часто становилась центром фильма. Сценическая игра, индивидуальность была заменена на типажность. Сильное чувство быстро переходило на политическое, сливающееся с личным настолько, что последнее становилось ненужным. Оставался пафос в его различных выражениях, похожих на оркестровые отбивки.

В театральном искусстве существовало тяготение к классике. Оно должно было показать, что социальная проблематика дореволюционной поры успешно решена в СССР. Значит, отражение на сцене вопросов прошлого должно было восприниматься советским зрителем с изрядной долей снисходительности. Зритель отворачивался от вечных проблем, якобы решенных новым советским строем, и был готов обсуждать только мастерство исполнения. Оно должно было быть предельно реалистическим. Революционные попытки встряхнуть зрителя театральной метафорой (режиссер В. Мейерхольд, умерщвленный за это в Сухановской тюрьме) толковались политизированными критиками не как новаторство, а как попытка унизить зрителя непонятной для него творческой иносказательностью. Спектакли с советскими сюжетами подавались с пафосом и вдохновением в противоположность классическому наследию, акцентированному на мещанской безвыходности. Пафос подчеркивал ложь. Считалось, что явление вдохновенного большевизма и есть новаторство, не нуждающееся ни в каких дополнениях, расширениях и изысках. Зрители впитывали его и считали идеалом МХАТ, понимание искусства которого не требовало от них никаких усилий.