Роллан Сейсенбаев - Мертвые бродят в песках

• Название: Мертвые бродят в песках
• Автор: Роллан Сейсенбаев
• Жанр: Зарубежное современное

Имя видного казахстанского писателя Роллана Сейсенбаева известно далеко за пределами нашей страны. Писатель, общественный деятель, личность и гражданин – Роллан Сейсенбаев популярен среди читателей.

Роман писателя «Мертвые бродят в песках» – один из самых ярких романов XX века. Это – народный эпос. Роман-панорама бытия. И главный персонаж тут не Личность, а Народ. В спектре художественного осмысления бытия казахского народа его глубоко трагические романы стали ярким явлением в современной литературе. Он поистине является Мастером прозы XXI века.

---

Так что четыре фазы бытия Казахства видятся мне через сюжет Абай – Сейсенбай. Первая – это кочевой, родовой быт, отстоявшийся веками и тысячелетиями, культура Поля. Она остается за скобками, ее не ценит Абай, вырываясь из нее на путь свободной личности, так что она лишь в минусе представлена в его «Книге слов». Вторая стадия – это Абай и простодушный поворот Казахства к Северу за умом разумом и цивилизацией. И вот ЭТО произошло: нахлынул Север со своими принципами – и все перемешал, переместил, изувечил естественное, натуральное тут, и культуру Поля. В этом состоянии мира (третья фаза) родился и вырос Сейсенбаев. Он уже не ведал кочевья, культура. Поля для него лишь эстетический идеал, «преданья старины глубокой». Сам он уже горожанин, привыкший к удобствам городской цивилизации, к жизни интеллектуала и чабаном в кошаре не станет: не в юрте, а в международных отелях настропалился жить, отделясь от быта и судьбы своего народа. Но совесть-то у писателя скребет, и, свою вину чуя (правда, без вины виноватость то в нем: просто иной стиль эпохи, куда попал занесен), оправдывает свою «растлень» изображением ужасов жизни своего народа еще в более черных тонах и красках, нежели на самом-то деле. Книги Сейсенбаева – это черная мелодрама: и «Трон сатаны», и «Отчаяние» – одни названия чего стоят! – и об этом векторе интенции ужасания, паники говорят. А подзаголовок «Отчаяния» или «Мертвые бродят в песках», прямо готический (то бишь тюркский) «роман ужасов», и они нагнетаются тут – многие гибели, панорама глупости и злодеяний с народом и человеком: что сделали с нами ОНИ, какие-то трудно исповедимые глупые и злые силы Бытия!

По Абаю, они, эти силы, – в нас. По чувству его наследника – вне нас. Оба правы: они и там, и сям. Просто в разные фазы бытия акцент то на одной, то на другой стороне «дела». Да, надвинулись Пространство и Время – чужие. Такое метафизическое событие произошло в XX веке с Казахством, Оно – испытание, что выпадает всем народам и человекам. Но испытание и нужно: оно есть вызов призыв – свои силы и ум пробудить и стать самостью в истории, а не иждивенцами Бытия, каковы люди и народы в патриархальном, инфантильном состоянии родового быта природового, с нею слитого и от нее, природы, зависящего, у Бога за пазухой, нахлебниками Бога-Отца и Природы-Матери.

Следующая фаза – «грехопадение» во зло, а не просто искушение страданием (как в прежней фазе). Тут субъект испытания (народ, человек) становится сам виноват. Человек и народ переходят из состояния «нахлебника» у Бога-Природы в состояние наемника – у чужого дяди, у Социума (ад и трон Сатаны там), пока не заработает себе срединное состояние «чистилища» как бы, в кое и пришли ныне жить цивилизованные народы – разных причем цивилизаций: и Китая, и Америки, и Европы, и Индии, и Ислама… Казахство находится накануне перехода в эту фазу, но пока ему еще кровоточит описанная Сейсенбаевым стадия Блудного сына (в сравнении с сыном Послушным, что всегда при Отце), который сдвинулся в существование на свой страх и риск, стал экзистенциален. И вот для умного образования присущей Казахству цивилизации в своем Пространстве и Времени и полезны, и актуальны те самоанализы Казахства, что даны и в «Книге слов» Абая, и в романах Сейсенбаева.

Вопервых, очевидно становится задним числом (как и в математике при «доказательстве от противного», тут на собственном горьком опыте, что казахам учила История), что кочевье есть мудрое установление. Тут ведь – свобода от тяги Земли, непривязанность к месту, к его воле и полю силовому, что приконопачивает к вертикали радиуса Земля – Небо. Можно сняться всем народом с места, коли там кончилась трава или рыба (как вот в высыхающем Аральском море), и спокойно переселиться на другое место. Благо культура Поля не опредмечивает себя в сооружения на земле – там города и обстановка статуарная, – но у них все съемно, легко подъемно: и жилище юрта, и ее скарб минимальный, нехитрый, в мудром минимуме потребностей, в их ограничении. Кочевник – как мудрец, философ, принцип которого «все мое ношу с собой» – и не завишу, значит, от окружающих условий. И души казахов относились легко к местам и землям, пока обитали внутри ритма кочевья. И, кстати, недаром такой стиль культуры возник в пространстве Поля – степей маловодных, пустынь: там даже сама вода кочует, как реки, что меняют русла и усыхают (река Узбой, к примеру), да и как само старинное великое море от Каспия до Балхаша кочевало. Тут надо уметь сообразовываться с этим кочующим стилем жизни поверх смерти (воды поверх песков или под ними, где колодцы). А вот перестали, забыли, поддавшись чужой дхарме земледелов и мегцан (горожан) с Севера, себя по глупости разумея глупыми. И в этом – глупость мудреца Абая («на всякого мудреца довольно простоты»!): не усматривал ценности и культуры в быту народа и мечтал переделать его на оседлый лад. Не мог он, конечно, предвидеть того ужаса, что проистечет от этих перемен и что описан уже его потомком:

С насмешкой горькою обманутого сына.
Над промотавшимся отцом.

Но ведь в трагедии Арала – в плане естественной на поверхности Земли смены климатов, периодов воды и суши, оледенений – ничего тут особенного не произошло! Пересыхание же происходило, шло своим чередом на этом пространстве. А проекты и действия человека, предложенные его частичным разумением планы каналов и переброски рек тут на правах сил Природы и ее агентов выступают.

Причем Казахству как раз «с руки» такая оптика – многотысячелетний контекст, в каком ощущать-понимать эпизод своего существования. Ведь рядом древнейшие цивилизации, которые в своем распространении захватывали и Казахстан. И в романе Сейсенбаева множество исторических реминисценции: и о персидском царе Дарий, и о Тигре и Евфрате, как вавилонских двух Дарьях, как наши Аму и Сыр, и о подземных водах, как их использовали в той цивилизации. И о Римской империи. Подобный широкий кругозор и у поэта Олжаса Сулейменова: в его историко-культурном труде «АЗиЯ». Культура Поля исследована в контексте древних цивилизаций той Азии, что южнее Средней: Шумер, Вавилон, Иран, Туран…. Понятно, что сама ориентировка такая: перемена вектора интереса с Севера на Юг показалась раздражающей в период всепоглощающего влияния и давления России в составе советской цивилизации. И тем более – оттуда, с Юга, суметь прояснить темные места в «Слове о полку Игореве», в сей словесной святыне северян!..

И в романе Сейсенбаева этот исторический фон древности бросает успокоительный, укрощающий свет на ужасы и истерики современной текучки. Имея в виду такой широкий философский контекст, можно перейти и к более подробному рассмотрению того, что происходит в романе. А происходит – жизнь: в любых условиях, благоприятных или нет, а совершается у человека его единственная жизнь, и в ней он получает сполна, что ему положено: и радости, и страдания, любовь и красоту. Окружение и обстоятельства могут быть разными, но живут же люди везде – и в раю, и в полярном краю. Те же радости, страсти и горести имеют. И потому эта жизнь любима. Любима она и такая – в отчаянии и бесперспективности быта некогдашних кочевников, потом рыбаков, а теперь растерянных и никчемных, населяющих убегающие берега Аральского моря. И как: в этих, уже ггротивожизненных условиях, а все же жив человек! – особый интерес повествования Сейсенбаева.

Но ужасов пересыхающего Арала ему мало: давай еще взрывы атомной бомбы – ее испытания на поли гоне Семипалатинска. Да еще Байконур тут. Куча мала этих испытаний его народу. Они – как Немеиский лев, Лернейская гидра, Минотавр и пр. для Геракла и Тесея, для подвигов этих героев, расчистивших поприще для культуры и цивилизации Эллады. Это и Казахству предстоит. А уж работа эпоса, романа эти условия и чудищ воспеть. Что и делается: эти страшные сказки сказываются в книгах Сейсенбаева. Что там Хичкок и триллеры, где искусственно выдумываются ужасы! Тут – жути естества, в которые попадает искусство человека. Вон смерч, в который ввинчивается вертолет: «Вертолет не падал, а совершенно без определенного направления носился в воздухе, как пустой спичечный коробок по ветру, Этим же чудовищным порывом ветра с земли, с клочка ее поверхности, составлявшей в диаметре километров восемьдесять, внезапно слизнуло и лошадей, и сайгаков, и волков, и лисиц, и редкие деревья, что еще оставались понад бывшим руслом Сырдарьи, Слизнуло, но тут же скопом ударило все это скопище живых тварей оземь – и снова подняло, и завертело вместе с вертолетом будто бы в одном котле. И живые еще! – и мертвые твари теперь носились в воздухе, сталкиваясь друг с другом, шкрябая по обшивке вертолета безвольными копытами…»

Да, соизмеримы эти стадии – кануны обеих цивилизаций: совершившейся уже цивилизации Эллады и вот предстоящей к образованию (так полагаю) собственной цивилизации Казахстана. Ибо до сего можно было говорить о «культуре Поля», о «Казахстве» – как целостности быта и духа на основе этноса, народа. А «Казахстан» – это уже СТАН стояние, привязка к месту. И это устанавливается долго, и ныне – в процессе образования.