Татьяна Устинова - Я – судья. Кредит доверчивости

• Название: Я – судья. Кредит доверчивости
• Автор: Татьяна Устинова
• Жанр: Детектив
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-69209-5

Тема, затронутая в новом романе самой знаковой писательницы современности Татьяны Устиновой и самого известного адвоката Павла Астахова знакома многим не понаслышке. Наверное, потому, что история, рассказанная в нем, очень серьезная и болезненная для большинства из нас, так или иначе бравших кредиты! Кто-то выбрался из «кредитной ловушки» без потерь, кто-то, напротив, потерял многое – время, деньги, здоровье!.. Судье Лене Кузнецовой предстоит решить судьбу Виктора Малышева и его детей, которые вот-вот могут потерять квартиру, купленную когда-то по ипотеке. Одновременно ее сестра попадает в лапы кредитных мошенников. Лена – судья и должна быть беспристрастна, но ей так хочется помочь Малышеву, со всего маху угодившему разом во все жизненные трагедии и неприятности! Она найдет решение труднейшей головоломки, когда уже почти не останется надежды на примирение и благополучный исход дела…

---

– Спасибо, Лен!

– Где ты эту жуткую кофту взяла? – поморщилась я.

– Баба Люба, соседка, поносить дала… Для конспирации.

– Ладно, езжай, только не пугайся, у меня там Австралия на потолке.

– Что?

– Иди, горе луковое, – махнула я рукой.

Натка встала и скрылась за фикусом, несчастная даже со спины.

А я вдруг поняла, что легкомысленные люди страдают и переживают как-то особенно трогательно – ведь они не привыкли видеть проблемы там, где они есть, и уж тем более не умеют их решать. Неприятности выбивают таких людей из седла, да так, что непременно хочется броситься им на помощь, потому что пропадут они со своим легкомыслием как заблудившиеся дети, набьют шишек там, где и набивать-то их вовсе не обязательно.

Натка и страдания – понятия несовместимые, нарушающие привычный ход жизни, поэтому я почувствовала, что сестрицу надо непременно и как можно скорее вернуть в состояние вечной эйфории и поиска любви. Так мне будет легче. Так всем будет легче – особенно Сеньке.

Не факт, правда, что, переложив свои проблемы на меня, Натка уже не думает, как бы провести вечер с очередным ухажером… Аромат сладких духов, оставшийся после нее, напоминал, что сестрица не сможет долго переживать.

Я видела в окно, как она, беспечно махнув рукой, поймала такси и уехала.

Машинально пролистав журнал, оставленный ею, я наткнулась на рекламу «Новые квартиры в ипотеку в Павшинской пойме. Время брать!».

Я раздраженно захлопнула журнал и швырнула его на стол.

Эта Павшинская пойма с ипотекой привязалась ко мне как назойливая муха. Думать об этом сейчас не хотелось.

Какая ипотека? Сашке нужны витамины, развлечения, модная одежда и хоть иногда – отпуск на море. Я не могу держать ребенка впроголодь и не купить ей к зиме новый пуховик…

Я допила кофе и направилась к выходу, размышляя, заслуживает ли Натка той острой жалости и сочувствия, которые ей удалось у меня вызвать.

– Портфель! – Меня догнал официант. – Вот, вы забыли под столом… – Он улыбнулся – совсем не заученной улыбкой «для клиентов», а человеческой, белозубой и искренней, словно вполне понимал мою забывчивость.

– Большое спасибо! – горячо поблагодарила я его и вышла из кафе, прижимая портфель к груди.

Натка умудрилась так выбить меня из колеи, что я первый раз в жизни забыла свои бумаги. И если б не добросовестный официант, неизвестно, у кого в руках оказались бы дела, которые я веду.

От этой мысли я, несмотря на жару, почувствовала легкий озноб и безумную злость на Натку.

Не дай бог, выяснится, что она все же брала кредиты…

Я села в раскаленную «Хонду» и рванула с места так, что завизжали шины, а некоторые пешеходы встревоженно обернулись…

Устыдившись своей неожиданной злости, я сбавила скорость, заняла место в правом ряду и поехала в суд.

* * *

Виктору казалось, что этот счастливый сон будет длиться вечно. У него не было начала, а значит, не должно быть конца…

Он родился тогда в больнице заново – с сердцем, которое, казалось, сделало первые в его жизни удары, с новой чистой душой и чужой, незнакомой внешностью: Виктор не помнил, как выглядел раньше.

Все говорили о какой-то аварии, о том, что байк всмятку, а его спасли чудо и шлем…

Виктор не помнил никакой аварии, не помнил, что у него был байк, впрочем, иногда по ночам он просыпался от какого-то дикого шума в голове – этот шум напоминал визг колес и грохот металла… Он не мешал ему жить, этот шум, просто будил его изредка и подтверждал слова врачей и соседей по палате о какой-то аварии.

Как ни прислушивался к себе Виктор, он не обнаруживал в своей новой душе и новом сердце страсти к байкам, скорости, ночным гонкам…

К чему все это?

Кажется, таких гонщиков называют в народе «донорами на колесах». Молодые, здоровые девчонки и парни разбиваются насмерть – бери на органы все, что хочешь, если с родственниками договоришься…

Неужели он был таким же дураком?

Это подтвердила мать, которую пустили к нему в тот день, когда он очнулся.

Она поставила на тумбочку пакет кефира, положила несколько апельсинов в пакете и, поджав сухонькие губки, спросила:

– Ну? Допрыгался?! Я ведь предупреждала… Не дай бог, калекой останешься, я тебя кормить не буду…

Мать Виктор помнил, но смутно – какие-то крики, попреки, что «она его кормит», и губы – жесткие, злые губы, которые она всегда поджимала, и их почти никогда не трогала улыбка… Кажется, она растила его одна… Кажется, маялась, убивалась сутками на работе, не устроила свою личную жизнь, и все из-за него, Виктора…

Он почувствовал себя виноватым тогда, глядя на пакет кефира и апельсины, наверное, мать потратилась, в чем-то себе отказала, а потом ехала долго, с пересадками, в больницу и опять тратилась – на билеты…

– Прости, мам… – прошептал он, но, похоже, она его не услышала.

– У всех дети как дети, а ты… – Мать закрыла лицо руками и всхлипнула.

Виктор хотел спросить, откуда у него мог взяться байк – удовольствие дорогое, – ведь не она же ему денег дала на мотоцикл, который он якобы разбил всмятку. Он многое хотел у нее спросить, но мать развернулась и ушла, так и не оторвав рук от лица…

Амнезия…

Какое тягучее, вязкое слово. И одновременно – колючее. Врач говорил «у тебя амнезия», и Виктору казалось, что ему сообщали – прежний Виктор умер, а кто ты – неизвестно.

– А когда это пройдет? – рискнул он однажды спросить у врача.

– Одному богу известно, – вздохнул пожилой доктор, и было невероятно странно, что он ссылается на творца…

Впрочем, Виктор не хотел ничего вспоминать – наверное, в той его жизни было мало хорошего и радостного, наверное, он что-то делал не так, жил и мыслил неправильно. Виктору нравился белый лист в его голове, сердце, душе… Этот лист можно заполнять заново, начисто, не допуская ошибок.

Так и случилось.

Он переписал судьбу благодаря амнезии.

Поэтому начала у этого счастливого сна не было, а значит, не могло быть и конца…

Утром дежурная сестра сказала, что звонила какая-то девушка, интересовалась здоровьем Виктора.

Почему она звонила медсестре?

Почему не пришла, если это его девушка?

Виктор категорически не помнил, с кем встречался, кого любил, и любил ли вообще… Поэтому, когда сосед по палате вышел в коридор, а потом, заглянув, подмигнул и сообщил шепотом: «Там твоя пришла», – Виктор напрягся. Какая она – эта «твоя»?

Вдруг сердце не дрогнет, не вспомнит, останется равнодушным… Что тогда делать, как объяснять, что на «белом листе» нет места чужому имени? Да, и кстати, как же ее зовут?

Дверь открылась… И палата словно залилась солнечным светом – несмотря на то, что за окном сумрачный день, несмотря на то, что больничный воздух пропитан страданиями…

Он сразу узнал ее.

И вспомнил имя – звенящее, переливающееся, как луч солнца в горном хрустале, – Анжелика. Это имя он готов был вписать в белый лист и оставить его там единственным.

Облако медовых волос, пронзительно-голубые глаза, фарфоровая кожа и свежие пухлые губы в полуулыбке. В руках она держала связку воздушных шаров – синих, красных, желтых и белых. Они заполнили пространство под потолком, нарушив скучную геометрию комнаты веселым разнообразием…

Эти шары Виктор тоже готов был вписать в белый лист навсегда.

– Лика! – Он подтянулся и сел на кровати, хотя прежде не мог даже приподняться.

Она засмеялась, выпустила шары, которые разноцветным ковром оккупировали потолок, и присела на край кровати.

– Лежи, Вить, мне сказали, что ты скоро поправишься.

Он схватил ее прохладную руку и прижался к белоснежной коже губами. Почему-то это ее смутило – щеки зарделись, глаза потемнели и из пронзительно-голубых стали синими…

– Вить, тебе нельзя волноваться…

– Я так ждал тебя, так ждал…

Еще минуту назад он никого не ждал, а теперь был уверен, что умер бы без этих глаз, этих тонких рук и разноцветных шаров…

Она мягко отобрала свою ладонь и быстро-быстро стала говорить. Ее голос струился серебристым ручьем, слова сливались в бесподобную мелодию, и Виктор сделал усилие над собой, чтобы из этой мелодии вычленить предложения и фразы…

Оказывается, они учились на одном курсе в лингвистическом университете, оказывается, уже защитили диплом… Все однокурсники бегают, ищут работу, иногородние разъехались по домам, поэтому его никто не навещает, и снарядили ее – от всего курса… Решили, что фруктов и соков у него навалом, поэтому скинулись на шары…

Почему «снарядили», почему «скинулись»? Виктор не понимал ничего.

Он снова взял ее за руку и, слушая удары собственного сердца, спросил:

– Когда у нас свадьба?

Она опять смутилась – на этот раз почти до слез, – испуганно глянула на соседа справа, который делал вид, что читает газету, опять мягко высвободила руку и дрогнувшим голосом спросила:

– Ты о чем, Вить?

– Я что, до сих пор не сделал тебе предложения?