Сергей Соколкин - Rusкая чурка

• Название: Rusкая чурка
• Автор: Сергей Соколкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-386-07395-4

Роман-поэма «Rusкая чурка» содержит в себе черты сатиры, фарса, комедии, мелодрамы, трагедии, фантасмагории. Действие происходит в наше время с ретроспективой в «лихие» девяностые, на которые пришлось детство красавицы, певицы, полукровки Алины, после жуткой трагедии попавшей из ненавидимого ей Дагестана в Москву, где она знакомится с журналистом и защитником фимковского леса Алексеем Паримбетовым (прообраз – Михаил Бекетов). В произведении ярко и остро выписаны сцены, характерные для Москвы последних лет, показаны представители больного современного общества – олигархи, представители шоу-бизнеса, силовых структур, бандиты… Через все произведение нитью проходит чуть ли не мессианская идея отмщения за всех обиженных, оболганных, обворованных в нашей когда-то великой стране.

---

– Ага, – сказал Саша, – а камешками в меня Эльцин с крыши кидался.

Но никто его не услышал, не послушал… И вообще, кричали в толпе, люди, охраняющие телецентр, такие же простые, хорошие советские парни. В общем, мы с ними одной крови… И Саша с друзьями тоже поплелись за толпой на прилеженное уже место.

– Братва, выходи! Братва, выходи! – опять кто-то завел свою шарманку. – Братва, вы…

Опять раздались дружные автоматные очереди. Снова озарилось небо красивыми разноцветными трассерами. Прямо салют победы, подумал Глынин. Но в этот раз он уже внимательно смотрел на черные, без единого огонька, окна телерадиоцентра. Из каждого окна здания (их было три в высоту, не считая первый и чердачный этажи, и двадцать шесть в ширину) высунулось по несколько автоматных стволов, ведущих этот разноцветный огонь. Самих стволов он, конечно, в темноте не видел и тщетно пытался сосчитать их количество по разноцветным трассирующим очередям.

Вдруг что-то произошло, раздались крики впереди стоящих людей, толпа отхлынула назад и с воплями стала возвращаться. Глынин, Паримбетов и Борзоватый бежали вместе со всеми, поддаваясь всеобщему психозу. Когда площадка перед зданием опустела и стрельба прекратилась, на ней под светом ярко горящих фонарей можно было легко различить два неподвижно лежащих в луже крови тела… Раздались крики, угрозы, женский плач, у кого-то началась истерика.

Но толпа практически не расходилась… Через минуту раздался вой сирены, и квадратная белая машина с красными крестами, подкатив на бешеной скорости к телам, забрала их и так же быстро скрылась. Некоторое время длилось оцепенение, потрясенные люди молчали, боясь посмотреть друг другу в лицо. Внезапно раздались короткие выстрелы, и вдоль поперечных стен здания пробежал немногочисленный, человек в пятнадцать – двадцать, отряд камуфлированных бойцов с маленькими короткоствольными автоматами и с безрассудным многозвездным, в дурацкой черной беретке, генералом во главе. Потом было все, как в худших советских фильмах о революции. Самые смелые и отчаянные парни, похватав с земли главное оружие пролетариата – камни, ринулись в неравный бой, назад к зданию. Все повторилось в точности, как в предыдущий раз. Раздались трассирующие автоматные очереди, толпа отхлынула, оставив на асфальте под фонарями несколько бездыханных тел. Опять, словно дежурившие за ближайшими домами, с ревом и воем подлетели две «скорые помощи» и, забрав свое, так же мгновенно скрылись. Но теперь уже толпа не боялась, она, опьяненная чужой кровью, почти привыкшая к ней, волновалась, к чему-то готовилась. Появились агитаторы. Небольшой, юркий, много и громко говорящий, внешне очень похожий на булгаковского персонажа Шарикова из фильма «Собачье сердце» и одновременно на небезызвестного Леню Голубкова из МММовской телерекламы, лидер «Рабочей России» Виктор Гапонов, почувствовав свое время, кричал, как с трибуны:

– Друзья, товарищи, соратники! Не расходитесь! Время не ждет! Родина нам не простит! Вперед, товарищи! Все получаем бутылки с горючей смесью. Девочки, девушки, берите, пожалуйста. Мужчина, а вот и вам бутылка. Вперед!

Несколько человек, схватив бутылки, уже побежали в сторону жуткого, нелепого побоища. Люди с детьми подходили, с болезненным интересом, переходящим в безумие, смотрели на раздачу стадообразному народу импровизированного оружия.

– Не расходитесь, товарищи. Берем бутылки. Как наши отцы и деды. За Молотова, товарищи, за Сталина! Победа будет за нами! Но пасаран, товарищи! Девушка, вы будете Зоей Космодемьянской… Товарищ Ленин с нами!

– Ага, и Троцкий с Хрущевым тоже… Ты что же, мудак, делаешь?! Эти девочки-дурочки еще дети, – кричал Паримбетов, отнимая бутылку у четырнадцати, – пятнадцатилетней соплячки.

Вдруг вдали у телецентра что-то загорелось, то ли машина, то ли какой-то мусорный бак. По толпе волной прокатилась весть, что это кто-то успел швырнуть бутылку. Опять раздались автоматные очереди, небо вдали засверкало трассерами… Но на это уже мало кто обратил внимание.

– Там же автоматы! Поигрались, все. По домам, дуры! – почти рычал все тот же не растерявшийся Леша, уже просто с силой раздавая тумаки и поджопники и выпинывая молоденьких дурочек подальше от опасного места.

Точь-в-точь повторяя прежний сценарий, появилась «скорая». Машина, подлетев на огромной скорости и взвизгнув тормозами, резко остановилась. Забрала тела. Взревел мотор и… «скорая» с грохотом и жутким, ярким адовым пламенем разлетелась на куски, опалив огнем и черным горючим дымом серый бетонный фонарь. Осколки, остатки машины взрывной волной разнесло, разметало по открытой площадке метров на пятьдесят – семьдесят. Фонарь потух, лампа разлетелась, разбилась вдребезги.

– Все, все, по домам, друзья, и быстрее! Это не конец, это только начало… Поверьте, – выкрикивал, размахивая руками, какой-то майор – видимо, из Союза офицеров.

– Они этого так просто не оставят. Скорее уходите. Уводите же детей-то, мамаша. Спектакль закончился. Мужик, хватай ребенка – и бегом! У-хо-ди-те!!!

Паримбетов с Борзоватым метались внутри остолбеневшей толпы, пытаясь вытолкать зевак со смертельно опасного сейчас пятачка земли.

Толпа покачнулась, словно нехотя пошла, как пьяная, останавливаясь и виляя… И вдруг поспешила назад с радостными криками:

– Ура, наши! Наши! Смотрите, наши!

По противоположной стороне, по параллельной дороге, мимо Останкинских прудов, на большой скорости неслась колонна БТРов с яркими красными звездами на бортах.

– Это наши, это таманцы!

– Да нет, это кантемировцы!

– Ур-р-ра! – кричали и радостно прыгали все вокруг, включая списанного майора.

– Сейчас они покажут этим гадам!

– Херачь эту сволоту, ребята!

– Давай! Ура!

Бронетранспортеры стали на ходу разворачивать свои краснозвездные башни в сторону телецентра.

– Ура! Давай! Долби! Долби их, гадов! – неслось со всех сторон.

Но башни бэтээров довернулись еще сильнее, в сторону телебашни. Через секунду пять башенных пулеметов проблевывались огненными, все сметающими на своем пути очередями. Очереди прошли где-то в метре-двух над головами людей, покосив верхушки деревьев, окружающих телебашню…

С криками «Сволочи! Предатели! Это конец! Гады!» толпа, снова став почти кем-то организованным коллективом, бросилась в сторону жилых домов, в сторону метро «ВДНХ». В окнах этих московских домов все так же невозмутимо горел «негасимый свет»…

Сцены из жизни писателей

Не то чтобы пить, а с добрыми людьми посидеть.

Русская поговорка

Уже потом, много лет спустя, Глынин, сидя за грязным, неухоженным, но всегда гостеприимным, правда за счет гостей, столом председателя Московского писательского союза (МОПС) Мокея Парменыча Гусь-Хрустального, по кличке Ни-в-одном-глазу, слушал пьяный бред последнего о том, как этот гусь защищал Россию и Конституцию в 1993 году, не сходя со своего рабочего места.

– Что там твой Саша Порохов с его газетой «Свет»… Я его, конечно, тоже уважаю, но и мы сами не сплоховали… Показали врагам, на что способны.

– Да? Но я что-то вас ни у Белого дома, ни у Останкина не видел… – нагло до бестактности изумился любящий точность даже в разливании по стаканам Глынин.

– А зачем? Мы здесь свой бой вели. Из здания МОПСа даже выйти нельзя было… Пули тут у нас летали, свистали вдоль улицы… Мы даже форточки все закрыли… Чтобы ни одна сволочь сюда не попала. – И Гусь-Хрустальный даже показал, как он героически, ничего не боясь, закрывал «вот эту самую вот форточку».

– «А из нашего окна площадь Красная видна», – ни к селу ни к городу процитировал в меру лысый, в меру пьяный, в меру бесталанный литератор, фамилии которого так никто и никогда не узнает, но называют все почему-то Алоизием, хотя каждый точно знает, что он не Алоизий.

– Тихо, тихо, идет…

– Кто идьет, сам идиот!

– Да не идиот, а идет. Смотри, тень отца Гамлета… Сейчас выпью, и он уйдет, – по-доброму успокаивал всколыхнувшуюся и занервничавшую отчего-то вдруг совесть упершийся в соседей остренькими локтями, притихший ненадолго писатель, оставивший свое имя и фамилию брошенной жене и детям. Все остальное осталось у него…

По длинному гулкому коридору МОПСа, мимо приоткрытой двери гусь-хрустальновского кабинета, опережая звук собственных почти неслышимых шагов, закинув за спину непослушные, мешающиеся руки, проследовал полупрозрачный гражданин вполне обычного вида, выбрасывая далеко вперед этой самой обремененной тяжелыми художественными мыслями головы тонкие ноги в растоптанных башмаках. И так как голова никак не могла догнать эти самые, выплывающие из-под нее ноги, казалось, что гражданин вот-вот упадет назад, на худую спину. Но этого почему-то не происходило. И он так и плыл в своем вечном падении, как непонятно кем запущенная в космос дефектная капсула. Он двигался медленно и сосредоточенно, как зомби, откинув назад одухотворенную длинноносую голову с длинными, рыжими, увенчанными ранней лысиной и, видимо, по причине оного немытыми несколько лет волосами. Только на бледном мертвенном лице, выражающем всю многотысячелетнюю мировую скорбь, горели адским пламенем черные возбужденные глаза и, периодически вздрагивая, шевелились неправдоподобно красные губы, временами изрыгающие остатки стихов, словосочетаний или просто слог «бы», который гражданин поэт нещадно склонял и пытался поставить в родительный падеж: «Кого бы?!» Гражданин не обращал ни на кого никакого внимания и с чувством собственного превосходства над всем, что встречалось, следовал дальше. Но, как потом выяснилось, через некоторое время непременно неторопливо возвращался, этим самым напоминая с одной, поверхностной, стороны маятник на больших напольных часах, а с другой – о бренности и тленности всего сущего. А может, просто его мятущаяся душа пришла по чью-то иную душу или искала свою неприкаянную половинку, абсолютно не соглашаясь с Фаиной Раневской, что половинки есть только у таблетки и у жопы.