Игорь Митрофанов - Несуразица

• Название: Несуразица
• Автор: Игорь Митрофанов
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-000390-07-8

Работы автора не были опубликованы при советской власти по понятным причинам. Но и после падения СССР, когда всё(!) стало можно печатать, рукописи сознательно не были отданы в издательства. Сегодня время крайностей ажиотажа прошло, и автор выносит на суд читателя простую, спокойную, добрую книжку.

Анекдоты, басни, притчи, каламбуры собраны воедино относительно последовательным повествованием. Книга написана в модном сейчас, но редком жанре «утопического оптимизма».

Автор старался для людей, которые готовы посмотреть на себя лучше, чтобы увидеть хорошее в других. А с тем, шагнуть из эпохи жестокости в «Эру Милосердия».

---

«Где-то в топи болот погребен остывающий гроб…»

Бросило в жар и иней покрыл лодыжки до самых щиколоток. Но, вместе с тем, полегчало! «А ведь где-то, судя по пению, вооооообще плохо!»…Первоянварская шутка ползала по стране.

…На одиннадцатом выволакивании мешков с остатками карнавальной ночи, ОН наткнулся спиной на взгляд соседа по площадке. Тот засвидетельствовал своё присутствие равнодушно-вдумчивым вопросом:

– Помочь?

– Нет. Я просто переезжаю.

– Конечно! А твой Казанский вокзал провожал тебя, провожал двое суток, пока само всё вече не уехало давеча далече. Один вагоновожатый до сих пор у меня на кухне семафоры не может настроить. Ты его заберёшь? Или я сброшу?

– Семён! Отстань, а! Видишь, я занят?

– Так я и спрашиваю: «помочь»?

– Ладно, помогай!

– Ну, вот! С Новым Годом, сосед! Где пить будем? У тебя?

– Нет! Там уже чисто!

– Тогда – на площадке! Сейчас я вынесу! У меня уже давно всё стынет!..

* * *

2

Ранним рассветом, устав от тщетного ожидания побудки (соседка уехала в санаторий бывшей песни и пляски военных лет), с трудом разыскав глаза, обеими руками отклеив голову с подушкой от ковра, ОН попередвигался к ванной, так и не разлепив нёбо от языка. Последствия встречи Ногого Гога были на лицо, на рёбра и на локти. Принятие достойного вида под душем с водой приводило обратно к себе. Резус-фактор воды был отрицательным. ОН специально продрог, чтобы с головой покрыться гусиными пупыришками и от этого согреться. В холодильнике нашлось пиво (как будто оно там терялось) и, уже просветлённым, ОН включил «кабельное».

«След росомахи»… переключил – «Планета обезьян», перемотал вперёд – «По следу единорога», мотнул назад – «Тигры появляются ночью», нажал несколько разных кнопок сразу и покусал пульт – неожиданно побежали титры. И, хотя буквы было не догнать внятным чтением, «озверевшее» отсутствие радовало. Устав глазами от бегущей по экрану прозы, ОН решил опоэзить ситуацию и, закурив с удовольствием, достал ветхую тетрадку со стихами, написанными в древнем детсадовском возрасте. Писать их ОН уже не мог. (Как можно написать сто раз прочитанное-написанное?) И неловко как-то во взрослом возрасте говорить стихованно, да ещё за собой записывать!

А когда-то! В детском саду, через дорогу, ОН был ещё так безмерно талантлив (как все дети в свои годы), и воспитательница, надолго убегая от них «по делам», сажала группу на стульчики напротив, и ОН, по её просьбе, должен был, отвлекая всех, выразительно почитать чего-нибудь вслух. Это «чего-нибудь» было рассказом про красного армейца, который попал в окружение белых офицеров. /В белой гвардии, подло, заранее не предупредив, окружали только офицеры. Всегда – по пятеро на одного комсомольского бойца/. Но молодой солдат, как и положено, не сдался и достал гранату из-за пазухи. ОН читал четырёхлетним сверстникам эту траги-трагедию изо дня в день, но однажды, в обыденный послеобеденный полдник, видя, что красная граната за потной пазухой непомерно надоела среднегруппникам, неожиданно, встав ногами на стульчик, начал декламировать что-то одно из своего раннего:

Плыви, корвет! Куда? Не знаю.
Не буду у руля стоять.
Тебе судьбу свою вверяю.
Суть будем разом постигать.

* * *

Вперёд, родной! Не ведай страха!
И штиля не познай стыда.
Одна нам жизнь, но, если плаха.
То и она для нас одна.

* * *

Наплюй на вахтенны журналы.
Минуй затоптаны пути.
Не верь, что всюду есть причалы!
 Что девства гавань не найти!

* * *

Потом, коль с жизнью будем квиты,
Познав личину бытия.
Хоть невредимы, хоть разбиты,
Вернёмся на круги своя.

* * *

Знакомый берег вдруг предстанет
Во сне, в бреду, в сознаньи ли…
Волна шампанским в борт ударит,
Как «Здравствуй!» от Родной Земли.

…А зачем стесняться лирики, сидя на горшке! Когда маститые мужики (чьи книги, даже «рубо», не влезали в полки библиотек), размазывали козявки по письменным столам и козюльки под писательскими креслами:

«Белеет парус, небо кроет, уединенье, тишину, что кинул он, что ищет он, и ночь, и звёзды, и луну, да пруд под сенью ив густых…[18]» – почти то же самое.

В том возрасте ещё не было «апостолов Пушкиных», «архангелов Лермонтовых» и «ангелов Есениных». Лажа воспринималась по-детски правильно, как есть, и никто не мог убедить, что: «Стоял ноябрь уж у двора» – это гениально. Только потом, с пониманием пришло не обращание вниманий на исковерканные слова, кучу междометий и удобно поставленные поэтами для рифем удАренья, Ударенья, удареньЯ[19].

МЕТКА*

Вчитывайтесь в молитвенники.

После стихотворения детей сначала переклинило, потом – замкнуло. За окном стало отчётливо слыхать далёкое крадущееся наступление многочисленных тёмных сумерек, мечтающих поквитаться со скрывшимся ещё утром одиноким светлым рассветом…

Тишина! Но тут – пять, четыре, три, два, один и… как прорвало!

Группа, не всегда вспоминающая свою воспитательницу в лицо, уже не помнила и себя от поэтического экстаза! До сих пор не умеющие писать, начали вдруг читать!

Андруций – самый высокий, а, значит, смелый, который каждый день мечтал быть шофёром (они с папой копили на «Жигули»), резко выдохнул и, подмяв под себя крохотульку-стульку, «влупил»!

Путей – не счесть, дорог полно
Для лёта и для ползанья.
И – чтобы выносить дерьмо,
И – выложенных звёздами.

Девочки, с театральным визгом, сильно зажмурившись, заткнули уши ладошками. Оно и понятно. Было как-то грубо с рифмой. Но смысл не хромал, и Андрюша продолжил:

На водопой, и – на убой,
К театрам, и – меж свалками,
Для тех, кто «свой», для нас с тобой —
И шаткие, и валкие.

* * *

Особняком или гурьбой
Мы топчем пыль векОвую,
Считая, что мы, что мы, что —
Прокладываем новую.

По три раза «мы» и «что» являлось явным прорывом в поэзии!

Жаль, что столь тонкый модернизм не нашёл отзвука в мещанских умозрениях и, как следствие, был нещадно освистан.

Наташа выкатилась на «сцену» со своей любовью, как с торбой дуста:

Не люби меня, не люби!
Я от знаков твого вниманья не таю.
Лучше жвачку мне «Лёлик и Болик» купи!
И я снова прощу тебя, на первый раз, жевая.

Тут, вроде, и рифма не хромала почти, но враз захромала Натали, в порыве пожёванного чувства упав со стульчика.

Слово взял Лаконя (за фамилию и за лаконизм прозванный). Двумя руками указывая на Андруция, а другой рукой – на Наталью, он отчитал:

Орррловская длиннорррылая барррсучная скачет, Как курссская гладкопёрррая несссучная кудахчет!

Познания Лакони в зоологии не поддавались сомнениям. (Его мама была педиатром).

Эстафету неизвестных поэтов перехватила, белая от смелости волнения, староста. И стих её тоже сильно побледнел от жестокой жестикулирующей реальности:

Пусть же буря мглою небо
Кроет вихрем, зверем воет!
Я ж, как гордый буревестник,
Возлечу над пеной моря! И, назло пингвинам, Горький
Обо мне легенду сложит!
Кабы обо мне та песня,
Я бы знала, что мне делать!
Я б резвилась в шторме птицей!
Чтоб вскормиться, взнереститься.
И, крылом волны касаясь,
Я б запомнилась навеки
Вам – в ревлюциях несмелым!..

– Уберите старуху Изергиль с утёса!

Кричали эрудированные. Орали и остальные. (А чё б не поорать). Староста отбивалась по-настоящему отчаянно – и клювом, и когтями, только перья летели! Пришлось повозиться, а за это время наслушаться много оскорблений с угрозами:

– Ваше поведение совсем недопустимое из всех рамок! Сейчас придёт воспитатель детей, и я ей всё расскажу подробнейшим образом!

Будущую активную кандидатку и делегатку сначала «слётов», а потом «съездов»[20] запихали в ящик, плотно закрывающийся от детей. Ящик с игрушками.

Но и в этом замкнутом пространстве, придерживая одной рукой незаметно поднятое вещественное доказательство – надорванную политическую брошюру про подвиг гранатомётчика, она другой рукой неусыпно диктовала себе список провинившихся. И была тайно счастлива в борьбе! Её час настанет! Их час нагрянет!

Позицию на стульчике занял Сюзя:

Разворачивайтесь правой, орущие!
Доставшие паспорт в паузе!
Прозастоявшиеся и птиц жующие!
Ваше место – в пентхаузе!

* * *

Вылепленные из гвоздей люди!
Смотрите на выгрызающего бюрократизм волка!
В купе иностранца, едущего к Люде,
Не спасёт ни маузер, ни трёхкалиберная двустволка!

Сюзя в данное время всерьёз увлекался пятилетней Людмилой из художественной гимнастики, но та, увы, на ближайшее «навсегда» была занята скакалками и булавами.

А если в марше не развернуться!
Если площадь помоста, плотничая, не эквивалентна!
Фарисеи! Вам лучше заткнуться, ёрничая!
Мол, кто там махает лентой?

Этот оратор быстро, на восьмом куплете полупесни был табуретнонизвержен из-за требухи, которую нёс и из-за того, что всем тоже не терпелось.