Михаил Кириллов - Мальчики войны

• Название: Мальчики войны
• Автор: Михаил Кириллов
• Жанр: Биографии и Мемуары

В основу повести «Мальчики войны» положены детские воспоминания автора, в значительной мере подтверждаемые письменными свидетельствами того времени. Автором последовательно раскрываются события Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. и первого послевоенного года, так, как они могли восприниматься и быть поняты ребенком. Автор утверждает, что всем известное понятие «участник войны» вполне может быть применено к детям, пережившим войну, эвакуацию, голод и лишения, и, вместе с их родителями, победившими эти невзгоды. Примером такого решения является всем понятный и почитаемый статус «дети блокадного Ленинграда».

В повести с любовью представлены образы матери и отца мальчиков войны, достигающих временами библейского звучания. Здесь же естественно раскрывается идея преемственности поколений, «отцов и детей», их преданности друг другу. Детские воспоминания пронизаны патриотизмом советских людей, отражающим их борьбу с фашизмом.

К моменту издания второго, дополненного, варианта книги в нее были включены новые данные.

«Воспоминания» могут представить интерес для широкого круга читателей, в частности, для ветеранов и молодежи, а также для историков периода Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.

Автор – доктор медицинских наук, профессор, полковник медицинской службы в отставке, профессор Саратовского военно-медицинского института, «Заслуженный врач России».

---

Мы познакомились с хозяевами и, намучившись за день, даже не разобрав свои вещи, легли спать. Так началась наша жизнь на чужбине.

Челябинская область, осень 1941 года. «Выковыренные»

Первые впечатления были связаны с незнакомой нам, городским ребятишкам, деревенской жизнью. Я проснулся и встал первым. Мама, Саша и малыш крепко спали. Было рано, а хозяйские женщины и девочки уже ушли на работу. Оставалась только старушка. Она молча сидела на скамье возле печки, опершись о палку и отрешенно глядя перед собой. Я попил воды из кадки, вода была холодной и вкусной.

С крыльца был виден двор, окруженный забором из бревен. Скотины уже не было, видно, она ушла с пастухом. Ворота во двор были открыты. Сразу через дорогу размещались огороды, а за ними простиралось житное поле. Через него, по тропинке, ведущей к дальнему лесу, гуськом шли колхозницы в белых платках с косами на плечах.

Знакомство продолжалось. Навстречу мне по тропинке, вдоль по улице, шел высокий старик с бородой. Я прошел мимо, но он остановил меня и сделал замечание: «Мальчик, ты должен здороваться с каждым встречным, даже если он тебе не знаком». Я поздоровался, то есть пожелал здоровья. В Москве такого правила не было.

Избы были высокие, все из толстых бревен, кое-где поросшие мхом. Людей было мало, особенно мужчин. Недалеко от нашего дома стояла двухэтажная школа.

Все последующие дни большую часть времени я и Саша проводили во дворе и в доме. В конце августа было еще тепло, и мы изредка выбирались на запруду, по которой из одного конца деревни в другой шла дорога. Речка была маленькая, но перед запрудой накапливалась, превращаясь в вертящийся омут, и с противоположной стороны сливалась вниз в глубокий овраг. Как-то мы с Сашкой улеглись на плотине и, упершись руками о ее край, смотрели вглубь воды, наблюдая за рыбешками. Вдруг Сашка нечаянно оперся об меня, и я от неожиданности чуть не свалился в омут. Каким-то чудом я сохранил равновесие и не упал. Плавать-то я не умел, а людей поблизости не было.

Другие семьи, приехавшие с нами, разместились в разных концах села. Виделись редко. У кого дети были постарше, устраивались на работу – учетчицами на ферму, кухарками в ясли, в аптеку и т. п. Большинство из них были с высшим образованием. Для них это было подспорье. А мама не могла никуда устроиться: у нее на руках был маленький. Ждали писем из Москвы от отца и аттестата (документа, по которому нам выдавались деньги). Те деньги, что были с собой, уже заканчивались. Первое время мама покупала у хозяев молоко и картошку. Делала пюре. Покупала еще морковь. Хозяева тоже жили бедно. Трудодни не оплачивались. Их отец уже был на фронте. Конечно, они понимали, каково маме с тремя ребятишками, жалели. Иногда пекли оладушки и угощали нас. Пригодилось нам и печенье, привезенное из Москвы. Мама давала его нам по штуке вечером, да и Вовочка с удовольствием сосал его.

Иногда забегал председатель на деревянном костыле, помогал, чем мог, а главное, строго спрашивал с хозяев, чтобы нас не обижали. В соседнем доме жили женщина средних лет и ее сын – восьмиклассник. Они выписывали газету «Правда» и делились с мамой новостями. Они очень переживали наши военные неудачи. А у кое – кого из наших хозяев эти неудачи вызывали злорадство. Это было непонятно. Мама мне объяснила, что они из раскулаченных, то есть, по их мнению, в прошлом обиженных советской властью.

В середине августа из Москвы, от отца, стали приходить письма, чаще всего, в виде трехугольничков и открыток. На них стоял знак цензуры.

Вот первое из них (от 5.08. В это время мы еще ехали в теплушке). «Дорогие мои! Если бы вы знали, как мне нехватает вас. Утешение одно – много работы Можно работать сутки и всего не переделаешь. Живу на службе. Гитлеру проклятому за все скоро голову свернем и тогда опять будем вместе. Машенька, скажи Мише, он уже большой мальчик, ему надо маму слушаться и помогать ей во всем….». Мама писала ему в эти же дни: «Дорогой папка! Все никак не можем дождаться от тебя письма. А мы тебе уже много писем послали. Душа болит, потеряла я надежду, что выращу Вовочку, кожа да кости. А со вчерашнего вечера 38,5 без видимых причин. Голодает он, питается только грудью. Я попыталась рискнуть на прикорм, так как сейчас он совсем ослаб. Маленький, смеется и гулькает, хорошо знает меня. А я не могу смотреть в его глазки…»

Уже спустя пару недель Саша ушел в деревенские дела с головой, обзавелся друзьями и приходил домой только поесть. Маму не слушался. Как-то днем хватились его и нигде не нашли. Я обегал всю деревню. Темнело. Мама застыла на крыльце, не зная, что предпринять. Подсказали, что, может быть, он еще утром ушел с пастухами, пасшими колхозное и частное стадо. И действительно, под рев коров и свист кнута, в пыльном вечернем облаке появился наш счастливый и голодный Санька. Ругай не ругай, что с ним поделаешь. Отмыли, накормили и спать уложили. Ему только что исполнилось шесть лет.

1-го сентября я пошел во 2-й класс. В большой комнате на втором этаже школы одновременно занимались семь учеников, начиная от первого до шестого класса. Учительница была одна на всех. Темы и задания у всех были разные. Она успевала, была внимательна и терпелива. Дело двигалось. Она тоже была из приезжих. Когда у меня возникли трудности, я несколько раз занимался у нее дома. Нехватало учебников, тетрадей и бумаги. Вечером уроки приходилось делать при свете керосиновой лампы. Отец, отправляя нам посылки (шапки, теплые вещи, валенки), вкладывал туда и тетради.

Трудности материального характера нарастали. Это совпадало с тревожными письмами отца. Несмотря на цензуру было ясно, что выпускают они не артиллерийскую оптику, а снаряды. Москву бомбили. Многие заводы были вывезены за Урал. Отец изыскивал возможности, чтобы не голодать самому и в то же время переслать нам побольше денег. Он писал маме (22 сентября): «Насчет кажущейся «победы» фашистских гадов, не верь никому. Их экономические и политические силы слабеют и придется им также молниеносно сматываться, как они думали победить советский народ. Ленинградцы дают Гитлеру хороший отпор, тоже делает и Одесса. Эти собаки получат на нашей земле собачью смерть». Мама читала его письма нам вслух. Мы гордились отцом и очень скучали по нему.

Где-то уже в октябре умерла старушка. Тихо и незаметно. Я тогда впервые увидел мертвого человека. Гроб стоял на широкой лавке, старушка, похожая на маленькую девочку, лежала в платочке, словно заснула. Ей было за девяносто, она пережила всех своих сверстниц, и провожать ее было почти некому. В углу комнаты висела икона. Люди молились. Я знал тогда, что мы с Сашей были крещеные. Родители в Бога не верили, и бабушка наша нас окрестила тайно. Но как это было, я не помнил.

И мама, и Сашка, и Вовочка страдали от поносов. А Сашка еще и от чесотки, которую где-то подхватил. Из-за этого его не взяли в детский садик, который открыли в деревне для москвичей, а это помогло бы маме. Она послала меня в аптеку и попросила купить что-нибудь, что посоветует аптекарь. Я и спросил таблетки «от живота». Продавщица долго смеялась и объяснила мне, что есть таблетки от болей в желудке, а не от живота. А я и не знал, что в животе есть желудок. Она тоже была из эвакуированных.

Многие местные, в том числе ребятишки, именовали нас «выковыренными». Так им было проще и даже понятнее.

В октябре мы стали мерзнуть в нашей горнице. Она отапливалась печкой, встроенной в стену из прихожей. Узнав об этом, председатель выписал нам сколько-то кубометров дров, дал телегу с лошадью, и мы, в том числе и мама, прихватив нашего соседа восьмиклассника, оставив Вовку на хозяев, поехали в осинник за селом. Деревья были уже спилены, но их нужно было погрузить на телегу и закрепить веревками. Навалив стволы деревьев на телегу, и кое-как привязав их, мы тронулись в обратный путь. Саша, конечно, уселся наверху. Не проехали мы и пяти метров, как укладка развалилась, и бревна, а с ними и Санька, посыпались с телеги. Слава Богу, Санька не ушибся. Пришлось загружаться вновь, но уже более удачно. Довезли до избы и сложили у крыльца. Это был наш вклад в отопительную систему. А ведь их еще нужно было распилить и поколоть. Я и мама за несколько дней потихоньку справились. За эти месяцы мы вообще с ней стали большие друзья.

У мамы было много стирки: и детское белье, и простыни. Когда мы въехали, хозяева дали нам свое чистое постельное белье. А как воду разогреть? В холодной мыть мама с ее здоровьем не могла.

Было много непонятных слов. Например, «тянитолкай» или «нетхудабездобра». Первое было из книжки. Лошадь с двумя головами и длинной спиной. Непонятно было, как она двигалась, какая голова была главной? Этого даже мама не могла объяснить. А второе слово, как объяснила мама, состояло из 4-х слов, но почему их собрали вместе? Мама сказала, что они означают надежду. Но все равно это оставалось непонятным.

Как-то уже в октябре я забрел в хозяйский огород. Почти все там было убрано, валялись только капустные листья. Увидел на высоких стеблях какие-то удивительные изящные коробочки с шляпками. Взял одну из них в руку, а она и треснула, такая была хрупкая. Из нее посыпались мелкие черные крупинки. Я не знал, что это такое. Попробовал на язык, оказалось приятно. В это время сзади меня окликнула хозяйка, приход которой я совершенно не заметил. Она не ругалась, видела, наверное, что я сделал это не нарочно, и объяснила, что это коробочки мака, их кладут в тесто и делают с ними пирожки, А так есть их вредно, можно заснуть. Они, деревенские, видели наше незнание жизни, нашу неприспособленность к решению житейских вопросов и, как правило, тактично старались быть полезными.