Борис Брик - Шамиль

• Название: Шамиль
• Автор: Борис Брик
• Жанр: Поэзия
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98390-072-1

Поэма Бориса Брика – одно из первых произведений о Шамиле, где правдиво, мужественно, с любовью и ответственностью рассказано о великом Имаме и его освободительной войне.В этой же книге можно прочитать и перевод поэмы на аварский язык, который осуществил литератор, историк, общественный деятель, Шамиль Варисов.

---

Пролог

Отцу моему и моей матери с любовью посвящаю.

Борис Брик

Сабли блещут сквозь туманы,
Дым смешался с порохом, —
Это бьются в Дагестане
С белым падишахом.

Содрогается вокруг
Вся земля от гула,
И достиг зловещий звук
До ушей Стамбула.

Захватил седой Стамбул
Свой клинок дамасский
И поспешно заглянул
За хребет Кавказский.

Видит старый, что близка
Гибель тариката,
Что измучены войска
Младшего собрата.

И решил прибегнуть он
К низкому обману
И, притворно огорчён,
Молвил Дагестану:

«Долго ль будешь нелюдим,
Волей утешаться,
Покровительством моим
Брезгать и гнушаться?

Или друга оттолкнёшь
В дерзостном упорстве
И погибнуть предпочтёшь
Ты в единоборстве?

Я полмира озарил
Факелом Корана
И навеки усмирил
Тигров Тегерана.

Хоть гяуров всё сильней
Вылазкой тревожишь,
Но без помощи моей
Ничего не сможешь.

Не надейся на клинок,
Погнутый и ржавый.
И найди приют у ног
Дружеской державы.

Мне покорны все края
В мусульманском мире,
Слава бранная моя
Катится всё шире.

На краю своей земли
Стал я при Босфоре.
И гяуров корабли
Запер в Черном море.

Не страшится мой народ
Русского сардара,
И страна моя цветёт,
Как весной чинара.

Водоём в саду моём
Синеву пронзает
И серебряным копьём
В небе исчезает.

И не молкнет птичий хор.
И в прохладе сада
Дивных вымыслов ковёр
Ткёт Шахерезада.

Ятаган свой закалив
В пламенном Дамаске,
Правоверными халиф
Правит без опаски.

И эмиры дальних стран
В прахе распростёрты,
Словно суру, чтут фирман
Оттоманской Порты.

Общей связаны судьбой
Верные сунниты.
Мы учёностью с тобой
Оба знамениты.

Оба смело мчимся в бой,
Молимся на Мекку…
Так признай же над собой
Братскую опеку!»

«Не согласен, – говорит
Дагестан Стамбулу, —
Предан исстари мюрид
Своему аулу.

Ведь червонцами бренча,
У твоей чинары
Всю листву, как саранча,
Съели янычары.

И, свирепостью дыша,
Пламенем одетый,
Ненасытный твой паша
Душой своей витает.

Пусть не в золоте клинок
И ножны потёрты —
Не сложу его у ног
Лицемерной Порты.

Вечно видеть в ней врага
Я не перестану;
Вечно будет дорога
Воля Дагестану.

Для того, кому мила
Только доблесть сердца,
Кроме горного орла,
Нет единоверца.

И, не знавшие цепей,
Два свободных брата —
Мне Койсу моя милей
Тигра и Евфрата!»

И, сказав, исторг клинок,
Сотворил молитву
И, как прежде одинок,
Устремился в битву.

И предрёк Стамбул тогда
Гибель тариката,
Отступившись навсегда
От меньшого брата.

И, рукой махнув, пропал
За Эвксинским Портом —
Там, где пенящийся вал
Слился с горизонтом.

Часть первая

Записки декабриста Александра Бестужева-Марлинского

«Дежурил по штабу дурак-генерал
По долгу присяги и чести.
Под Адлером рапорт царю написал
О том, что я сгинул без вести.

Но как я смеялся над шуткой такой…»

Всеволод Рождественский. «Кавказская встреча».От автора:

А.А. Бестужев-Марлинский, писатель-декабрист, по официальным источникам (донесение штаба барона Розена), «пропал без вести» в июне 1837 г. во время стычки с черкесами при высадке десанта у мыса Адлер; однако тело его найдено не было. Автор пользуется возникшими на Кавказе легендами о том, что Бестужев-Марлинский был взят в плен черкесами, ушел в Дагестан и долго жил у Шамиля.

Записки Бестужева

Глава I

Мой час настал и, правду обнаружив,
Потомству всё поведать я готов.
Пора открыть, что прапорщик
                 Бестужев
Кончает жизнь средь горских
                 удальцов.

Я тот, кого убитым на завале
Сочла в былом родимая земля,
Кого своим наибом называли
В аулах гор мюриды Шамиля.

Кто двадцать лет, заброшен
            в край скалистый,
Блуждал в горах, как новый
                Агасфер,
Для всех – навек исчезнувший
                   Марлинский,
Для Шамиля – изгнанник Искандер.

Язык молвы, сменивший звон булата,
Сынов нужды порочащий хитро,
Виновен в том, что автор
                     «Аммалата»
Берется вновь за старое перо.

Но, небылиц немало напечатав,
На этот раз рассказываю быль,
И потому надменного ренегата
Заменит здесь задумчивый Шамиль.

Теперь дивлюсь, в минувший
                сумрак глянув…
Чем ближе смерть, тем в памяти
                 свежей
Разгульный крут драгунов и уланов,
Весёлый гул гвардейских кутежей.

Любви былой мучительная рана,
Журнальный шум,
                «Полярная звезда»,
И грозный вой декабрьского бурана,
Так много душ отнявший навсегда.

Как мог я знать под гибельной
                картечью,
Среди друзей у медного Петра,
Что в некий день на визг её отвечу
С кавказских гор гудением ядра.

                              …15–16 стр. вырваны

День догорал, когда, обезоружив,
Меня враги в ущелье повлекли.
И много лет с минуты той Бестужев
Не видел рощ родной своей земли.

Но грусть делить в отчизне
                      было не с кем,
Там брата брат чуждался в те года;
И свыкся я с обычаем черкесским,
Жил у хаджи и пас его стада.

Я не забыл о царских преступленьях,
Но о друзьях своих не горевал,
Жил в полусне, второй
                «Кавказский пленник»,
И вдаль глядел на тёмный перевал.

Но, видно, кровь не вовсе охладела,
Очнулся ум, и сердце ожило,
В душе опять проснулась
                 жажда дела,
И без борьбы жить стало тяжело.

Глава II

Бизак тарикат Дагестан гетты-ча!

(Теперь тарикат в Дагестан пошёл!)

Лезгинская песня 30-х годов

Много лет Шамиля ловили
Роты храбрые Пулло
И совсем уж затравили,
Да начальство проспало.

Но решил за дело взяться
Фезе – гордый генерал.
И приметы азиатца
Огласить он приказал:

«Горец выше всех в ауле,
Всех могучей и храбрей,
Не страшится он ни пули,
Ни штыка, ни батарей.

Тот, кто шашкою своею
Косит наших, как ковыль,
Кто из горцев всех сильнее,
И гроза его – Шамиль!»

Так по ротам апшеронцев
Объявил их генерал
И в награду сто червонцев
За поимку обещал.

Вот начался штурм аула,
Что гнездом был Шамиля.
И от пушечного гула
Содрогается земля.

Рекою кровь аварцев льётся,
Взят последний их редут,
И в палатку полководца
Храбрых пленников ведут.

Все они широкоплечи,
Все отвагой велики,
Не бежали от картечи,
А кидались на штыки.

Но имама нет меж ними…
Плохо Фезе метил в цель!
Не раззявами такими
Будет пойманным Шамиль.

С той поры, решив упрямо
Сделать всё, как обещал,
Ловит хитрого имама
Раздраженный генерал.

Но из рук уходит дымом,
Как и прежде, он – Шамиль,
И для всех неуловимый
Остаётся он досель.

А в горах шумит восстанье
С каждым годом всё сильней,
Потому что в Дагестане
Гнёзда целые Шамилей!

Лихая песнь о Шамиле и Фезе
В былые дни запала в душу мне,
И я, борьбой с насильниками грезя,
Мечтал помочь истерзанной стране.

Ещё бродя с Дербентским батальоном
Вдоль гребня гор – природных
                  баррикад,
Уже я знал по слухам отдалённым,
Что горцев вёл к равенству тарикат.

И понимал, что Меккой и Мединой
Лишь для того клянутся племена,
Чтоб стала вновь свободной
                и единой
Ярмо князьков разбившая страна.

Давно огонь народного восстанья
Под пеплом тлел, тревожа весь Кавказ,
И, наконец, в голодном Дагестане
Мятеж племён начался
                   в грозный час.

Седых теснин и впадин древний
                      узник —
Лезгин любил узилище своё.
Свои клинки ковал он в нищих
                      кузнях,
О грани скал точил он лезвие.

Жестокий бог десницей Тимур-Ленга
Его загнал в скалистый каземат,
Равно косясь на турка и на френга,
Он одичал, оборван и космат.

С терпеньем пчел лепил он,
                   словно ульи,
Селенья гор, за сотом – тесный сот;
Как крот, он рыл убежище в ауле
И угрожал противникам с высот.

Бедней глухой российской
                    деревеньки,
Взбираясь ввысь по лестнице крутой
В аул, пахал и сеял на ступеньке
И в щелях гор размахивал гурдой.

Народ здесь был и пастырем,
                    и зодчим,
Судьбою стар, душою вечно юн,
Но царь его из дома гнал, как отчим,
И разорял, как жадный опекун.

Уже не раз запятнаны коварством,
Князья опять царю передались,
И говорил народ в краю аварском:
«Встать надо льву, коль с барсом
                     спелась рысь!»

В былом, когда к величью и свободе
Вёл племена восторженный мулла,
Его рука ни княжьего угодья,
Ни ханских прав затронуть
                   не смогла.

Когда же стал пророком горской воли
Имам Шамиль – вождь бедных
                    узденей, —
Народам гор, искавшим лучшей
                      доли,
Он подарил свободу от князей.

И, чей покой казался бездыханным,
Бедняк – лезгин привольнее
                         вздохнул
И, взяв Хунзах, с последним
                    кончив ханом,
Служить себе заставил чванных мулл.

А новый вождь, боец и проповедник,
В ущелья гор на запад слал гонцов,
И молодёжь народностей соседних
На зов его текла со всех концов.

И как-то раз в глухой аул черкесский,
Где третий год в плену влачил я дни,
Пришёл старик в турецкой
                      синей феске
И с ним чужих аулов уздени.

Они народ подняться призывали,
(Завидя их, бежал немедля бек),
Аулом шли и хрипло распевали,
И тот напев запомнил я навек:

«Тучи угрюмы и хмуры,
Кровь узденей потекла.
Прокляты будьте, гяуры!
Ля-илляга-илляла!

Бекам угрюмым не верьте!
Ханов бессильна хула.
Нет для отважного смерти.
Ля-илляга-илляла!

К бедным сойди с минарета!
Время ль молиться, мулла?
Долгом молитва согрета.
Ля-илляга-илляла!

Враг нам наносит обиды,
Сакли сжигает дотла.
Шашки точите, мюриды!
Ля-илляга-илляла!

Славу внемлите имама,
Горного славьте орла,
Силу умножьте низама.
Ля-илляга-илляла!

Бейтесь и чтите аллаха!
Смелые ждут вас дела.
В бой выступайте без страха!
Ля-илляга-илляла!

Родину спасшему – слава!
Павшему в битве – хвала!
Нет без свободы ислама.
Ля-илляга-илляла!»

Старик-аварец в мечети по-арабски
Прочёл призыв вождя магометан.
И я ушёл, но не на Запад рабский,
А на Восток – в свободный Дагестан.

Пройдя тайком кордоны у Казбека,
Я через край пошёл наперерез.
Но, топором не тронутый от века,
Меня теснил всё яростнее лес.

Семь дней я брёл в унынии глубоком,
Страшась порой, что муки не снесу,
Но бог помог: я вышел ненароком
На берега Андийского Койсу.

Глухих теснин базальтовая люлька
Его хранит, лелея, как дитя;
И много дней он вёл меня
                в Ахульго,
Подножья скал отчаянно когтя.

И, наконец, в тумане розоватом,
С высот хребта за мглистой
                   пеленой
Суровый край, объятый газаватом,
В лучах зари возник передо мной.

Глава III