Сергей Платон - Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла

• Название: Тонкие повести. Стеклобой/Театральные каверзы/Инглубагла
• Автор: Сергей Платон
• Жанр: Русское современное

Три небольшие повести с громадным жизненным смыслом, пожалуй, самое лучшее из написанного автором на сегодняшний день. Несколько дней жизни юного художника, целая жизнь театрального актера, последний год жизни классической арбатской коммуналки – все это поводы к размышлению о нас, сегодняшних, о наших отношениях с жизнью. Автор хорошо владеет словом и слово это меткое, остроумное, элегантное, легко приводящее читателя в нужное эмоциональное состояние, предлагая ясные чувства и точные мысли.

---

6

С пионерским детством ему тоже повезло. Лагерь был стареньким, небольшим (семь отрядов), наполовину заросшим сосновым лесом и каким-то многоуровневым. Деревянные корпуса, спортплощадки, бассейн, клуб, столовая, баня и ритуальная площадь для торжественных линеек, обозначенная высоченным флагштоком с красным флагом, соединялись деревянными мостками и ступенями. Строители разместили домики на нескольких разновысоких холмах так, что фундамент главного корпуса приходился вровень крыше клуба. Между корабельными соснами, в узловатых корнях, лежали навалы огромных валунов и виднелись зигзаги скальных выступов. По камням часто носились юркие зеленые ящерки.

Три смены пролетали в небольшом количестве обязательных в той стране официальных пионерских мероприятий и неимоверном числе нормальных детских дел – концертов, рыбалок, купаний, спортивных состязаний, дискотек, турниров на подушках, измазывании спящих девочек зубной пастой, убеганий с тихого часа, прогулок за территорией, дружб и любовей. Коллектив молодых воспитателей и вожатых смотрел на естественные шалости пионеров сквозь пальцы, сам повсеместно нарушая режим.

Подрастающему Егору нравились пионерские ритуалы и детская советская атрибутика, добавляющие в картинку отроческого бытия краски театрализованной патетики. Он с наслаждением отутюживал алый галстук, наряжался в белые высокие гольфы, широкие синие шорты, слепящую снежным крахмалом рубашку с нашивкой на рукаве в виде пионерского костра, и с особенным шиком пристраивал на макушку атласный прямоугольник красной пилотки. Форма приобщала к заманчиво важному, сильному, хорошему. Он чувствовал себя козявочной, но уже частью пока малопонятного понятия «прогрессивное человечество», радостно выкрикивал ритмы речевок, шагая в строю, искренне салютовал флагу и старательно орал песню о старом барабанщике, не особенно вникая в ее смысл.

Именно в лагере Егорку научили популярной игре под названием «спичка». Сложных игровых основ она не содержала, служа простым поводом вдоволь пооткровенничать и, ощущая в центре груди теплое удовольствие, прямо пообщаться о чем-то главном. Все садились рядом, зажигали спичку и быстро передавали ее по кругу. Тот, на ком она гасла, должен был честно, как на духу, рассказать что-то важное, посвятить в тайну, ответить на любой вопрос. Выяснилось, что и ребята прекрасно о ней знают.

7

– Ну что, пионеры, вспомним лагерное детство? – предложил Егор.

Сергей сразу уронил не успевшую разгореться спичку. Пришлось под большим секретом рассказать о почти написанном черновике его первой книги, которую уже читала кафедра. Удивительнейшим образом, самые вменяемые педагоги не только высоко оценили его измышления, но даже добавили немного своих, и теперь заставляют перешагнуть через два курса экстерном, чтобы остаться в аспирантуре. Почти все говорят, что его книжонка – зрелая и емкая кандидатская.

Виталик саркастично поведал о своих гомосексуальных опытах и о том, что скоро женится, в связи с чем придется бросить университет, но он еще поборется с судьбой. Оказывается, у Штока в Одессе должен был родиться ребенок. Будущего папашу тут же весело отправили за водкой.

Егор поведал о своем первом полете, случившимся в лагере, когда они сбежали с дружком с тихого часа и махнули купаться на речку. Рассказал, как, накупавшись до посинения, валялись на раскаленном асфальте заброшенного шоссе и беззаботно болтали о всяческой ерунде. Как здорово, что они тогда удрали от этих!

8

С каким же упоением, оказывается, можно объедаться разными кислыми и сладкими ягодами в лесу, а затем целый час не вылезать из ледяной речки. И никаких тебе воспитателей-вожатых-физруков! Разговор с другом получался совершенно легоньким, немного наивным (этому-то было всего двенадцать), но очень-очень приятным. Где-то в груди чувствовалось горячее удовольствие. Примерно там, где кончаются ребра. И дело было не в асфальтовой сковородке, на которую они плюхнули свои абсолютно голые, покрытые гусиной кожей, мокрые тела.

Он давно уже заметил, что когда происходит что-то хорошее, в этом самом… (как же оно называется?), в этом подреберье (кажется, так) всегда разливается жар. Примерно такой же, какой исходил от серого мягкого асфальта, пропекающего тело насквозь. Примерно такой же, какой с утра выливал на них солнечный шарик. Яркое слепящее тепло погружало в удивительно умиротворенное, но при этом не сонное состояние. Говорить перестали. Смирно лежали, восторженно разглядывая огромное синее небо с редкими пятнами белых облаков.

Егор тихо соврал, что жариться на асфальте научил его папка, хотя не помнил отца. Фантазия нарисовала недопроявленные образы гигантского мужского тела с непомерно длинными сильными руками, часто отрывающими от земли и поднимающими ввысь, царапающей колкости небритого подбородка на вымышленном лице, легкого одеколонного запаха и ласковой силы ладоней. Наплел с три короба про кисти отцовских рук с тонкими пальцами и прозрачным волосяным пухом на фалангах, вытирающие нос. Изобрел аккуратные овалы выпуклых ногтей, тормошащие затылок и вычесывающие забившийся в брови речной песок. Сочинил неразрешимый детский вопрос: почему это на папиных руках растет точно такой же белесый лесок волосков, как и у него на бровях и макушке? При этом продемонстрировал с ухмылкой собственные запястья, подернутые густым белобрысым пухом.

Опять замолчали. Он раскинул руки в стороны, прижав ладони к асфальту, на секунду закрыл глаза, а когда раскрыл – мир перевернулся. Чудесный перевертыш не удивил и не испугал. Егор летел, держа легкий мир на плечах, а под ним плескались синие волны бывшего неба в пенных барашках бывших белых облаков. Настоящее море он видел только в журналах и кино, поэтому то, что воспринимали глаза, и было истинным морем, смыкающемся на линии горизонта с зеленым лесным небом.

Мир возвратился на место под оглушающий скрежет тормозов и грубый крик:

– Ах вы, сучата! Я вам сейчас все жопы надеру!

Над ними нависла кабина еле успевшей затормозить высоченной фуры. Зацепив уже высохшие трусы и комок одежды, ловко уворачиваясь от коренастого мужика, опасно размахивающего монтировкой, они сиганули в сторону леса. Вслед понеслись залпы ругательств. Такой отборной брани и многоступенчатой матерщины ни до, ни после той истории, услышать не доводилось.

9

Результаты летней ночи откровений оказались неожиданными. Университетский кружок четырех молодых мужчин, перерастающих юность, начал стремительно рассыпаться. Шток через полгода женился, бросил обучение и переселился домой. Серега и Вадик тоже поженились с интервалом в две недели. Не на сестрах, конечно же, на хороших подругах.

Нынешней весной редко захаживающие егоровы собутыльнички часто скучали, книжки валялись на стеллаже, а поспешно расклеенные после зимы окна уже третью неделю безбожно сквозили. Впрочем, кто из них скучал, сквозил и валялся, надо еще посмотреть. Главное, что сам он как-то подрастерялся в своем размеренном уютном мире. Ощущение тихой гармонии последних лет потихонечку таяло, как теплый мартовский снег. Вот ведь.

С Гейшей было хорошо, только виделись редко. За кулисами и в гримерках ночников звали ее Гешка. Дурацкое имечко с мусорным налетом, как впрочем, и кулисы всех ночных клубов, в которых они с Гейшей бывали. Он так и не запомнил ее реального имени. Лариса? Лиза? Алиса? Училась, кажется, в юридическом.

Пока звезда гримировалась, Егор слонялся по клубным танцполам, курилкам и сортирам, робко разглядывая разгоряченных пацанов-аниматоров в легких кислотно-пляжных костюмах. При внимательном рассмотрении выяснялось, что многие из них гораздо старше Егора. Ничего себе пацаны. Дядьки тридцатилетние с довольно потертыми рожами, а отойдешь на метр – юнцы.

Как же странны, все-таки, эти эстрадники. Может быть у драматических, цирковых или киношных как-то иначе? Ничего себе профессия, всю жизнь болтаться в кулисах, наряжаться в мишуру, надменно демонстрировать себя на служебном входе, загадочно курить, выдавливать из горла фальшивый хохот, и только время от времени выскакивать за спину более или менее известного певца, подогревая и так уже разогретый горячительным зал.

Он любил актеров и почитал многие роли кинозвезд непостижимо прекрасными, удивительными, потрясающими, гениальными. Но разгадать предназначение миллиона обычных артистов не мог. Знаменитый актер и неизвестный артист – разные профессии. В очередной раз придя к этому выводу, Егор прекращал размышления об актерстве.

Гейша работала стрип, и как только вскипала фонограмма ее номера, он несся к площадке. На сцене происходило что-то грандиозное и необыкновенно красивое. Экспрессия желания, вскипающая страсть, жажда и поиск удовлетворения были настолько ясны и убедительны, что неповоротливым охранникам приходилось сильно потеть, отгоняя публику от авансцены.