Френсис Фицджеральд - Издержки хорошего воспитания (сборник)

• Название: Издержки хорошего воспитания (сборник)
• Автор: Френсис Фицджеральд
• Жанр: Проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-389-07589-4

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, возвестивший миру о начале нового века – «века джаза», стоит особняком в современной американской классике. Хемингуэй писал о нем: «Его талант был таким естественным, как узор из пыльцы на крыльях бабочки». Его романы «Великий Гэтсби» и «Ночь нежна» повлияли на формирование новой мировой литературной традиции XX столетия. Однако Фицджеральд также известен как автор блестящих рассказов, из которых на русский язык переводилась лишь небольшая часть. Предлагаемая вашему вниманию книга – уже вторая из нескольких запланированных к изданию, после «Новых мелодий печальных оркестров», – призвана исправить это досадное упущение. Итак, впервые на русском – пятнадцать то смешных, то грустных, но неизменно блестящих историй от признанного мастера тонкого психологизма. И что немаловажно – снова в блестящих переводах.

---

– Ой, смотри-ка! – воскликнула она. – Внизу уступы, да какое множество! Как широкая лестница.

Он лег рядом, и они стали вместе смотреть вниз с головокружительной высоты.

– Сегодня ночью пойдем купаться, – радовалась она. – При луне.

– В воду лучше заходить с другой стороны, где песок.

– Ну нет. Я люблю нырять. Ты можешь взять плавки моего дяди, только они как чехол на танк, потому что дядя сильно обрюзг. А у меня с собой есть купальный костюм, который приводил в трепет местную публику на всем атлантическом побережье, от Биддефорда до Сент-Огастина[5].

– Ты прямо акула.

– Да, плавать умею. Но выгляжу не в пример симпатичнее. Прошлым летом один скульптор на курорте близ Нью-Йорка оценил мои лодыжки в пятьсот долларов.

Видимо, это сообщение не требовало ответа, и Карлайл промолчал, позволив себе лишь деликатную внутреннюю улыбку.

V

Когда тьма стала подкрадываться к ним серебристо-голубой тенью, они прошли на веслах по мерцающей протоке, привязали лодку к скалистому выступу и полезли вверх. Первая широкая площадка оказалась на высоте футов десяти – будто самой природой созданная для прыжков в воду. Они посидели в ярком лунном свете, наблюдая за непрестанным движением вод, которые теперь присмирели, потому что начался отлив.

– Тебе хорошо? – неожиданно спросил он.

Ардита кивнула.

– На море мне всегда хорошо. Знаешь, – продолжала она, – меня весь день преследует мысль, что мы с тобой немного похожи. Оба – бунтари, только по разным причинам. Два года назад, когда мне только-только исполнилось восемнадцать, а тебе…

– Двадцать пять.

– …мы оба, по общепринятым меркам, добились успеха. Я была совершенно фантастической дебютанткой, ты – преуспевающим музыкантом, только что получившим офицерское звание…

– Произведен в джентльмены решением конгресса, – иронично вставил он.

– Пусть так, но каждый устроился в этой жизни. Если шипы у нас не обломались, то по крайней мере сгладились. Но в глубине души каждому из нас чего-то не хватало для счастья. Сама не знаю, чего мне хотелось. Меняла поклонников, суетилась, дергалась, от месяца к месяцу все больше упрямилась и злилась. Взяла привычку забиваться в угол, втягивать щеки – думала, рехнусь; меня преследовало жуткое чувство быстротечности жизни. Хотелось всего сразу и сейчас, сейчас, сейчас! Казалось бы, красивая… я ведь красивая, правда?

– Правда, – осторожно согласился Карлайл.

Ардита вдруг вскочила:

– Подожди-ка. Надо испробовать это восхитительное море.

Став на край утеса, она прыгнула, в полете сложилась пополам, тут же распрямилась и безупречным клинком вошла в воду.

Вскоре до него долетел ее голос:

– Так вот, все дни, а иногда и ночи напролет я читала. Стала презирать высший свет…

– Поднимайся, – перебил он. – Чем ты там занимаешься?

– Лежу на спине, и все. Через минуту буду с тобой. Позволь мне досказать. Меня забавляло только одно – шокировать окружающих: могла приехать на маскарад в самом немыслимом и самом прелестном костюме, появиться на людях в обществе главного ловеласа Нью-Йорка, ввязаться в какую-нибудь рискованную, отчаянную авантюру.

К ее голосу примешивался плеск воды, но вскоре до Карлайла донеслось прерывистое дыхание – Ардита карабкалась на утес.

– Иди купаться! – позвала она.

Карлайл послушно встал и тоже нырнул. Выплыв на поверхность, он, мокрый, сразу выбрался на камни, но Ардиты нигде не было; охваченный мгновенным ужасом, он услышал ее легкий смех с верхнего уступа, футах в десяти. Он вскарабкался к ней, и они немного посидели молча, обхватив колени и переводя дыхание после крутого подъема.

– Мои родственники дошли до ручки, – неожиданно продолжила она. – Хотели поскорее выдать меня замуж. А я, когда почувствовала, что жизнь – пустая штука, нашла для себя… – она торжествующе стрельнула глазами в небо, – нашла для себя кое-что!

Карлайл не торопил, и она выпалила:

– Смелость, только и всего; смелость как жизненный принцип, от которого нельзя отступать. Тогда-то у меня и появилась твердая вера в себя. Мне стало ясно, что все мои кумиры прошлых лет увлекали меня именно проявлениями смелости. В житейских ситуациях я искала только смелость. Вот, например, в профессиональном боксе: человек избит, окровавлен, но все равно поднимается с ринга, хоть и знает, что пощады не будет; я требовала, чтобы поклонники водили меня в бойцовский клуб; куртизанкой проплывала через этот гадюшник, смотрела на толпу как на грязь под ногами, что хотела, то и делала, плевала на чужое мнение, во всем потакала себе, чтобы умереть так, как сама задумала… У тебя закурить есть?

Он молча протянул ей сигарету и поднес зажигалку.

– И все равно, – продолжила Ардита, – мужчины – и юнцы, и старики – ходили за мной табунами: они по большей части не могли сравниться со мной ни умом, ни положением, но тем не менее все жаждали меня заполучить – прибрать к рукам этот необыкновенный, гордый ореол, которым я себя окружила. Ты меня понимаешь?

– Наверное. Ты всегда выходила победительницей и никогда не извинялась.

– Ни разу!

Она стала у кромки, на миг замерла распятием на фоне неба, потом описала в воздухе темную параболу и, улетев вниз футов на двадцать, без малейшего всплеска прорезала воду между двумя серебристыми гребешками.

И вновь ее голос поплыл вверх из бездны:

– А смелость позволяла мне пробиваться сквозь унылое серое марево и подниматься не только над людьми и обстоятельствами, но и над серостью самой жизни. Для познания ценности вечного и цены преходящего.

Она уже карабкалась на утес, и по завершении этого монолога рядом с Кертисом возникла ее голова с мокрыми соломенными волосами, распавшимися на прямой пробор и отброшенными назад.

– Так-то оно так… – усомнился Карлайл. – Можешь называть себя смелой, но твоя смелость, если вдуматься, досталась тебе по праву рождения. Своеволие у тебя в крови. А на меня порой нападет такая тоска, что даже смелость видится пустой и безжизненной.

Ардита сидела у кромки, обхватив колени и рассеянно глядя на белую луну; Кертис находился чуть поодаль: он замер в нише, как придуманный бог в алтаре.

– Не хочу строить из себя Поллианну[6], – начала Ардита, – но ты не до конца меня понимаешь. Моя смелость – это вера: вера в собственную стойкость… в то, что радость вернется, что будет еще надежда, искренность… А пока этого не произошло, мне думается, надо сжать губы, вздернуть подбородок, широко раскрыть глаза – и обойтись без глупых улыбок. Я ведь много раз обжигалась и не ныла, хотя женщины обжигаются куда больнее, чем мужчины.

– А вдруг, – предположил Карлайл, – радости с надеждами слегка припозднятся, а занавес уже опустится для тебя навеки?

Ардита встала, подошла к гранитной стене и с усилием взобралась на следующий уступ, футов на десять – пятнадцать выше.

– В таком случае, – откликнулась она, – я уйду непобежденной!

– Не вздумай оттуда нырять! Спину сломаешь, – быстро проговорил он.

Она расхохоталась:

– Кто, я?

Неспешно раскинув руки, она замерла, как лебедь, и сердце Карлайла переполнила теплая, лучистая гордость за это совершенство юности.

– Мы парим, как на крыльях, по черному воздуху, – крикнула она сверху, – а ноги у нас вытянуты, словно дельфиний хвост, и нам кажется, что до этого серебра еще лететь и лететь куда-то вниз, но вдруг оно принимает нас в свои теплые объятия, а волны покрывают ласками и поцелуями.

С этими словами Ардита оторвалась от скалы, и у Карлайла перехватило дыхание. Он только теперь сообразил, что прыгнула она футов с сорока. Прошла целая вечность, пока он не услышал короткого всплеска, – это она вошла в море.

Когда до его настороженного слуха добежал вверх по отвесной скале ручеек ее смеха, у Карлайла вырвался радостный вздох облегчения, и в этот миг ему стало ясно, что он полюбил.

VI

Время без всякого умысла подарило им три заката. Когда солнце через час после первой зари пролилось в иллюминатор, Ардита бодро вскочила и, натянув купальный костюм, поднялась из каюты на палубу. Негры всякий раз при ее появлении оставляли свои занятия и, смешливо переговариваясь, толпились у борта, пока она гибкой рыбешкой скользила то под водой, то на прозрачной поверхности моря. В послеполуденной прохладе она шла купаться, а после нежилась и курила на утесе рядом с Карлайлом; или они лежали лицом друг к другу на песчаном южном берегу, изредка переговаривались, но не забывали следить за живописным и безвозвратным уходом дня в бесконечную истому тропического вечера.

И с течением долгих часов солнца Ардита мало-помалу перестала воспринимать это происшествие как случайное безумство, травинку романтики в пустыне обыденности. Она с содроганием ждала приближения того времени, когда Карлайл возьмет курс на юг; она с содроганием думала, что будет с ней самой, – эти мысли вдруг сделались тревожными, а любые решения оказывались неприемлемыми. Если бы в языческих закоулках ее души нашлось место для молитвы, она попросила бы для себя только одного: чтобы жизнь ее хотя бы на время осталась непотревоженной, лениво подвластной наивному течению быстрых фантазий Карлайла, его живому мальчишескому воображению и толике одержимости, которая пронизывала его темперамент и окрашивала все его поступки.