Юрий Гаврюченков - Работорговцы. Русь измочаленная

• Название: Работорговцы. Русь измочаленная
• Автор: Юрий Гаврюченков
• Жанр: Боевая фантастика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4226-0214-8

Ядерная война вбомбила Европу в каменный век. Лет через триста после этого поднялся феодализм. Очаги промышленности и культуры уцелели в Скандинавии, за Уралом и на Дальнем Востоке. В России, которую мы потеряли, народ обратился к истокам древней культуры и духовности. Однако враг не дремлет. Князь Великого Новгорода встревожен укреплением Железной Орды. Чтобы сорвать захватнические планы басурман, он отправляет в дальний поход своего старого друга и опытного военачальника боярина Щавеля. С полусотней княжеских дружинников командир Щавель следует по городам и весям, наводит направо и налево суровую справедливость и обретает немыслимые приключения.

В тексте встречаются утверждения, способные привести к разрыву всяческих шаблонов, шутки ниже пояса и полное отсутствие толерантности.

---

– А ведь ты эффективный управляющий, – задумчиво произнёс Щавель, стылым взглядом облизывая хозяина краснописной артели. – Ты, наверное, с манагерами знаешься?

– Знаю некоторых, – с разгона оттарабанил грек и только потом прикусил язык.

– Ты, наверное, в Москве учился, – поставил точку в приговоре Щавель.

Таким злым отца Жёлудь не видел давно.

Аскариди опомнился, но поздно:

– Наговариваешь, боярин, в какой Москве? Не учился я в Москве…

– А речи московские, – сказал Щавель.

* * *

– Пиндец пиндосу, – констатировал Лузга, глядя на качающееся тело Аскариди.

Эффективного управляющего вздёрнули утром на площади. Наспех сколоченную виселицу окружили конные ратники с копьями наизготовку. Горожане, стянувшиеся поглазеть на казнь, супротив ожиданий Щавеля, не роптали. Должно быть, про свою популярность грек наврал.

Когда управляющий отплясал в петле и люд потянулся по насущным делам, Щавель скомандовал строиться в походную колонну. Обоз был готов и находился недалече под хорошей охраной.

Приказ командира разнесли по своим подразделениям Литвин и Карп. Застучали по мостовой копыта и ободья. К Щавелю на муле подвалил Лузга. Исполняя приговор, он выбил табуретку из-под ног московита, а потом запустил руку в котомку и не вынимал, пока всё не кончилось, настороженно зыркая по сторонам.

– Художника всяк обидеть норовит, – ввернул он, косясь на обделавшегося висельника, вокруг которого начинали полётывать мухи.

– Что с обиженными делают, сам знаешь, – обронил Щавель.

– Свой приют для бедных художников он из Вышнего Волочка перенёс. Должно быть, не ужился там.

– Ты знал и не сказал?

– Я думал, ты его за столом зарежешь, – признался Лузга. – А ночевать потом с трупом в доме?

– Мы ж не разбойники, хозяев резать, – смиренно возразил Щавель. – По закону надо, по правде.

– По правде покойный жил, – напомнил Лузга.

Щавель только на виселицу кивнул:

– Он по пользе жил и оттого со временем края перестал видеть. Хорошо, ума не хватило в правду пользу вытянуть, а ведь мог, с его-то размахом… Кабы свинье рога, всех бы со свету сжила.

– Да, ты знатно воздал добром за добро, – как на духу выложил Лузга.

Щавель окинул взглядом старого приятеля, и получилось свысока. Так уж их расставила жизнь, некогда разлучив и установив каждого на своё место.

– Художники натура сложная, – хотел пошутить Щавель, но рядом с неостывшим трупом рачительного хозяина сбился, – вон у них как всё. Свои счёты, свои расклады. Правда, и та своя. А мы люди простые, и правда у нас, как у всех. При столкновении с реальной жизнью оригинальная натура художника зачастую испытывает непреодолимый диссонанс и разрушается в прах.

– Эк ты загнул, по-эльфийски.

– У меня жена из эльфов.

Лузга хлопнул себя по лбу:

– Так вот Жёлудь кто! Я-то смотрю, вроде человек по всем параметрам, а что-то не так.

– Ты ещё не видел, как он из лука стреляет, – сказал Щавель.

– Проверим! – заявил оружейный мастер.

Глава двенадцатая,

в которой пируют пролетарии водного транспорта, а Щавель творит справедливость

За озером Бологое Великий тракт уходил через болота на Рыбинск. Дорога к Вышнему Волочку была совсем гадкой: мокрой в сушь, топкой в дождь и непролазной до схода вешних вод. Двадцать вёрст до Заречья были дорогой конских костей. В этих краях для передвижения во все времена года, кроме зимы, купцы выбирали каналы и реки. Пусть медленнее, зато надёжно и дешевле в десять раз.

В деревне меж двух озёр встали на обед. Трактир не вместил всех караванщиков, многие устроились возле телег.

К Жёлудю словно невзначай подошёл ратник:

– Твой старший-то всегда так дела ведёт?

– Он мой отец, – Жёлудь не спеша прожевал, собрался с мыслями.

– Довольно крутенько начал.

– Он всегда такой.

Ратник удовольствовался ответом и отошёл к своим. Дружинники принялись оживлённо совещаться.

– О чём спрашивал? – подскочил Михан, жадно искавший знакомства с дружинниками.

– Об отце, – во всём, что касалось бати, Жёлудь был сдержан.

– Эвон! А чего спрашивал?

Жёлудь вместо ответа сунул в рот кусок и основательно заработал челюстями.

– Что ты молчишь, дурень? – не выдержал Михан. – Говори давай, чего спрашивал-то?

– Чего пристал как репей? В дружину тебя всё равно не возьмут. Ты сначала жрёшь без ума, потом серишь без памяти. Куда тебя в княжье войско, чтоб ты в строю набздел? Тебе дело не на рати, а срати.

– Тебя, дурака, слушать уши вянут, – Михан скорчил козью рожу и отвернулся с чувством глубокого разочарования.

В парне боролись гордость и жгучее любопытство. Последнее победило, Михан оглянулся, но деревянная морда Жёлудя, косящегося на него с плохо скрываемым ехидством, отбила охотку интересоваться. «Довелось в кои-то веки попить из меня крови? – погнал гурьбой обидки уязвлённый в самых чистых своих честолюбивых помыслах Михан. – Валяй, куражься, гниль. Разошлись наши пути». Он изобразил равнодушие и упругой походочкой направился к обозникам, возле которых бард Филипп расчехлял свои гусли.

– Сытое брюхо к учению глухо, – подначил бард мужиков. – Коли потехи час наступил, делу время потом найдётся. Что вам дёрнуть для лучшего пищеварения?

– Давай «Смугляночку», – сообразились промеж собой обозники, – а мы подпоём.

Филипп влез в шлею, поудобнее устроил гусли, для разогрева проверил лады. Длинные пальцы барда проворно забегали по струнам, рождая бойкую мелодию.

Как-то утром, на рассвете,
Заглянул в соседний сад.
Там смуглянка-лесбиянка
Подтирает пальцем зад.
Я хренею, цепенею,
Захотелось вдруг сказать…

Бард замер, мужики набрали воздуха, хором грянули:

Что ж ты, сука,
Во все щели тебя драть!

И заржали оглушительно, как четвёрка коней Водяного царя.

Весёлые были песни у барда Филиппа. Михан аж заслушался. Бард, приметив его интерес, подмигнул, поманил в круг:

– Давай к нам! Жги, паря, не робей.

От такой чести у Михана словно крылья выросли. Обозники дали ему место, и парень влился в коллектив. К концу обеда он знал все куплеты «Смугляночки», а бард и караванщики всё про Щавелев Двор и тихвинские расклады.

Дошли засветло, однако умаялись. От Заречья дорога пошла в гору, сделалась суше и на лучших своих участках напоминала Московское шоссе. Из края озёр и болот поднялись в город плотин, каналов и шлюзов, стоящий на великом водоразделе.

Вышний Волочёк встретил путников гомоном и ядрёным духом пивной слободы. В нос шибало, ажно кони ушами пряли и, ободрившись, мотали головой. С обеих сторон дороги потянулись солодовни, овины, склады, поварни, уксусный и пивоваренный заводы. Проезд запрудили телеги. Деловые мужики тягали с возов мешки, катали бочки, сновали целеустремлённо и весело, но на ихних харях не было деревенской благожелательности. Здесь в силу вступал город, богатый, серьёзный. Даже звонкий смех русалок с заводи лесозавода не умалял впечатления охватившей горожан предприимчивости. Отряд поднялся по главной улице до центра, а зоркие лесные парни не приметили ни одной праздной рожи. Вместе с тем Вышний Волочёк не был окаменевшим в державной красе Великим Новгородом. То был город беспрестанной речной движухи, кипучий, проникнутый до корней земли добровольной тягой к труду, исполненный осознания собственной важности основной водный узел Верхней Руси, но нисколько тем не кичащийся. Здесь без остановки вкалывали: чинили изъезженные телегами торцы, разбирали крышу нестарого ещё полукаменного дома для надстройки третьего этажа, что-то подкрашивали, ремонтировали. Видно было, что денег тратится немерено, однако с каким-то особым умыслом. Даже растянутое меж коньками поперёк улицы огроменное алое полотнище с непонятной надписью «Все на благоустройство Тверецкого бечевника!» тоже для чего-то служило.

Отряд встал на площади у Обводного канала, а Щавель с Литвином и Карпом промчали три квартала до угла Цнинской и Тверецкой набережных, представляться директору водяной коммуникации.

Дом водяного директора, роскошные каменные хоромы высотой четыре этажа, занимали весь квартал, небольшой, но крепко вцепившийся в землю корнями наследственного правления. Само присутственное место, Путевой дворец с фасадом коричневого гранита, где размещались дом собраний, архив и канцелярия, смотрело на Тверецкий канал, словно принимая стянутые с Низовой Руси кладные барки. Сбоку, лицом на Цну, к дому собраний примыкал детинец, пониже, но поосновательней. Во дворе, обнесённом кирпичной стеной, расположились клети, хлева и прочие хозяйственные постройки. Командир, работорговец и сотник вошли во дворец через главный вход и уселись ждать в приёмной, потчуемые заботливой секретаршей чаем с пряниками.

Водяной директор вышел из кабинета слишком свежий для конца рабочего дня, должно быть, проник из опочивальни подземным ходом. Был он обряжен в короткий тёмно-синий кафтан и порты тонкой шерсти иноземной выделки, под кафтаном поддета белая рубаха с удавкой в горошек. Директор мигом узнал Карпа и Литвина, многажды бывавших проездом, раскланялся со Щавелем. Дорогие гости проследовали в апартаменты. Просторный кабинет водяного директора был украшен величественными пейзажами речных берегов и плотин. Дабы подчеркнуть, что хозяин не чужд культурных традиций родного края, промеж окон висела картина с оборотнем «Преображение братца Иванушки у копытного следа», не иначе как из краснописной мастерской покойного Аскариди.