Сергей Жадан - Депеш Мод (ru)

• Название: Депеш Мод (ru)
• Автор: Сергей Жадан
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-966-03-5780-8, 978-966-03-5101-1

«Депеш Мод» – роман о юношеском максимализме и старческой смерти, книга о дружбе, ненависти и предательстве, рассказ о надежде и отчаянии. Панк как жизненная стратегия, музыка как среда обитания, религия как опиум для народа, постиндустриальный Харьков как место действия и главный герой… Первый роман Сергея Жадана «Депеш Мод» (2004), переведен уже на восемь языков.

---

Он даже не может вспомнить, что произошло, – лето начиналось так хорошо, шли дожди, Собака успешно и беззаботно просерал свои молодые годы, пока вдруг друзья-рекламщики затянули стабильно безработного Собаку в недра рекламной индустрии, проще говоря, взяли курьером в отдел рекламы своей газеты. Собаку ломало, но он держался и ходил на роботу. Пользы он приносил мало, но хорошо и то, что где-то он считался человеком, сам он особенно этим никогда не заморачивался, ну да друзья на то они и друзья, чтобы исправлять в грубой контактной форме твой социальный статус, я с самого начала говорил, что надолго его не хватит, но меня не слушали, сказали ничего, он нормальный вообще-то парень, ебнутый немного, но ничего, ничего соглашался я, ничего.

Собаки хватает дней на десять, после этого он запивает и на работу больше не ходит, а чтобы его не нашли, пьет по знакомым, у Собаки в его 19 полгорода знакомых, одну ночь он даже ночует на вокзале – встречает там знакомых грибников, которые едут утренней электричкой куда-то на Донбасс за сырьем, и ночует с ними под колоннами на улице, трижды шмонается патрулями, честно высиживает до утра, слушая байки про грибы и другие термоядерные вещи, потом не выдерживает и сваливает домой. Тут его и застает телефонный звонок. В другом состоянии Собака ни за что трубку не снял бы, но внутри у него уже плавают серебряные холодные форели трехдневного алкогольного запоя и больно бьют внутри хвостами по почкам и печени так, что свет для Собаки меркнет и трубку он берет автоматически. «Собака? – кричат в телефон. – Не смей бросать трубку!»: друзья-рекламщики Вова и Володя, которые устраивали его на свою голову в рекламный бизнес, сидят где-то в своем комсомольском офисе и, вырывая друг у друга трубку, стараются убедить Собаку поговорить с ними, сбиваясь время от времени на мат. «Собака! – говорят они. – Главное, не смей бросать трубку. Пидор! – говорят они, убедившись, что Собака их слушает. – Если ты сейчас бросишь трубку, тебе хана. Мы тебя уроем, слышишь?» – «Алло» – говорит Собака на это. «Что алло? – нервничают Вова и Володя – Что алло? Ты нас слышишь?» – «Да», – говорит Собака испуганно. «Хорошо, – сжаливаются Вова и Володя. – Значит, так – сейчас десять утра». – «Что?» – Собака окончательно пугается и трубку бросает. Телефон сразу трещит по новой. Собака нерешительно поднимает трубку. «Ты!!! – ревет в трубке. – Пидор!!! Не смей бросать трубку!!! Ты нас слышишь??? Не смей бросать трубку!!!» Собака тяжело сглатывает слюну. «Ты нас слышишь?» – «Ну», – неуверенно говорит Собака. «Значит, так – разрываются рекламщики. – Сейчас – десять утра. Не смей бросать трубку!!! Ты слышишь??? Не смей бросать трубку!!! Десять часов. В полшестого мы тебя ждем возле стадиона. Если не придешь – мы тебе поотрываем яйца. Если придешь – мы тебе тоже поотрываем яйца. Но тебе лучше прийти. Ты понял???» – «Да», – говорит Собака. «Ты нас понял?!!» – не могут успокоиться рекламщики. «Понял», – говорит Собака Павлов, чувствуя, как форели весело гоняют где-то у него под горлом. «Что с тобой? – наконец спрашивают рекламщики. – Тебе плохо?» – «Да». – «Тебе что-нибудь принести?» – «Водяры принесите». – «Пидор», – говорят Вова и Володя и кладут трубку.

Собака переводит дух. Десять часов. Надо переодеться или опохмелиться, лучше, конечно, опохмелиться. Из соседней комнаты выходит его бабушка. Это его бабушка, он ее любит, ну и всякое такое, даже ходит с ее ветеранским удостоверением, можно даже сказать, что он ею гордится, не совсем, конечно, но до некоторой степени. Говорит, что она в танке горела, я себе слабо представляю старуху в танковом шлеме, хотя все может быть. «Что, Виталик?» – говорит она. «Работа, бабушка, – говорит Собака, – работа». – «Шо оно за робота, – сокрушается старушка, – вчера целый день звонили, где, говорят, этот пидор. А я откуда знаю?»

17.22

Вова и Володя выскакивают из вагона, подбирают Собаку и выходят на улицу. Жив? спрашивают, Собака совсем бледный, никак не поправится, они тащат его в гастроном на Плехановской и берут там две бутылки водяры, не бойся, говорят они Собаке, мы тебя сначала откачаем, а уже потом яйца рвать будем, какой нам интерес рвать что-нибудь у тебя такого, ты на себя посмотри, они подводят его к витрине гастронома, гастроном темный и пустой, как и большинство гастрономов в стране в это тревожное время, развалили страну, суки, смотри, говорят они Собаке, смотри, на кого ты похож, Собака совсем расслабленный, он смотрит в витрину, за которой стоит продавщица в белом халате и тоже смотрит, как за окном на улице, как раз напротив нее, стоят двое сволочной внешности ублюдков, держат под руки третьего такого же и показывают на нее пальцами. Она смотрит на них с ненавистью, Собака как-то фокусирует взгляд, распознает свое отображение и вдруг замечает, что в этом отражении есть еще кто-то, какое-то странное существо в белой одежде с огромным количеством косметики на лице тяжело поворачивается в его оболочке, в границах его тела, будто пытается прорваться сквозь него, так что ему становится плохо, наверно, думает Собака, это моя душа, только почему у нее золотые зубы?

17.35–18.15

В течение сорока минут Собаку приводят в чувство. В него вливают водяру, и по каким-то законам физики Собака, наполняясь ею, всплывает на поверхность, говорит всем привет, его тоже приветствуют все присутствующие, с возвращением тебя, пионер-герой Собака Павлов, клево, что ты вернулся к нам, нам тут тебя так не хватало, ага, говорят присутствующие, то есть Вова и Володя, мы просто должны были тебя откачать, чтобы еще раз посмотреть в твои, хоть и пьяные, но все равно честные глаза, чтобы ты нам сказал, за что ты так ненавидишь рекламный бизнес в целом и нас с Володей, – говорит Вова, – в частности, что мы тебе сделали, что ты нас так беспонтово кинул, исчезнув с очень важной, к слову, корреспонденцией, за которую, если бы мы могли, мы бы тогда дважды оторвали яйца. И так между ними идет такая себе дружеская беседа, знаете, как оно бывает, и Собака полностью возвращается в мир, из которого его едва не вышвырнула его же собственная душа, он озирается вокруг и прислушивается: форели лежат где-то на глубине, злой золотозубый ангел в белом халате и капроновых чулках тоже отлетел, рекламщики Вова и Володя затащили его куда-то в зелень за металлические покрашенные в белое киоски и щедро поят водярой. Социум требует компромиссов.

18.15

Почему они никогда не приходят на стадион вовремя, когда там звучат марши и приветственные речи клерков от муниципалитета? Во-первых, они, как правило, приходят не совсем трезвые и уже плохо ориентируются во времени, иногда они вообще плохо ориентируются, не то что часы, они времена года не различают, всегда то в теплых свитерах под палящим солнцем, то в мокрых футболках под первым снегом. Во-вторых, перед матчами происходит какая-нибудь лотерея, а в лотерею они не верят, тут и говорить не о чем. В-третьих, их тоже можно понять – когда тебе 19 и ты заползаешь в свой сектор, и все – милиция в том числе – видят, в каком ты чудесном возвышенном состоянии, что может более возбуждать тебя? Потом, когда ты вырастешь и станешь работать в банке или газовой конторе, когда с реальностью будешь общаться по телевизору, а с друзьями – по факсу, если у тебя будут друзья, а у них – факс, тогда, конечно, тебе похуй будет такая штука, как пьяный тинейджерский драйв, который сносит башку и бросает тебя на все амбразуры мира, когда глаза увлажняются от возбуждения и кровь под ногтями останавливается от того, что вот несколько сотен человек наблюдают, как они заходят в сектор и ищут свои места, и даже кого-то несут на плечах, называя его почему-то собакой, время от времени роняют его между рядами, но упрямо и настойчиво подбирают и тащат на заветные места, подальше от постовых, от продавщиц мороженого, вообще – подальше от футбола, как они его понимают.

18.25

В очередной раз в чувство Собака Павлов приходит уже на стадионе, хорошо так сидим с друзьями, думает он, на скамейке, где-то под какими-то деревьями, которые шумят и качаются во все стороны, нет, вдруг думает он, это не деревья, а что тогда?

Через несколько секторов, слева от них, под тяжелым июньским дождем сидят фанаты противника. Их несколько десятков, они приехали с утра на вокзал, и за ними целый день таскается несколько патрулей, на стадионе им отвели отдельный сектор, в котором они печально машут размокшими и набухшими знаменами. Еще до перерыва наши, недовольные результатом и погодой, прорывают кордон и начинают их бить. Снизу, с поля, подтягивается рота курсантов-пожарных, милиция в конце концов не придумывает ничего лучше, как выпхнуть всех со стадиона, и начинает оттеснять народ к выходу, пока еще идет первый тайм; все, понятно, забывают про футбол и начинают болеть за наших на трибунах, команды тоже больше интересуются дракой, чем результатом, интересно все-таки, непредсказуемо, тут на поле и так все было понятно – кто-то под конец обязательно игру сольет, а там – гляди, какая-то борьба, прямо тебе регби, вон и пожарные уже по башке получили, а тут и тайм заканчивается и команды неохотно тащатся в туннель, милиция выносит последних гастролеров, так что когда игра возобновляется, сектор уже пустой. Только растоптанные и разорванные знамена, будто фашистские штандарты на Красной площади, тяжело лежат в лужах, наши, кто уцелел, довольные возвращаются в свои сектора, наиболее стойкие и принципиальные болельщики едут на вокзал – вылавливать тех, кто будет возвращаться домой; и тут, где-то на пятнадцатой минуте второго тайма, на трибуны забегает еще один гастролер – совсем юный чувак, растрепанный и промокший, где он был до этого – неизвестно, но вот он уж точно все самое интересное пропустил, он вбегает и видит следы побоища и рваные знамена своей команды и никого из друзей; где наши? – кричит он, обернувшись на притихшие трибуны, – эй, где все наши?! – и никто ему ничего не может ответить, жаль чувака, даже ультрасы замолчали, оборвали свое тягучее «судья-пидо-рас», смотрят смущенно на гастролера, неудобно перед чуваком, и правда – как-то нехорошо вышло, и чувак смотрит снизу на притихшие сектора, и смотрит на мокрое поле, на котором месят грязь команды, и смотрит в холодное и малоподвижное небо и не может понять – что произошло, где пацаны, что эти клоуны с ними сделали, и поднимает погнутый пионерский горн, в который до этого дул кто-то из его павших друзей, и вдруг начинает пронзительно свистеть в него, плаксиво и отчаянно, так, что аж все охрене-ли – это же надо, свистит, отвернувшись и от поля, и от ультрасов, и от притихших и пристыженных пожарных, свистит какую-то свою, лишь ему одному известную, громкую и фальшивую ноту, вкладывая в нее всю свою храбрость, всю свою безнадегу, всю свою чисто пацанскую любовь к жизни…