Борис Горзев - Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)

• Название: Убить цензора! Повести от первого лица (сборник)
• Автор: Борис Горзев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015

В новой книге Бориса Горзева – три повести, и все они написаны автором от первого лица. А как известно и как действительно свидетельствует литература, подавляющее большинство прозаиков пишут свои произведения от третьего лица. И это неспроста.

А тут, у Горзева, специально подобраны повести, написанные от первого лица. Почему? «Бойтесь первых порывов – они самые искренние», – учил молодых дипломатов матерый лис в этой области знаменитый министр иностранных дел при многих правителях Франции Талейран. А Горзев, хоть и не дипломат, тут не убоялся: хотелось искренне, интимно, духовно чисто. Поэтому тут всё, что случается в жизни: и интимно-любовное, и исторически реальное (то есть бывшее в действительности), и забавное, и драматичное, местами даже трагическое, но всё это правда. Реальные исторические события, бывшие в нашей стране и за ее рубежами в ХХ веке, чередуются с авторским вымыслительством (это мы иронизируем, вспоминая обмолвку Тредиаковского: «Сочинитель – вымыслитель есть»). Короче, Горзев сочинял, но от первого лица, и все это правда, хотя частично и вымысел. Интересная проза!

Интересная, хотя как для кого. Читатель – он тоже разный. Вот у Горзева уже давно свой читатель, немногочисленный, но духовно ему родной. Впрочем, для интеллектуальной прозы так и положено.

---

– Ну да, ну да, – проговорил я, скрывая иронию. Федор Иванович спокойно продолжил:

– Значит, дальше. Вызвали автора. Думаю – и что? А Казаков ни в какую. Это ж ключевое место, объясняет. А знаю, что ключевое, но молчу – беседу ведет мой зам. Зам говорит: «Ключевое место – это что? Как наш таксист соглашается за деньги отвезти любовников в ближайший лесок за город, подождать, пока они впопыхах будут заниматься любовью, а потом отвезет обратно? Это очернение нашей действительности, выставление напоказ нехарактерных для нашего общества явлений». В общем, они остались при своих: мой зам повторял, что это место надо изъять или снять весь рассказ, на что Казаков отвечал «нет» и в конце концов сказал, что отзывает сборник из типографии, где уже ждали команды запускать тираж… На том и расстались, Казаков ушел. Конец. А вот и не конец, решил уже я, взял ответственность на себя как начальник 4-го отдела Главлита, всё задокументировал как надо и приказал «в печать». Вывели тираж – и в книжные магазины.

Вот это да, вот тебе и папаша моей Агне, бывший комиссар и майор Главпура! Я хотел что-то сказать, но меня опередили, потому что, оказалось, словоохотлитвый хозяин еще не подобрался к кульминации:

– Потом, через какое-то время, Казаков случайно узнал, кому он обязан, позвонил мне в отдел, мы встретились у метро на Маяковской, и я получил в дар вот эту книгу с надписью. Помню, передав ее, он хохотнул: «Спасибо, но кому я обязан? Выходит, Главлиту! Этого не может быть, это как солнце взойдет на западе, а не на востоке». Я его успокоил, сказав, что всё остается на своих местах, и восходы-заходы тоже.

– И не попало вам, Федор Иванович? – спросил я, улыбнувшись, когда мы возвращались за стол в большую комнату. Мне стало хорошо. – Попало небось?

– Никак нет! – прозвучало по-военному, но по-мальчишески озорно. – У меня такая биография и такие хвосты связей в… в некоторых учреждениях, что иногда я мог позволить себе не быть палачом русской литературы. – И засмеялся: – Сильно я сказанул?

– Сильно, папка, сильно, – сладко зевая, подала голос Агне и присела на диванчике. – Я всё слышала, а к тому же эту историю еще раньше от тебя слышала. Ты цензор-молодец. А вот со «Сказкой» Стругацких – цензор-немолодец.

– И что? Да всегда быть молодцом невозможно, ты сама знаешь. И давай не будем. К тому же я был прав. Несильная вещь. Негоже для братьев. Несильная, местами смешная, но в целом – злая. Сказка! Сказка должна быть литературой, а это пасквиль, а не литература. Поэтому и сказал твердое «нет». Хотя всё равно ее потом опубликовали за границей, хоть и на русском. Понятно, кто-то привез в Союз. Поэтому кто очень хотел – прочел.

– Я тоже прочел, в фотокопии с «Посева», – сообщил я. – Но можно подробности?

Федор Иванович кивнул на дочь:

– Повествуй, Агнешка, удовлетвори друга сердца, ты же у нас любительница сказок.

– А запросто! – кивнула любительница сказок. – Слушай, друг сердца моего. Стругацкие написали эту «Сказку о тройке» в 67-м году. Договорились о публикации с «Молодой гвардией» и «Детской литературой». Всё шло отлично, но неожиданно братьям сообщили, что оба этих издательства от повести отказываются. Вдруг! Ничего не объясняя! Чья работа – понятно, да, папочка? Но… тогда Стругацкие сделали краткий вариант этой «Сказки» для иркутского альманаха «Ангара», поскольку там сказали: опубликуем! Это было уже в 69-м. Но… опять же «но»! Тираж успели напечатать, однако бдительные товарищи всё тут же изъяли из типографии – и под нож. Хотя и это не всё. Тамошнему главному редактору влепили выговор, затем уволили. И все-таки несколько номеров кто-то успел вынести. Дальше, понятно, пошел ксерокс и фотокопии. А потом повесть напечатал заграничный «Посев». Конец истории про сказку, налейте мне кофе, а то я еще какая-то полусонная.

– Вот и хорошо, присаживайся к нам. – Федор Иванович даже привстал, ухаживая за дочкой. – И вообще, давайте закроем эту тему про мои подвиги.

Я хотел было мягко запротестовать (до того стало мне интересно), но опередила Агне:

– Закроем, ладно, но все-таки, папка, ты многое не спас, многое. Ну, Казаков – да, а вот, например…

– Например! – перебив, повторил Федор Иванович с иронией. – Да, я многое не спас. Зато и спас. Спас кое-что и кое-кого. Вот мы сегодня вспоминали Тарту. А если бы тогда я не был в политотделе фронта, кто бы спас маму и ее отца, всю их семью? И где бы ты была в таком разе, Агнешка? А нигде – ты бы просто не родилась!

– Я родилась, потому что ты полюбил, а не потому, что был противником репрессий против мирных эстонцев. А полюбить можно даже врага.

– Врага – нельзя, если ты коммунист! – почти с пафосом изрек Федор Иванович, и было непонятно, это ирония или убежденность.

– Но ты-то был коммунистом!

– Э, ладно, доча, хорош, приехали! – он примиряюще вскинул руку. – Есть нечто непознаваемое и только мне понятное. Для тебя оно непознаваемое, а мне понятное. Это ведет по жизни. Это судьба. Моя судьба прошла через две мои жизни: первая – политработник в войну, а после, вторая, – цензор. И везде я умудрялся кого-то спасать. Значит, и политработники в войну были по делу, если я вас спас. По делу, если есть разум и смелость. Да, не все этим отличались, но все-таки, все-таки… Все-таки нельзя всех под одну гребенку. Нужен индивидуальный подход, анализ, а не суд скопом. Судить мы все горазды, особенно вы, молодые. Впрочем, у каждого своя правда, а общей правды нет.

– Ладно, папа, мы не судим, – решила закончить миром Агне, – просто иногда обидно и жалко. Сколько вещей чуть не угробили или вовсе угробили!

И тут в разговор решил включиться я, до того молчавший:

– Вот, например, цензурная история с «Мастером и Маргаритой».

– И что? – даже не удивился Федор Иванович, воззрившись на меня.

– Что? Вы сказали, что «Сказка о тройке» – это не литература. Тезис спорный, но ладно, оставим. Вы посчитали, что это не литература, поэтому не пропустили ее и уверены, что поступили правильно. Пусть так. Но булгаковский роман – разве это не литература? Литература, и какая! А что произошло при первой публикации?

– А то и произошло. Да, верно, моя работа, моя. Верней, моего 4-го отдела, ну и моя, конечно, – он говорил убежденно, без нотки сомнения или раскаянья. – Вы знаете, какова функция 4-го отдела Главлита? Докладываю. Он осуществляет предварительный цензорский контроль над выпуском книг и журналов центральных издательств.

– Отлично! И что вы там, в «Мастере», наконтролировали? – я чувствовал, что тоже возбудился, как до того Агне, но она вскоре взяла себя в руки, а я пока нет.

– Многое. И многое же по делу, – был ответ бывшего начальника 4-го отдела (а вообще-то главного цензора державы). – Да, по делу, могу доказать.

Странно или нет, этот Федор Иванович мне нравился почему-то: он говорил спокойно, уверенно и, в отличие от нас с Агне, никак не переполнялся эмоциями. Да, большая жизнь за плечами – чего там только не было, почти вся история страны, которая есть история болезни, как сказал уже помянутый сегодня Высоцкий. В общем, молодец Федор Иванович, дочь которого мне небезразлична и с которой у меня нет идейных противоречий, не то что с ним.

– Так вот, – продолжил я, – первое издание, как вы, конечно, знаете, появилось в журнале «Москва» в 66-м, а через…

Он сразу перебил:

– Та публикация в «Москве» состоялась в 66 – 67-м, если быть точным!

– Да, хорошо. Но… Через несколько лет, кажется, в 69-м, в ФРГ напечатали полный – полный, то есть без всяких купюр! – текст «Мастера и Маргариты», причем напечатали изумительно, потому что…

Меня опять перебили, но спокойно, почти тихим голосом:

– Да знаю, знаю! Это издание у меня есть. Вот там, – он указал себе за спину, – на полке стоит. Оно вышло, да, в 69-м во Франкфурте-на-Майне. И, да, наши купюры там выделены по тексту курсивом, поэтому читатель прекрасно видит, что же именно мы вымарали. Знаю, знаю! – и улыбка, и внимательный взгляд мне в глаза. – И что?

– Что? – я даже опешил несколько. – А то, что, внимательно вчитываясь в эти ваши купюры, я не видел логики. Да, большинство мест, которые вымараны, это понятно почему… ну, с точки зрения власти, идеологии. Это мне хотя бы понятно! Но наравне с этим есть: первое – совершенно, так сказать, нейтральное, никого не задевающее, не антисоветское; второе – отдельные слова, или строка, или пара строк, которые вообще не несут никакой идейной нагрузки, это чисто стилистическое, вкусовое, если угодно. Так вот, всё это – и нейтральное, и стилистическое, – вот это-то зачем вымарано? Никакой логике не поддается!

– Поддается! – как отрезал Федор Иванович. – Это были редакторские правки, это не ко мне. Ко мне – цензура, а не то, что было в «Москве». Там – их редакторский волюнтаризм, впрочем, мелкий и иногда по делу, хотя стилистика умершего автора – вообще-то закон. Хотя, отмечу еще, там в принципе было что поправить, было, Булгаков отнюдь не идеальный стилист. Дальше?