Аркадий Макаров - Старые дома

• Название: Старые дома
• Автор: Аркадий Макаров
• Жанр: Русское современное
• Год: 2013

Повесть рассказывает об удивительной находке в горящем здании старинной рукописи православного служителя, в которой от первого лица обобщается работа священника в России за весь19 век.

Довольно правдиво и подробно описывается весь путь потомственного священника: учёба в семинарии, затем трудное поэтапное прохождение через все инстанции до заветной должности протоиерея.

Чудовищная коррупция, захлестнувшая церковную иерархию в девятнадцатом веке, разъедала и деформировала истинную веру в божественную справедливость, порождала нигилизм, безответственность, служение не истинному Богу, а Мамоне, Ваал-Зебулу.

Эта повесть с первичным названием «Пролог», как нельзя точно описывает все родимые пятна сегодняшнего чиновничьего пожирания своей страны, разрушения веры в нынешнее руководство, потеря им авторитета и уважения граждан, то есть пролог к нашему новому общественному строю.

Хотя прошло с тех около двухсот лет, но до сих пор эти события выглядят остро современно.

---

– Мужики, перерыв на обед не пропустите! – удивился я сам себе, такому порыву.

– Во-во! Рабочего человека жалеть надобно! Он авангард мира. Земной шар, как Геракл на плечах держит. – На-ка, закуси! – и подаёт мне, предварительно вытерев о рукав, большое красное яблоко.

– После первой не закусываю! – храбрюсь я. Недавно посмотрел фильм «Судьба человека», вот и заломил крылатую фразу.

– Ну да! Пить да закусывать, зачем тогда пить! – посмотрел, повертел яблоко в руке и захрустел, судя по всему, крепкими, как голыш-камень, зубами.

Вот это дед! Вот паучок-моховичок! Зубы, как у акулы!

– Где такие зубы повставлял? Подскажи!

Дед оторвался от яблока. Закинул огрызок через плечо и растянул в широком оскале рот. Постучал пальцем по передним зубам:

– От родителев такие! Хочешь, вон тот электрический провод перекушу!

– Не, дед! Не выхваляйся! Зачем рисковать? У меня вот тоже сосед был. В семьдесят пять лет по минуте на голове стоял, а потом его параличом разбило. Его предупреждали: «Не выхваляйся, моча в голову ударит!» Вот и ударило.

Дедок, мотнув головой, щёлкнул зубами так, как ловят на солнечном припёке шалавые дворняги надоедливых мух. Щёлкнул и выплюнул в сторону, как мне показалось, конец электрического провода:

– Давай, повторим! – чудной знакомец снова плеснул, не глядя, в мой стакан, который сразу стал полным.

Выпили. Посидели, помолчали.

– Ты баб любишь? – почему-то спросил он.

– Дед, а кто же их не любит?

– А они тебя?

– И я их тоже! – отшутился по обычаю я.

– Да… Бабы – это такая живность, что хошь кого к себе приманит.

– Давай за баб!

– Давай! – расхрабрился я.

Снова выпили.

– Ты, я слышал, в писатели метишь?

Откуда этот патриарх узнал мою самую затаённую мысль? Наверное, архаровцы рассказали! Недавно в газете вышли мои боевые стихи о рабочем классе. Целая подборка, которой я несказанно гордился.

– Ну, вроде того… – неопределённо ответил я.

Дедок откуда-то из-под себя вытащил в кожаном переплёте старинную тетрадь.

– На вот тебе гостинец! Про попов. Почитай! – протягивает фолиант.

В то время я был молод и нелюбопытен, но тетрадь всё-таки взял: нехорошо разочаровывать хорошего человека.

Кожаная обложка тетради была вытерта до самой мездры и жестка, что фанера. Повертел в руках:

– Куда её, дед? С Божьей помощью котельную растапливать!

При упоминании о Боге, старичок весь как-то скукожился, померк. Выхватил из моих рук несколько листков:

– Во-во! Топить будем! – и стал поджигать бумагу и бросать горящее пламя себе под ноги.

– Что же ты, сволочь, делаешь? Сгорим! – я кинулся за ним. В горле першило. Жарко.

Сунув тетрадь за пазуху, я кинулся за этим сумасшедшим.

– Не догонишь! Не догонишь! – по-ребячьи вскрикивал он, бегая по чердаку и разбрасывая во все стороны огонь.

Стало нечем дышать. Ворох бумаг, на которых я сидел уже занялся огнём. Кислородный шланг с рёвом извивался змеёй, выхаркивая из глотки ослепительные куски горящей резины. На чердаке стало нечем дышать, и я, забыв о старике, скатился по лестнице вниз. Там баллоны. Взорвутся. Что делать? Перекрыл вентиль кислородного баллона. Сорвал с редуктора шланг. Баллон в сто килограммов. Взвалил на плечо. Выбежал на улицу. Рабочих никого. Наверное, на обеде в столовой паровозного депо. Далеко. Надо что-то делать! Позвонить в пожарку? Но телефона рядом нет. В стёклах плавилось и горело всё, что может плавиться и гореть. И вдруг полыхнуло так, что стёкла вместе с рамами вышибло почти во всех окнах. Газовый баллон напомнил о себе. Повторился эффект медицинской банки – или нет, эффект вакуумной бомбы, когда много огня, а затем разряжение воздуха. Дом разом схлопнулся, осыпался, превратившись в огромную кучу золы и песка, из которого был сделан. Остались стоять только искорёженные водопроводные трубы с гармошками отопительных батарей играть конец драмы. Пожарной команде здесь делать было уже нечего…

У меня появились проблемы, которые теперь мог решить только самый большой начальник. Хорошо ещё, что рабочих на месте не было. Обошлось без смертельного случая и уголовного преследования. Но вот – старичок… Где он? Остался под кучей обломков и пепла? Или улетел вместе с дымом? До сих пор для меня это загадка.

Сразу же после пожара и обвала дома я был вызван в большой кабинет.

– Ну, вот, – сказал начальник – ты говорил, что там работы на год, а ты за один день управился. Молодец! Я сегодня приказ о твоём награждении подписал. Иди в отдел кадров, ознакомься.

В отделе кадров мне посоветовали больше домов не рушить и вручили новенькую трудовую книжку с приказом об увольнении.

У меня в банно-прачечной котельной топившейся каменным углём работала пожилая женщина, бой-баба, дядя Клава, как все её звали. Работала она кочегаром наравне с мужиками и пила с ними на равных. Работа адская в прямом смысле. Как в преисподней. Была на равных с начальством и, как мне казалось, ручкалась с самим дьяволом. Вот ей-то, жалуясь на увольнение, я и рассказал про старичка-паучка.

– А он похабство какое говорил, или богохульствовал?

– Да, матерился, и всё про баб намекал…

Кочегарша, сняв пропитанные угольной пылью рукавицы, радостно хлопнула себя по мощным бёдрам:

– Точно, дедушка!

– Какой дедушка? Чей? Ты его знала?

– А какая баба его не знает? Домовой это был! Видит – молодой ты ещё, вот и напустил на тебя морок. Шутки у него такие!

* * *

Много лет прошло с того времени, много профессий поменять пришлось, а случай тот не забывается.

Недавно я в своих бумагах нашёл ту самую тетрадь и открыл её; огромная чёрная моль вылетела из-под обложки, покрутилась возле моего лица, обсыпала перхотью и молниеносными зигзагами устремилась в открытую форточку, где и пропала в морозном воздухе.

Чертовщина какая-то!

Пока я знакомился с рукописью, «душа моя изъязвилась» и удивился я, что не проявил тогда любопытства. А занятная рукопись. Очень занятная…

Теперь мне стала понятна та коррупционная и иная бесовщина безнаказанно творящаяся у нас в России…

Из жития протоиерея Певницкого Русская старина

…И если возмутительно рабство перед властями мирскими, то неизмеримо возмутительнее видеть рабство перед владыками духовными.

Протоиерей Певницкий

Прошлое живёт в настоящем.

Народная мудрость

Начну свою биографию ab ovo, что помню, не заботясь о системе и украшениях.

Родился я в 1831 году 8-го ноября в селе Темиреве Елатомского уезда. О предках своих знаю то, что в селе Почкове Елатомского уезда жил-был диакон Флор Семёнов; у него был сын Герасим, дьячок в том селе, и отец с сыном жили вместе.

Затем Герасима поставили в то же село Почково священником.

Герасим был простой – малограмотный. Будучи дьячком, он ничем не отличался в жизни от мужиков. Поэтому, когда повезли его в Тамбов – ставить в попы, мужики дивились и говорили: “Гараська-то – попом у нас будет, – как же это мы будем у него благословение получать?!”

Но Гараська приехал из Тамбова настоящим отцом Герасимом и до конца жизни благословлял своих собратий, и все его любили. Жил он просто, как и мужики, ходил летом в рубахе, пахал сам землю и всё, что нужно по мужицкому быту, исполнял сам.

Случалось так, что нужно ему идти в церковь отслужить вечерню, а он с утра в поле пашет и боронует. Оторвётся от поля, приедет вечерком с сохой и бороной верхом на лошади к церкви, привяжет лошадь в ограде церковной, а сам, в чём был и боронил – в храм, наденет ризу церковную, и, отслужив вечерню, едет тут же опять в поле доканчивать дело.

Потом место своё ещё при жизни он уступил сыну Матвею, а сам жил при сыне заштатным священником. Сыну он делал одно лишь беспокойство – тем, что любил венчать тайком незаконные свадьбы.

Для этого дела он приходил в избу вечерком, или когда сына не было дома, там уже ожидает его брачная пара. Окружит он молодых около стола, да благословит жить по Божьему – и делу конец. И всё это по тогдашней простоте ему сходило с рук и не доходило до начальства. И любили же его за это мужики и бабы!..

Матвей был священником в селе Почкове, имел двух дочерей и семь сыновей, из которых старший Георгий был мой отец. Сыновья все получили образование в Тамбовской семинарии, учились отлично и были очень даровиты. Предки мои фамилии не имели. Так и подписывались, где подобает, именем и отчеством только: Флор Семёнов, Герасим Флоров, Матвей Герасимов.

Когда Матвей привёз сына своего старшего Георгия в город Шацк – учиться в училище, смотритель или, как тогда было, ректор Агишевский, дал ему фамилию Грандов, с каковою фамилией и прошёл Егор училищный курс; но при поступлении в Тамбовскую семинарию ректор, не любивший латинских фамилий, переименовал фамилию Егора из “Грандова” в “Певницкий”, так как Егор имел хороший голос и был певчий. А второму сыну, Адриану, который в училище прозывался Фортунатов, дал фамилию – “Сладкопевцев”; эту последнюю фамилию усвоили себе и все последующие братья.