Игорь Митрофанов - Несуразица

• Название: Несуразица
• Автор: Игорь Митрофанов
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-000390-07-8

Работы автора не были опубликованы при советской власти по понятным причинам. Но и после падения СССР, когда всё(!) стало можно печатать, рукописи сознательно не были отданы в издательства. Сегодня время крайностей ажиотажа прошло, и автор выносит на суд читателя простую, спокойную, добрую книжку.

Анекдоты, басни, притчи, каламбуры собраны воедино относительно последовательным повествованием. Книга написана в модном сейчас, но редком жанре «утопического оптимизма».

Автор старался для людей, которые готовы посмотреть на себя лучше, чтобы увидеть хорошее в других. А с тем, шагнуть из эпохи жестокости в «Эру Милосердия».

---

Сюзя в данное время всерьёз увлекался пятилетней Людмилой из художественной гимнастики, но та, увы, на ближайшее «навсегда» была занята скакалками и булавами.

А если в марше не развернуться!
Если площадь помоста, плотничая, не эквивалентна!
Фарисеи! Вам лучше заткнуться, ёрничая!
Мол, кто там махает лентой?

Этот оратор быстро, на восьмом куплете полупесни был табуретнонизвержен из-за требухи, которую нёс и из-за того, что всем тоже не терпелось.

С вытаращенными от страха и без того узкими разрезами глаз, с расплющенной нижней губой от обиды, что её не предупредили о празднике, бочком начала свой куплет блинолицая Ибубекирова («мисс» ненецкий автономный округ):

День Седьмого Ноября —
Красный Лист Календаря…

Она бессмертно читала всё это, с большой буквы, уже два года на всех утренниках и никогда не уходила без подарка /условный рефлекс Павлова: лапой – на рычаг: «День Седьмо»… дзынь – карамелька в руку; «го Ноябр»… дзынь – ириска в кулак; «Красный Лист Ка»… дзынь дзынь дзынь – призовая игра/. Но сейчас, когда хлопчики вежливо, без обиняков и синяков, парой пинков объяснили, что праздник её закончен и подарунка не будет, молодая исполнительница тихо заплакала.

Торжество рифмы широкой поступью шагало по детскому садику «Вэсэлка»! Неизвестно как, по секрету услыхав новость, на территорию, занятую повстанцами, постепенно просачивались гонцы из младшей и старшей групп /подготовительная мудро отказалась: надо было подойти к школе без видимых эксцессов/.

Из-за спин желающих коварно выглядывал Викул. В левой руке он сжимал оторванную тяжёлую голову плюшевого медвежьего животного. Викула не выпускали специально, усиленным патрулём, догадываясь наверняка, что поэзия и стульчик будут нещадно унижены и растоптаны!

Рядом, заодно, не выпускали и Тютюрикова (настоящее фамильное название семьи). Этого не выпускать было легче, потому что Тютюриков сам не лез никуда, а только орал из-под окна, как будто его били девочки:

Автомотовелофототелерадиомонтаж!
Автомотовелофототелерадиомонтаж!

– Это не стих, не стих, не стих! – били его девочки.

– Как же не стих? Я его два месяца из окна наизусть учил!

– Не выкрикивайте с места, больной! – протирая его лицо платьем от куклы, увещевала Варя. – Это и вправду не стихотворение, но не волнуйтесь так! У вас ещё получится!

Варвара хотела, когда станет взрослой, помогать людям.

Марина, нагло улыбаясь, взяв двумя щепотками пальцев края юбки и, растянув это почти до головы, томно, но чётко зашипела:

Хочешь, мы будем? Хочешь – не будем.
Хочешь – прибудем? Хочешь – побудем!
Хочешь – разбудим? Хочешь – забудем!
Хочешь на людях? Хочешь при людях!
Хочешь – не хочешь! Будем и будем!

Марина была слабая, но сильная.

МЕТКА*

Слабость сильнее силы! Ее не надо доказывать.

Она крепко захомутала соседа по подъезду – второклассника. Тот и не собирался «хотеть» вместе с Мариной. Бедный, он каждый день прилагал всю свою сноровку, фантазию и скоростные качества для быстрого просачивания в квартиру родителей. Это в подъезд-то всего с одной нижней дверью! Чердачный люк был заварен, в междуэтажные окна не пролазила даже кошка, а балконы висели неприступными пыльными стеклянными будками. После сексуальной террористки трибуну достойно занял Вася (это не было его настоящим именем, но фамилия, извините, начиналась на «Ва»). Являя в себе тонкого философа, изящного математика и стройного физика в одном тощем лице, он рассказывал всем о жизненной несправедливости и после каждой строфы кланялся, надеясь на серьёзную адекватность реакции толпившихся обывателей:

Всё с дороги той – на Лысу Гору…
Равнодушьем загубив тогда;
Порешив: «то не моя беда»,
Посмеялись своему же горю!

* * *

И от сей позорной процедуры
Тащим крест насилия и лжи!
Наплевать, что точатся ножи,
Лишь бы не по «наши добры шкуры»!

Шкурные интересы Васи были сбиты с толку метким попаданием в грудь одноглазого плюшевого чудовища. Вася, встав с колен, гордо отряхнулся и стал калямалякать на обоях новые соображения про подлость удара из-за спины в открытое сердце!

Викул же, отвоевавший место под солнцем лампы, быстро, ещё толком не вскарабкавшись на «подиум», затараторил, зная, что у него есть только несколько секунд:

А я вчера, на мой именинов день, подопивал из всех маминых рюмок и как сочинил, стаскивая скатерть со стола, на бегу:

Почему же всё кругом,
Завертелось, закружилось
И привстало на рога!
Холодец – за винегретом,
Отбивная – за паштетом.
Запеканка – за рулетом
За инжиром – курага.
За стаканами – бутылки.
За салатницами – вилки.
За печёнкою прожилки,
А за рёбрами – нога.
Всё разбилось, поломалось
Мне «осталась только малость!
Только выстрелить в висок,
Иль – во врага!»

Надо было быть только Викулом, чтобы в свой ежегодный День Рождения умудриться получить ремня! /Это – даже реже, чем Первомай и реже даже[21], чем День шахтёра вместе взятые!/

Когда юного алкоголика-плагиатора всей поэзии начала середины конца двадцатого века за оба шорта сдёргивали с флагштока, он, усиленно в полёте цепляясь чешками за стульчик, орал:

И где концы, и где началы – не понять!
Все середины не найду я: «Спасибо, мать!»

Группа заочно тоже благодарно отнеслась к такой его матери. Но стул затрещал, наклонясь, и лопнул – в дрова! Ситуация при этом неожиданно улучшилась. Пострадавшие щепки спрятали в тот же ящик к старосте (видно, всё непотребное ассоциировалось народом с ящиком для игрушек), а сцену соорудили из парты, и это давало возможность участвующим быть выше равнодушных. Используя добавленное пространство, можно было теперь идти вприсядку, садиться на шпагат, делать другие резкие движения и жесты для большей убедительности своих стихов. Так, спортсмен Никлесон стал приседать на одной ноге «пистолетом» и почему-то вдруг, «ни в замочину, ни в уключину», запел. Слова от мелодии подозрительно напоминали либретто на рапсодию:

Не одна я в поле кувыркалась!

Не одной мне в копчик ветер дул!

Вспомнить весь этот шедевр не представлялось сейчас никакой возможности, но физические упражнения запомнились.

Дальше – больше!

Мишка Громов нанёс ощутимый удар в сторону дошкольного печатного правописания:

Я не люблю тетради в линию,
 Как не любит Гамлет Оливию.

* * *

Я не люблю тетради в клеточку,
 Как не любит Миронова Деточкин.

* * *

Я не люблю тетради в косую,
Как карты, когда не тасую.

* * *

Я не люблю тетради чистые,
Как девок, что – худоглистые.

* * *

Я не люблю тетради измаранные,
Как лапшу с молоком переваренную.

* * *

Я не люблю…

– Вот и я!

Неожиданно инициативу перехватила Соня – у всех перехватило дыхание. От Сони до сих пор, за годы, проведённые вместе, никто не слышал ни одного слова, кроме храпа в «мёртвый час». Если бы единственная гуппия в зазеленевшем аквариуме под названием «Живой уголок» заговорила сразу с двумя, тоже единственными там, улитками, то это вызвало бы меньший шок!

Я уйду в морозы севера,
Ледяное слушать безмолвие.
Улечу в стратосферу я,
Всё на тех же условиях!

* * *

Я открою пещеры дальние,
Отыщу я места пустынные,
Чтоб не слышать слова банальные,
Чтоб забыть вашу речь постылую!

* * *

Я спущусь в морские глубины —
 Далёкие от болтливой суши…

– Соня, блин, не тяни резину! Давай мы просто тебя оглушим!

Хамски выкрикнул Алёша, уже находясь первым в очереди к почёту.

Соня стала хватать воздух в какой-то неимоверной судороге и опять замолчала. Теперь, видимо, навсегда.

– Надо бы родителям её сказать, что она разговаривает.

Робко предложил сердобольный кто-то, но все уже стряхнули наваждение, и феерия вспыхнула с новой силой.

Алёша, ведомый своей порядковостью, выступил в порядке перебитой им очереди:

Всё должно быть на своих местах:
Порох – в пороховнИцах.
Нож – в ножнИцах.
Колобки – в сусеках,
А дрова – в дровосеках.

Читаписец повторил то же самое с другим акцентом на ударение:

Порох – в порохОвницах.
Нож – в нОжницах.

Но сусеки и дровосеки пошли по жизни неизменные! Потом Алёша попытался публично упорядочить ещё томатный сок с наждачной бумагой, но его грубо смахнул со стола бунтарь группы Голоднюк. Клички: «карась», «хомяк».

«Карась» – потому что, хорошенько побузив, мог вовремя лечь на дно.

«Хомяк» – потому, что обладал незаурядной способностью, луская семечки во время занятий, не выплёвывать шкорлупу (было бы заметно), а накапливать большое её количество за щекой. Потом, в удобный момент, наклоняясь, опорожнял всё в жменю и перекладывал тихонько внутрь стола.