Борис Горзев - Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

• Название: Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)
• Автор: Борис Горзев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015

В новой книге Бориса Горзева – три повести, и все они написаны автором от первого лица. А как известно и как действительно свидетельствует литература, подавляющее большинство прозаиков пишут свои произведения от третьего лица. И это неспроста.

А тут, у Горзева, специально подобраны повести, написанные от первого лица. Почему? «Бойтесь первых порывов – они самые искренние», – учил молодых дипломатов матерый лис в этой области знаменитый министр иностранных дел при многих правителях Франции Талейран. А Горзев, хоть и не дипломат, тут не убоялся: хотелось искренне, интимно, духовно чисто. Поэтому тут всё, что случается в жизни: и интимно-любовное, и исторически реальное (то есть бывшее в действительности), и забавное, и драматичное, местами даже трагическое, но всё это правда. Реальные исторические события, бывшие в нашей стране и за ее рубежами в ХХ веке, чередуются с авторским вымыслительством (это мы иронизируем, вспоминая обмолвку Тредиаковского: «Сочинитель – вымыслитель есть»). Короче, Горзев сочинял, но от первого лица, и все это правда, хотя частично и вымысел. Интересная проза!

Интересная, хотя как для кого. Читатель – он тоже разный. Вот у Горзева уже давно свой читатель, немногочисленный, но духовно ему родной. Впрочем, для интеллектуальной прозы так и положено.

---

Борис Горзев Убить цензора! Повести от первого лица

© Горзев Б., текст, 2015.

© «Геликон Плюс», макет, 2015.

Убить цензора

С Агне, моей подругой, я знаком уже два года, отношения у нас хорошие, даже прекрасные, но вот чтобы предложить ей вступить в брак, как-то не складывается. У меня не складывается. То есть нет серьезного намерения. То есть пока не тянет обзаводиться семьей. Агне тут ни при чем, дело во мне. Впрочем, неизвестно, как она сама на это смотрит: может быть, ее тоже устаивает такая ситуация. А что – теперь так у многих молодых пар: подождем еще, посмотрим, как будет, да и лишних забот не хочется. Семья – это нечто другое, серьезное, проблемное. Жилье, ребенок, хлопоты. Подождем. Пока мы молоды, пока лишь отыграли увертюру. Институт позади, жизнь, по сути, только начинается.

А познакомились мы так. Очень интересно. Хотя, как я понял, интересно почти всякое знакомство, если оно не на одну ночь. На этом интересе замешана половина литературы, а может быть, и больше половины. Читателю всегда жуть как любопытно. Поэтому пролог должен быть захватывающим, многообещающим. Ты весь в предвкушении. И хотя догадываешься, чем это кончится, но думать о том пока рано – пока пролог, начало, а вот после него, ясно, пойдет рутина – брак, дети, проблемы.

Да, после – банально. Поэтому многие романы и кинофильмы заканчивается как раз вовремя: после всяких преград, разлук или недомолвок мужчина и женщина наконец соединяются, они теперь вместе. А вот что будет с ними потом – это за пределами повествования или кинофильма. И ясно почему: потом, повторяю, рутина. А вот знакомство, период схождения двух людей – это у каждой пары все-таки по-своему, тут возможны всякие неожиданные коллизии, интересные моменты. Поэтому, если позволить себе переделать известную фразу Толстого про то, что все счастливые семьи похожи друг на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по-своему, то можно сказать так: всякая жизнь после брака похожа одна на другую, а вот их начало интересно по-своему.

Вот и у нас с Агне вышло интересно.

После окончания вуза меня приняли в научный институт, в аспирантуру, и я получил диссертационную тему. Как и положено, поначалу следовало начитать литературу по своей проблематике. Компьютеры тогда только входили в обиход, Интернета еще не было, поэтому по старинке пользовались библиотеками, где в наличии отечественные и, главное, зарубежные научные журналы, монографии и тому подобное. Это отнимало уйму времени, не то что теперь, когда, сидя дома перед экраном ноутбука, можно ознакомиться практически с чем угодно, что есть в открытом доступе.

Короче говоря, в первые полгода аспирантуры я стал постояльцем библиотеки Ленина (проще – Ленинки), ее 4-го читального зала, научного, и, как и многие тут, даже облюбовал свой уголок, то есть конкретное кресло за конкретным длиннющим столом. Благоговейная тишина, уютный свет настольных ламп. По ковровым дорожкам проходов – еле слышимые шаги ученых разных мастей и возрастов. Так я и жил тут, заявляясь в Ленинку часам к одиннадцати три-четыре раза в неделю…

В то утро я сразу удивился, потому что не обнаружил моего всегдашнего соседа по левую от себя руку. С ним я и слова не сказал, но все эти месяцы он уже сидел, когда я приходил, и еще сидел, когда я уходил, сидел, не поднимая головы от разложенных перед собой каких-то рукописей, из которых, как я заметил краем глаза, делал выписки. Уютный сосед, почти пожилой, в потертом пиджаке, но при галстуке. Будто глухонемой, почти неподвижный (я не замечал, чтобы, в отличие от многих, и меня тоже, он хоть изредка отлучался в буфет, или туалет, или курилку). В общем, сосед – как предмет мебели, к которому привыкаешь и уже не обращаешь на него внимания.

Так вот, место соседа пустовало, и в течение того дня это кресло почему-то никто так и не занял. Ну и ладно, нет так нет. Но когда я пришел в Ленинку послезавтра, в кресле соседа восседала молодая блондинка в свитерке с очень симпатичным круговым орнаментом. Перед ней лежала стопка журналов, которые, один за другим, она внимательно просматривала и тоже, как и бывший хозяин этого места, делала выписки.

Я уселся рядом, разложил перед собой предварительно заказанные в коллекторе статьи и начал работать, то есть читать, переводить и делать записи.

И всё бы ничего, но эта молодая дама никак не походила на предмет мебели, ибо время от времени тихонько (но все-таки хорошо слышно) издавала всяческие междометия, вздыхала и дергала головой. Не приученный к подобному здесь поведению, я несколько раз косился на нее, но молчал, поскольку, признаюсь, мне нравился этот симпатичный профиль и аккуратная стрижка блондинистых волос. На меня же она вовсе не реагировала, явно увлеченная своим делом.

Так прошел час или полтора, я сходил в курилку, а когда вернулся, ничего не изменилось. Нет, вру, изменилось: к изредка произносимым междометиям и всяческим вздохам добавилось ритмичное постукивание шариковой ручкой. Ручка постукивала о столешницу. Вот это уже стало раздражать. Стук и ритм. Я ничего не мог с собой поделать: начал навязчиво считать удары и вскоре определил, что после седьмого удара следует пауза на пару секунд, а затем – новые семь ударов. Мне даже сделалось интересно, что означает такая ритмика. Этот интерес несколько пригасил раздражение, но спокойно работать, как бывало тут обычно, я уже не мог.

В общем, мне пришлось обратиться к ней, а точней, нарушить то ли ее покой, то ли священнодействие.

– Простите, мне это несколько мешает.

Она вздрогнула от неожиданности и повернула ко мне голову. Серые глаза, почти бесцветные брови, такие же губы ниточкой, однако мордашка все-таки симпатичная. И белокурая челочка во весь лоб.

– Ой, что? Не расслышала… – произнесла она довольно громко.

Я приложил палец к губам – дескать, тише!

– А! – закивала девица. – Поняла, поняла, да! – И улыбнулась застенчиво, виновато, как нашкодивший школьник. – Так что вы, не поняла?

Она мне сразу понравилась, и я решил не говорить ей, почему нарушил ее покой. Точнее, священнодействие, потому что в ответ на мое любопытство, что же она так увлеченно штудирует, ее шепот поведал следующее. Читает она Проппа (кто это такой, я тогда не знал; интересно, а кто тогда знал, кроме всяких историков или лингвистов, интересовавшихся легендами, мифами и сказками?), сейчас конкретно читает его статью про всемирные фольклорные варианты Эдипова комплекса, а до того, сообщила мне еще, причем явно с удовольствием, читала его, Проппа, работы про архетипы волшебных сказок – ну понимаете, добавила, из той старой, изданной еще сразу после войны книги, теперь ее нигде не достать. Нет, это не детская литература, рассмеялась она тихонько в ответ на мой вопрос, это серьезный научный анализ, если конкретно, структуралистский. «А что это такое – структурализм?» – заинтересовался я, забыв о литобзоре для будущей диссертации…

Вот так мы познакомились и сошлись – на Проппе. То есть на анализе архетипов волшебных сказок, на структурализме, Юнге и Фрейде. Об этих последних я всерьез узнавал уже на улице, на Арбате и в Александровском саду, потому что, похоже, нам обоим показалось, что Ленинка сегодня вполне обойдется без нас.

Тогда я был довольно любознательным, и многое меня интересовало, особо то, что не укладывалось в систему вкусов властей. Многое не укладывалось – к примеру, те же Фрейд, Юнг и Пропп, поэтому достать что-то из ими написанного практически не представлялось реальным. Однако в тот день (да и в последующие дни) дело было не столько в этих, далеко не популярных у нас ученых, сколько в моей новой знакомой.

Выяснилось, она студентка истфака МГУ, учится на последнем курсе, но, в отличие от меня, не стремится в аспирантуру и вообще к научной деятельности, а желает преподавать историю в школе. Вот так, всего-то. Это, сказала, наследственное, от мамы. Мама всю жизнь была учительницей, почти до самой смерти несколько лет назад. Учила детей географии и тем была в ладу с судьбой. Вот и дочка ее хочет быть учительницей, только не географичкой, а историчкой. А как же знать историю без мифов и легенд? Отсюда и увлечения, отсюда и просиживание в библиотеках. Ясно, речь об истории мировой, а не об истории СССР, хотя последняя тоже сплошь на мифах, но тут уж другое дело, тут даже не мифы, а создание мифологического мышления в массах. И, усмехнувшись, глянула на меня – дескать, как прореагирую. Я нормально прореагировал, то есть маленький экзамен выдержал. Так, еще не став близки физически, мы стали близки идеологически.

Но дело не только в этом. Начну с начала, с имени. Ее звали Агне. Имя и чудно́е, и чу́дное. Эстонский вариант от «Агнесс» или «Агнесса» (потом я узнал, что в переводе с древнегреческого это значит «чистая, святая»). Именно эстонский вариант, потому что сама Агне наполовину эстонка, по матери, той самой географички – увы, покойной. Вторая половина – русская.