Редьярд Киплинг - Самая удивительная повесть в мире (сборник)

• Название: Самая удивительная повесть в мире (сборник)
• Автор: Редьярд Киплинг
• Жанр: Проза

«…Мало есть вещей на свете более приятных, чем искренность, горячность и неумеренное открытое восхищение юноши. Даже женщина в порыве слепого обожания не пойдёт по следам любимого человека, не снимет своей шляпки с того гвоздя, на который он вешает свою шляпу, и не будет пересыпать свою речь его излюбленными словами…»

---

– А теперь опишите мне гавань, где произошла эта битва.

– Я не видел её в моем сне, но я хорошо знаю, что это была гавань. Мы были прикованы цепью к кольцу в белой стене, и вся лицевая сторона каменной кладки под водой была обшита деревом, чтобы предохранить наше судно от опасности быть разбитым вдребезги, когда прилив гнал его на камни пристани.

– Это любопытно. Вы говорили, что ваш герой управлял галерой, не правда ли?

– Да, именно так. Он стоял на носу и покрикивал на всех. Он-то и убил надсмотрщика.

– Но ведь вы же утонули все вместе, припомните, Чарли!

– Я не могу в этом хорошенько разобраться, – сказал он, глядя на меня растерянным взглядом. – Галера должна была погибнуть со всеми бывшими на ней гребцами, однако мне ясно представляется, что мой герой остался в живых. Может быть, ему удалось взобраться на корабль с нападающими. Но я этого, разумеется, не видел. Ведь вы знаете, что я умер.

Он слегка содрогнулся и заявил, что не может больше ничего вспомнить.

Я не принуждал его больше, но ради собственного удовлетворения и для того, чтобы убедиться в том, что он остаётся в полном неведении относительно работы собственного мозга, я умышленно познакомил его с «Переселением душ» Мортимера Коллинза и, прежде чем он открыл книгу, сделал небольшое введение, знакомя его с замыслом автора.

– Что за ерунда? – сказал он после часового чтения. – Я совершенно не понимаю этих глупостей относительно красной планеты Марс, и Короля, и всего прочего. Передайте мне, пожалуйста, Лонгфелло.

Я дал ему книгу и записал, насколько только мог запомнить, его описание морской битвы, призывая его иногда на помощь для подтверждения какого-нибудь факта или подробности. Он отвечал мне, не отрывая глаз от книги, так уверенно, как будто все, что он знал, он вычитал где-нибудь в книге.

Я говорил с ним, не повышая голоса, в обычном тоне, чтобы не прервать потока грёз, и я знаю, что он отвечал, не разбираясь в том, что говорит, потому что его мысль была далеко на море вместе с Лонгфелло.

– Чарли, – спросил я его, – когда гребцы на галере взбунтовались, каким образом они убили своих надсмотрщиков?

– Они вскочили на скамьи и размозжили им головы. Это случилось во время бури на море. Надсмотрщик на нижней палубе поскользнулся на средней скамейке и упал между гребцами. Они убили его, ударив о борт корабля своими скованными руками, и сделали это совершенно спокойно, а на палубе было слишком темно, чтобы другой надсмотрщик мог увидеть, что случилось. Когда же он спросил их, они сбросили его вниз и размозжили ему голову, и тогда гребцы на нижней палубе проложили себе дорогу с палубы на палубу на самый верх, таща за собой обломки скамеек, ударявшие их в спину. И как же они завывали от радости!

– Ну, что же было потом?

– Я не знаю. Герой куда-то уехал – красноволосый и краснобородый. Мне кажется, это было после того, как он захватил нашу галеру.

Звук моего голоса раздражал его, и он сделал лёгкое движение левой рукой, как человек, который просит, чтобы его не прерывали.

– Вы ни разу не говорили мне, что он был красноволосым и что он захватил вашу галеру, – сказал я после некоторого промежутка благоразумного молчания.

Чарли не отрывал глаз от книги.

– Он был красен, как красный медведь, – сказал он рассеянно. – Он пришёл с севера; так говорили на галере, когда он искал гребцов – не рабов, но свободных людей. А потом – много-много лет спустя – пошли слухи о другом корабле, как будто он вернулся…

Он снова погрузился в молчание. Он был в полном восхищении от поэмы, лежавшей перед ним.

– Где же он был тогда? – Я был почти уверен, что какая бы мысль ни соблаговолила появиться в мозгу Чарли, каждая из них будет мне на пользу.

– На отлогом берегу – на длинном и чудесном берегу, – последовал ответ после минутного молчания.

– На Фурдурстранди? – спросил я, вздрогнув.

– Да, на Фурдурстранди, – отвечал он, произнося это слово на особый манер. – И я тоже видел…

Голос его прервался.

– Знаете ли вы, что вы сказали? – неосторожно вскрикнул я.

Он поднял на меня глаза, уже совершенно пробуждённый от своих грёз.

– Нет! – резко отвечал он. – Я бы хотел, чтобы вы не мешали мне читать.

Но Отёр, старый морской капитан,
Он никогда не останавливался и не волновался,
Пока король слушал, а затем
Он снова брал в руки перо
И записывал каждое слово.

* * *

И королю Саксонии
В доказательство истины,
Подняв свою благородную голову,
Он протянул загорелую руку и сказал:
«Взгляните на зубы моржа».

Ах, что это были за молодцы! Вечно плавали и никогда не знали, где пристанут…

– Чарли! – взмолился я. – Если вы хоть на минутку или на две будете рассудительны, я сделаю героя в вашей истории точь-в-точь таким, как капитан Отёр.

– Ну вот ещё! Лонгфелло уж написал эту поэму. Мне совершенно неинтересно писать ещё что-нибудь. Я предпочитаю читать.

Он был совершенно не в ударе, и я расстался с ним, внутренне бесясь на свою неудачу.

Представьте себя у дверей сокровищницы мира, охраняемой ребёнком, ленивым, безответственным ребёнком, забавляющимся игрой в кости, но во власти которого находится ключ от дверей, и вы поймёте мои страдания. До этого вечера Чарли не говорил ничего, что не имело связи с переживаниями грека-невольника на греческой галере. Но теперь – потому ли, что он не нашёл ничего особенно интересного в книге – он заговорил об отчаянной попытке викингов, о плавании Торфина Карлсефне в Вайнеланд, как называлась Америка в девятом или десятом столетии. Он видел сражение в гавани и описал собственную смерть. Но это было ещё более удивительное углубление в прошлое. Возможно ли было, что он перескочил через полдюжины жизней и теперь вдруг вспомнил какой-то смутный эпизод, имевший место тысячу лет спустя. Это была какая-то головокружительная путаница; и хуже всего было то, что Чарли Мирс в своём нормальном состоянии был последним человеком, который мог разобраться в ней. Мне оставалось только ждать и наблюдать за ним, но, когда я ложился спать в этот вечер, мой ум был полон самых диких фантазий. Ничто не казалось мне невозможным, если бы только отвратительная память Чарли действовала хорошо. Я мог ещё раз написать сагу о Торфине Карлсефне, как будто бы она никогда не была написана раньше, мог рассказать историю первого открытия Америки так, как будто я сам её открыл. Но я был в полной власти Чарли, а он, обладая дешёвыми томиками изданий Бона, не хотел ни о чем говорить. Я не смел открыто бранить его, даже не решался умышленно подхлестнуть его фантазию, потому что ведь мне приходилось иметь дело с переживаниями, имевшими место тысячу лет назад, и в передаче юноши того времени; а на юношу того времени очень влияла всякая перемена в тоне или во мнении собеседника, так что он мог лгать даже тогда, когда больше всего хотел говорить правду.

Чарли не появлялся у меня целую неделю. Я встретился с ним случайно на Гресчерчской улице: чековая книга была прикреплена к его поясу. По делам банка он должен был идти на ту сторону Лондонского моста, и я пошёл вместе с ним. Он был очень горд важностью своей миссии и сейчас же похвастался мне. На мосту через Темзу мы остановились поглядеть на пароход, с которого выгружали большие плитки белого и коричневого мрамора. Баржа подошла к самой корме парохода, и с неё раздалось мычание одинокой коровы. Лицо Чарли мгновенно перестало быть лицом банковского клерка и превратилось в физиономию совершенно незнакомого мне человека, обладавшего большой развязностью. Он просунул руку сквозь парапет моста и, громко смеясь, сказал:

– Когда скрелинги услышали рёв «наших» быков, они обратились в бегство!

Я подождал с минуту, пока баржа с коровой исчезла за кормой парохода, тогда я спросил его:

– Чарли, что вы подразумеваете под скрелингами?

– Я ничего раньше о них не слыхал. Это, по-видимому, что-то вроде морских рыболовов. Но что вы за странный человек, что задаёте мне такие вопросы? – отвечал он. – Мне нужно пройти вон туда, к кассиру компании омнибусов. Может быть, вы подождёте меня, и мы пойдём вместе позавтракаем где-нибудь? У меня есть тема для поэмы.

– Нет, благодарю вас. Я ухожу. Вы уверены, что вы так-таки ничего не знаете относительно скрелингов?

– Нет, ничего, кроме того, что они пришли перед ливерпульским гандикапом.

Он поклонился и исчез в толпе.

В саге об Эрике Рыжем или в песне о Торфине Карлсефне написано, что девятьсот лет тому назад галеры Карлсефне подошли к поселениям Лейфа, которые он основал в неизвестной стране, называвшейся Марклендом, что могло быть, а могло и не быть островом. Скрелинги – один Бог знает, что это были за люди!.. – пожелали вступить в торговые сношения с викингами, но обратились в бегство, напуганные рёвом рогатого скота, который Торфин привёз с собой на корабле. Но откуда же, скажите на милость, греческий невольник мог знать об этом событии? Я странствовал по улицам, стараясь разгадать эту загадку, но чем больше я вдумывался в неё, тем более она казалась мне неразрешимой. Одно только было достоверно, и эта мысль так захватила меня, что у меня на миг перестало биться сердце. Если бы я овладел ключом к ней, то это была бы уже не одна жизнь души в теле Чарли Мирса, но целые полдюжины совершенно различных и отдельных существований, проведённых на голубом море на заре человечества!