Павел Зарифуллин - Новые скифы

• Название: Новые скифы
• Автор: Павел Зарифуллин
• Жанр: Культурология
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8370-0655-5

Книга Павла Зарифуллина – это пророчество о скором возвращении Золотых Скифов и Солнечных Русских.

Скифское движение поэтов и революционеров возникло в молниеносном 1917 году. «Скифство» стало вершиной русского Народничества и предтечей Евразийства. «Скифами» называли себя лучшие писатели, музыканты и художники Серебряного века.

В центре мечты поэтов и народников – на кумачёвом от степных маков кургане стояли кочевники-скифы. Пращуры смотрели на нас из исторической бездны. Вольные и непобедимые, наполненные светом и силой, подарившие всем народам России культуру и генофонд, они представляли собой настоящий Русский Рай – живое и историческое Царство Правды на нашей земле.

Звёзды над головами вновь выстраиваются особым образом. Петроград. 7 ноября. Двенадцать. Новые Скифы.

---

И началась её демонизация.

ЯГА, ЯГА-БАБА, ЯГАЯ БАБА, ЯГАБИХА, ЯГАБОВА, ЯГАЯ, ЯГЙНИШНА, ЯГИХА, ЯГИШНА – баба-яга, сказочный персонаж, обитающий в дремучем лесу; ведьма. «На печи, на девятом кирпичи лежит баба-яга, костяная нога, нос в потолок врос, сопли через порог висят, титьки на крюку замотаны, сама зубы точит» [4].

В образе Яги скрыты гипертрофированные женские черты, те, что мы уже описали. Яга слепа, чаще на один глаз, но чует «русский дух», как заправский этнограф и парфюмер. Ибо «нос бабы – в потолок врос». Вся изба её – большой Orgue à parfums – парфюмерный орган из сушёных кореньев, трав и грибов, эфирных масел и спиртовых настоек, летучих ароматов неизвестных нам существ и ароматических эссенций известных нам мертвецов. Яга «любит ушами», впитывает инициируемого «молодца» через сказки и бесконечное мужское враньё, где рациональность дискурса тонет и теряется, возвращаясь к первозданному значению роя испускаемых звуков – к волшебному шуму, ещё не расчленённому на слова и смыслы.

Да, она, как и любая женщина, чувствительна к мужской вони и грязи и поту. Яга мужчину моет, а уже потом с ним разговаривает, растирая мускусом и амброй. Вернее, не разговаривает, пока не накормит. Хозяйка мёртвого и живого мира за границей рационального человеческого бытия живёт в «Пряничном домике», в коем происходят зловещие инициации: там кормят и поят – «зубы точат» (Яга великолепно различает и вкусовую палитру), а после сажают в огненную печь и режут спины на ремни.

Потому что в архаические времена именно женщины были жрицами и проводили обряды инициации. В «священных домах», расположенных на окраинах, жрицы связывались с предками и оберегали тотемические знаки секретного родства. Родство передавалось через женщин – недаром во многих русских сказках Ягу называют «тёщей», а по итогам подвигов и приключений герой награждается дочерью Яги, а после забирают парня в семью жены[5].

Психоаналитик Кларисса Пинкола Эстес написала великолепное эссе на тему «Яга – Великая Мать» [6], «своими титьками, на крюк замотанными», она вскормит весь мир людей и зверей. Яга вручает героине Василисе священный огонь предков, хранящийся в отшлифованных и раскрашенных человеческих черепах.

Снегурочка

Идея о том, что лучшие жрецы – это жрицы, по-прежнему будоражит настоящих шаманов, одевающихся для обрядов в женские одежды[7]. [8]

Великий знаток русской сказки Владимир Пропп называл сие «ритуальным травестизмом». Это притом, что главный инициатор-чародей и жрец, и проводник в Иное в современном мире Санта Клаус, но в по-хорошему дикой России все помнят о том, что рядом должна присутствовать молодая жрица – Снегурочка.

Чувство отделённости мужчин от Священного настолько остро, что любой популярный «Дед Мороз» обязательно тащит за собой подобную «Снегурочку», любой медиа-волшебник ведёт впереди себя, словно духа-поводыря – настоящую калиброванную ведьму. Джон Леннон – Йоко, Николай Рерих – Елену, да и главный «Дед Мороз» западного мира – колдун Мерлин в принципе не представим без Девы Озера – реальной хозяйки Священного – блаженного острова Авалон, где прошедшим испытание королям эта чудесная Яга вручает мечи.

Одна кровь!

Жрица существует на границе мира людей и зверей, стоит, облагороженная сиянием в проёме двери в Иное. Её платье, волосы и полированная медная кожа искрятся от потока неисповедного света. Изображение зыбко – в бликах и в солнечных зайчиках, полустёрто, словно во сне…

Образ Бабы постоянно сливается с масками и шкурами тотемных животных. Жрица самый лучший и искусный оборотень – царица метаморфоз. Ведь на каждую Красную Шапочку, отправляющуюся в инициатическое путешествие в «Далёкий дом», всегда есть Бабушка, чей лик напоминает зубастую пасть страшного серого волка. Бабушка поедает внучку и выплёвывает её. Пугает до смерти и тем заговаривает от смерти на вечные времена.

И всё это в динамике ритуального танца, крутящейся избы. От бегства на куроногих избах, от катания на ездовых печах умчаться в самою стихию скачки, стать вихрем. Слово Яга созвучно с именем бога Одина – «Игг»! Этот Игг, словно арауканская шаманка, для получения магических рун залез на дерево, любовно именуя его конём. Ну а наша красная ведьма, согласно русским сказкам, – верховная хозяйка всех живущих на земле кобылиц.

Поскольку образ Яги архетипичен и уходит корнями к судьбам человечества, то не так сложно подобрать ему соответствия в культурах, совсем далёких от наших срубов, берёзок и валунов.

Ведь этимологически русская ЯГА – это то же, что и Ягуар. Слово «Yahuar» (Явар / Йавар) или «Yaguar» (Ягуар) на языке индейцев кечуа означает «кровь». Слово «явар/ягуар» входило во множество кечуанских словосочетаний: «Yahuar yahuar» – полный крови, окровавленный, «yahuar macintin» – родственник.

Как мы знаем (всё благодаря этнографам), пускание крови было необходимым атрибутом инициации-испытания мужчины[9]. Он обменивался рдяной рудой с женой и вступал в её клан – в союз Бабы-Яги. На наречии бороро и мосетене[10] слова «Ягуар» и «Женщина» тождественны! Всё сходится: кровь, родственник, тёща Яга, кони и кобылицы и, о да: ЯГУАР. Несущийся изысканный луноликий господь-убийца. Женственный тонкий покровитель всех кровяных метаморфоз. Всего связанного с циклами крови, луны, инициации, родства… «Любовь» и «Кровь» – лучшие рифмы эстрады Бабы-Яги.

Когда современная техническая и мужская цивилизация окончательно исчерпает себя, Красная (кровяная) Ведьма вновь напоит миры молоком звёздных кобылиц. И колесо мира поедет по синему небу вспять[11].

Солнечная русская

Ульяне Печниковой

Ограниченность структурализма

После века этнографии и структурализма ключи мира валяются под ногами. Фрэзер, Малиновский, Мосс, Пропп, Боас, Барт, Леви-Стросс, Мид и Элиаде разорвали «тело мифа», как хищные грифы, «развинтили» «скелет сказки» по косточкам, словно сказочные же воронята. Нет больше в человеческом мире «фигур умолчания», миссия женщины разгадана. Под структуралистским рентгеном Проппа сочное и страшное очертание Бабы-Яги разложено как банальный архитектурный план.

Структурализм произвёл великую революцию, и всё в мире стало рациональным. Однако тайну живучести сказки антропологи-воронята уловить не смогли. Они так роскошно говорят о культуре, они режут символы на части, как пироги, пока кто-то простой и ни черта в науке не понимающий заунывным голосом не начинает вещать: «Одному армянскому мужику приснился сон, что надо копать лабиринт в форме креста и круга. Он копал его 25 лет и умер. Мы вошли в эту подземную пещеру и…» Над обществом повисает внимательная гробовая тишина. Миф скорее жив, чем мёртв. Стоит живёхонек и хохочет над структуралистом.

Откуда берётся тайный аметистовый огонь в печи Яги? Откуда и куда бегут золотыми змеями-ручьями волны женского энтузиазма? Понять и разобрать образ Женщины – Яги этносоциологи могут. А вот оживить и воспроизвести – нет. Тайна мёртвой воды у структуралистов в руках. Тайна живой воды – по-прежнему в тонких женских пальцах, с изысканными ногтями, – в железных крюках Яги. Нас, как исследователей энергии, больше интересует живая вода. Поэтому структурализм закончен, разбирать больше нечего. Мёртвая вода пролилась – очередь за живой, настоянной на крови единорога. Она благоухает цветущими грушевыми садами!

Золотая Баба

Энергия Яги однажды размоталась и выскочила из архетипического женского овала-круга, превратив предопределённость-колесо в спираль. Она, бегущая по энергетическим волнам, направила-завлекла косяки своих птиц, рыб, потоки саранчи в Великую Степь.

Грёза Степи! Её топос мутирует классический образ дремучей Бабы-Яги – «лешачихи», взрывает привычное представление о «Великой Матери», заставляя женское сердце биться сильнее, а кровь по венам гонять быстрее. И раньше «изба смерти» [12] не отличалась заземлённостью, танцевала на курьих ножках. Но:

«Если б
Наши избы были на колёсах,
Мы впрягли бы в них своих коней
И гужом с солончаковых плёсов
Потянулись в золото степей.
Наши б кони, длинно выгнув шеи,
Стадом чёрных лебедей
По водам ржи
Понесли нас, буйно хорошея,
В новый край, чтоб новой жизнью жить».

(Сергей Есенин, «Пугачёв»)

Пространство бесконечной Равнины, с половецких времён обставленное бабами-истуканами, делает с Женщиной что-то дивное… «за степною рекой среди шёлковых трав, у криничной воды возле моря». А небесный покров над развивающимися магическими косами кочевницы ломает замки структуралистских законов, подсчитанных метафор и морфем духа человеческого. Яга становится иной – выражением чистейшего Женского, не замутнённого чужими примесями.

Образ Яги перерождается в фигуру Царь-девицы – хозяйки и матери огненных кобылиц.