Павел Амнуэль - Тривселенная

• Название: Тривселенная
• Автор: Павел Амнуэль
• Жанр: Детективная фантастика

После Большого взрыва расширяющаяся Вселенная разделилась на три мира, взаимно дополняющих друг друга, зависящих друг от друга. Мы живем в материальной Вселенной, Первом мире, но что мы знаем о двух других?

«Тривселенная» Павла Амнуэля трехчастна: она начинается как острый детектив, продолжается как полная загадок «повесть о воспитании» и связывает все сюжетные и интеллектуальные нити в своем мощном философском финале. Разгадка тайны, составляющей сюжетный узел детектива, все время отодвигается, и это ведет к нарастанию внутреннего напряжения, которое достигает кульминации, как ни парадоксально, в третьем, самом «отвлеченном» мире Тривселенной. Сюжетная загадка почти незаметно для читателя поднимается до уровня философской и духовной проблемы, и сама читательская мысль поднимается, расширяется и углубляется вместе с ней. Эта непринужденная, ненавязчивая композиционная метаморфоза – одно из художественных достоинств романа.

Пожалуй, впервые со времен лемовского «Соляриса», роман Павла Амнуэля возвращает фантастике подлинную духовную серьезность и глубину. В сущности, автор предпринял попытку «овеществить», воплотить в виде напряженной «драмы идей» грандиозную мифологему Платона…

---

Зазвонил телефон. Звонок доносился из внутреннего кармана, и Аркадий в первое мгновение не понял, что, собственно, произошло – он точно знал, что блокировал связь перед началом допроса. Если звонок все-таки раздался, значит, аппарат принял сигнал, отменяющий все режимы отключения, и тогда…

– Допрос прерван в связи с возникновением дополнительных обстоятельств, – сказал Аркадий. В комнате все сразу задвигалось, зашумело, Виктор производил больше шума, чем Чухновский с Подольским, но Аркадию сейчас было не до них, потому что перед глазами возникло лицо дочери. Белое, искаженное ужасом.

– Папа… – сказала Марина, с трудом шевеля губами, – папа… Мама…

Она разрыдалась, изображение начало расплываться, дочь билась перед аппаратом в истерике, и камера не могла держать фокус.

– Спокойно, пожалуйста, – сказал Аркадий. – Ты можешь сказать, что случилось?

– Мама… умерла, – шепот дочери был слышен на противоположном конце комнаты, и все повернулись к Аркадию. Никто не видел, конечно, того, что видел он, но звук не фокусировался в его ушах, как изображение на сетчатке его глаз. Виктор неожиданно оказался рядом, положил руки ему на плечи и сдавил их.

– Как? Когда? О чем ты? – вопросы были банальны, в иных обстоятельствах Аркадий не стал задавать именно такие вопросы, это было непрофессионально, но все вылетело у него из головы, сейчас он ощущал себя таким же обывателем, как Подольский или любой другой из десятка миллионов москвичей.

– Не знаю… Я вернулась только что, а мама… лежит…

– Покажи, – резко сказал Аркадий, взяв наконец себя в руки. – Поверни камеру и покажи. И не плачь.

Изображение в его глазах дернулось, мелькнул потолок, это была гостиная, свет горел вполнакала, и видно было плохо. Руки у девочки дрожали, фокус размывался, женщина, лежавшая на полу, не была Аленой, не могла ею быть, Аркадий увидел чужое лицо, открытые безумные глаза, неподвижный взгляд, жена безусловно была мертва, нужно вызвать скорую, хотя это не имеет смысла, но все равно нужно вызвать, а он должен лететь, но как там Марина будет все это время одна – наедине с…

– Выйди, – четко сказал Аркадий, – выйди из квартиры, запри дверь, пойди к Безугловым и побудь у них, пока я не приеду. Я буду через полчаса, может, быстрее. Выйди немедленно и ничего не трогай.

Это его недомогание полчаса назад… Он не понял, что с ним произошло, а это был некробиот, ослабленный, потому что связь между ним и Аленой в последнее время была, как перетершийся шпагат… Значит, она умерла полчаса назад, и все это время он вел допрос, так и не поняв…

Но – почему?!

– Дай! – жестко сказал Виктор и протянул руку за аппаратом. Аркадий передал Хрусталеву телефон и встал.

– Сиди, – сказал Виктор. Подольский и раввин смотрели непонимающе, у них были свои проблемы. Виктор переключил аппарат на повтор разговора, изображение видел только он, Аркадий не хотел, чтобы Марина говорила кому-то еще о смерти матери, но и забрать аппарат у Хрусталева не было сил. Или желания? Или еще чего-то?

– Поезжай, – сказал Виктор, закончив просмотр. Судя по жестам, он остановил кадры с мертвой Аленой, рассматривая тело. – Поезжай, я свяжусь с МУРом сам, они будут там раньше тебя, так надо. Скорую тоже вызову.

– А что… – начал Подольский.

– Я задерживаю вас обоих в административном порядке для проведения допросов по делу, – сказал Виктор. – Мы будем здесь до прибытия конвоя. КПЗ на Фонтанной вас устроит? Там вполне сносные условия.

– Я должен молиться! – воскликнул раввин. – У меня должна быть кошерная пища! Я не могу…

Виктор сказал что-то в ответ, Аркадий не расслышал, он шел к выходу, как призрак по замку – натыкаясь на стены и, кажется, даже проходя сквозь них. Во всяком случае, когда минуту спустя он обнаружил, что сидит в машине и дает полный газ, Аркадий не помнил, как спустился вниз. Просто был в комнате Подольского, а очутился здесь.

Машина взмыла в ночное небо – сразу во второй эшелон.

Глава десятая

«Я должен был»… Мысль кружилась в голове по стационарной орбите и была единственной, которую он осознавал, все остальное не вмещалось в памяти и существовало как бы отдельно от его личной вселенной. «Я должен был, я должен был»… Что – должен? Вернуться домой посреди дня, чтобы успокоить впавшую в транс жену? Успокоить женщину, изменявшую ему не первый месяц? Ну погиб твой Метальников, так ведь работа такая, не бери в голову… Бред. Если бы он вернулся домой вовремя, сейчас они с Аленой занимались бы выяснением отношений и наверняка довыяснялись бы до бросания посуды и оскорблений, переходящих в рукоприкладство. И все это – при дочери, которая заперлась бы в своей комнате и вздрагивала при каждом резком звуке… Да, но Алена осталась бы жива! Она осталась бы жива, а все остальное не имеет значения, не играет роли и вообще не в счет. А он носился по Москве и вспоминал о жене только тогда, когда никаких мыслей по поводу нелепой истории с Подольским не приходило в голову…

И теперь она мертва.

Он виноват.

Машина приземлилась слишком резко, и рессоры взвизгнули так, будто обругали нерадивого водителя всеми нецензурными словами великого и могучего русского языка. Подлетая к дому, Аркадий видел, что оперативники и медики уже на месте: мигалки двух типов мерно мерцали на подъездной дороге.

На этаже, когда Аркадий вышел из лифта, его встретил, однако, не дежурный патрульный эксперт, а репортер – знакомое лицо, знакомый голос, но кто именно? Аркадий не расслышал вопроса, отодвинул представителя прессы (почему он вообще здесь оказался, неужели в МУРе решили, что о смерти Алены можно писать в газеты?) и ворвался в собственную квартиру, как в осажденную крепость.

Алена лежала на диване в гостиной, телевизор все еще был включен, и между стеной и круглым столом расхаживали бесплотные герои вечернего сериала, угрожая друг другу пистолетами времен то ли ВЧК, то ли вообще Крымской кампании. Над Аленой склонились два врача, муровский оперативник, как положено, вел съемку, а понятые – двое соседей, лица которых Аркадий помнил, но имен не знал, – стояли поодаль, у окна, и о чем-то переговаривались.

Профессионализм взял, наконец, верх над чувствами, и к дивану Аркадий приблизился на твердых ногах, отмечая все детали. Дочери в комнате нет, с ней наверняка в ее комнате кто-то из муровских сотрудниц. Глаза у Алены уже закрыты, правая рука вытянута вдоль тела, левая свешивается до пола. Лицо спокойное. Пулевых ранений нет. Крови нет. Следов асфиксии нет. Приняла таблетки? Скорее всего. Типично женский способ покончить с жизнью. Можно было спасти, если бы Марина вернулась раньше…

– Таблетки? – спросил Аркадий в пустоту, уже зная, каким будет ответ: он заметил на шее, там, где начинался вырез платья, темное пятно с неровным краем, уходившее куда-то вниз. Не обращая внимания на предупреждающий возглас эксперта, Аркадий рванул воротник платья, и грудь обнажилась – запекшаяся, как мясо, которое долго продержали на сковороде. Пятно было темным по краям и совершенно черным в центре, на уровне сердца. И не нужно было иметь никакого воображения, чтобы увидеть: в грудь Алены будто уперлась раскаленная ладонь, с шипением сжегшая кожу, вот след основания большого пальца, а средний с указательным обозначились до второй фаланги. Правая ладонь.

Аркадий ощупал ткань платья, хотя и так было ясно, что материя не повреждена. Если бы это был луч – как в случае с Подольским, – то ткань вспыхнула бы, как свечка. Не было никакого луча. Не было вообще ничего, что появилось бы снаружи и уперлось в грудь, и жгло, жгло…

Огонь шел изнутри и ограничился кожей.

– Послушайте… – сказал Аркадий. – Что это?

– Ожог первой степени, – деловито ответил один из медиков; он наверняка знал Аркадия, потому что не старался ни скрыть информацию, ни хотя бы смягчить ее, полагая, что профессионал обязан знать все, – но непосредственная причина смерти, скорее всего, остановка сердца. Ожог возник позднее – может, на минуту-две. Поскольку следов температурного воздействия на платье нет, женщина, видимо, была одета уже потом… В момент смерти она была обнажена.

Что значит – обнажена? На Алене было ее домашнее платье, не платье даже, а что-то вроде вечернего халата, она любила ходить в нем, и под платьем у нее обычно ничего не было, она сбрасывала это платье-халат и спала нагишом, в комнате всегда было натоплено, а под одеялом и вовсе жарко… И она никогда не ходила голой по квартире. Конечно, она была в платье, смотрела телевизор, дожидаясь Марину. Наверняка думала о Метальникове и хотела отвлечься.

Но если так… Когда собираешься покончить с собой, не смотришь телевизор, дожидаясь дочь и, возможно, мужа. Дочь – чтобы обругать за позднее возвращение, а мужа – чтобы объявить, что между ними все кончено. Она не собиралась уходить из жизни, это совершенно ясно.

И значит…