Евгений Балинский - Сероин (сборник)

• Название: Сероин (сборник)
• Автор: Евгений Балинский
• Жанр: Русское современное

Сероин – основное действующее вещество в химическом составе депрессивного состояния. Невидимые, неосязаемые, но очень хорошо ощущаемые острейшие доводы этого зверя легко проникают в самую душу, и затем очень неохотно покидают свитое там гнездо, рассеивая тёмно-серую безысходность, беспокойные переживания и едкие сомнения; высиживая всё новых и новых своих угрюмых пасынков, неприятно расширяя сознание и ограничивая мышление. Но как и любое вещество, совокупляющееся с особо податливыми нейронами твоего головного мозга, сероин тоже вызывает привыкание…

---

Павел Григорьевич быстро вернулся. Зайдя в класс, он сказал:

– О, молодцы, уже готовы. Так… Сейчас кое-что запишу, и начнём… – он подошёл к своему учительскому столу, сделал какие-то записи в тетради, и весело продолжил:

– Итак, девочки, сегодня мы будем учиться лепить натюрморт!

Что это за слово такое, «на-тюр-морт»? И я спросила:

– А что это?

– Это когда рисуют, или, как мы, лепят фрукты, например. Сегодня я хочу научить вас лепить тарелочку, и, если успеем, вылепим груши с яблоками и положим на неё. Если у нас будет хорошо получаться – я возьму ваши поделки, обожгу их, а затем мы с вами их раскрасим. И потом вы сможете подарить их бабушке или маме! – радостно ответил Павел Григорьевич.

Нам со Светкой тут же захотелось, чтобы у нас получилось, чтобы Павел Григорьевич обжёг наши тарелочки с яблоками и грушами, потом помог раскрасить, и мы их подарили. Но не успели мы оторвать по кусочку глины, как дверь класса открылась, и зашёл Светкин папа. Светка чуть-чуть расстроилась, что сегодня ей не удастся ничего слепить, но быстро вспомнила, что сейчас она с папой поедет на машине, и снова повеселела, быстро убрала все свои принадлежности, собралась, и они ушли. Я осталась одна. Павел Григорьевич плотно закрыл дверь класса и сказал: – Ну, Надюш, давай, бери небольшой кусочек глины, и скатывай из него шарик. Ага, вот так, молодец… Теперь его нужно смять, чтобы получился блин, из которого мы будем делать тарелочку… – и с этими словами Павел Григорьевич подошёл ко мне и сел рядом.

– Смотри, вот так… – он взял мои руки в свои, и стал помогать, затем улыбнулся и спросил, – ну что, надоела вам Галка своим хвастаньем?

– Надоела, Павел Григорьевич. Почему только она ездит, а никто из нашего класса больше не ездил? – спросила я, глядя на Павла Григорьевича.

– Не знаю, Надюш, почему так получается. А ты тоже хочешь на море? – снова спросил Павел Григорьевич, отложив глину в сторону, и заглянув мне в глаза. – Да, очень. Я никогда на море не была, хочется посмотреть, как это… – ответила я, чуть расстроившись, вспомнив об этом удивительном «мо-о-оре».

Павел Григорьевич заметил, что я чуть-чуть загрустила, прижал меня к себе и стал гладить по голове и по спине. Жалел. Затем, вдруг обрадовавшись какой-то мысли, начал говорить:

– Слушай, а знаешь что? Я, наверное, смогу тебе помочь. У меня есть друг в обкоме, который даст тебе путёвку. Я постараюсь его уговорить. Но туда отправляют только здоровых девочек. У тебя ведь ничего не болит?

– Нет, ничего-ничего не болит! – тут же ответила я, с надеждой посмотрев на Павла Григорьевича, который улыбнулся и сказал:

– Очень хорошо! Знаешь, я детским доктором был раньше, и лечил маленьких детей. Давай я посмотрю, всё ли у тебя в порядке со здоровьем, и если всё хорошо – постараюсь достать путёвку. Хорошо?

Я, конечно же, согласилась, и он попросил меня снять форму, блузку и маечку. Затем Павел Григорьевич долго и очень внимательно меня осматривал и ощупывал.

Когда осмотр был закончен, Павел Григорьевич сказал, что всё в порядке, и можно одеваться. Я обратно надела свою маечку, блузку и школьную форму, убрала все принадлежности для лепки, так как занятие было закончено, как сказал Павел Григорьевич, и, сложив тетрадки в портфель, уже было собралась выйти из класса, как Павел Григорьевич меня окликнул:

– Подожди минутку, Надюш, – мягко сказал он, и подозвал меня к себе, – Ты это, вот что. Никому ничего не говори. Потому что иначе может не получиться с путёвкой, все дети захотят сразу, и тебе ничего не достанется, понимаешь? А папе скажем, когда путёвку дадут. Да?

Я всё поняла, и пообещала молчать, после чего Павел Григорьевич добавил:

– Завтра у нас кружка нет, ты после уроков останься. Все детки разойдутся, и я тебя ещё разок осмотрю, ладно? Целиком уж, чтобы наверняка.

– Конечно, Павел Григорьевич! Спасибо большое! – ответила я, и рассмеялась от очень-очень хорошего настроения.

* * *

Светило тёплое апрельское солнце. Разнежившись на своём учительском стуле, Павел Григорьевич сидел, расстегнув несколько верхних пуговиц на рубашке, и ни о чём не думал. Его сознание лелеяла и приятно укачивала сладостная томная нега, расслабившая каждую мышцу его тела, и увлекавшая куда-то далеко-далеко…

Не хотелось ровным счётом ничего. Только курить. Павел Григорьевич никогда не курил в классе, но сейчас было так уютно и хорошо, что он, расплывшись на стуле в истинном блаженстве, достал пачку сигарет, вытащил одну папиросу, и закурил, смакуя каждый миллиметр дыма, попадавшего в лёгкие…

* * *

Светило яркое апрельское солнышко. Маленькая Надюша спешила домой из школы. Солнце было такое ослепляющее, что казалось Надюше уже именно тем, желанным южным солнцем, которое она обязательно увидит в «Артеке». Она шла домой, пытаясь хоть как-то прикрыть лицо от солнечных лучей, жмурилась и мечтала о том, как хорошо будет в лагере, как весело будет играть с ребятишками, купаться в том самом, бескрайнем море и петь разные весёлые песенки про любимую родину, со всех концов которой собрал детишек «Артек». И её соберёт, обязательно. Пригласит к себе в гости, и закрутит в радостном вихре счастливого детского веселья.

Ведь добрый, замечательный Павел Григорьевич не может обмануть. Такого просто не может быть.

Аппетит

Непонятная свобода обручем сдавила грудь.
И неясно, что им делать, или плыть, или тонуть.
Корабли без капитана, капитан без корабля,
Надо заново придумать некий смысл бытия.
Нафига?

гр. Агата Кристи, «Два корабля».

От друга Славика Димка вернулся в очень хорошем настроении, открыл входную дверь своим ключом и зашёл в квартиру.

– Ты где был, сучок? – раздался пьяный мужской голос из кухни, по которому Димка определил, что его отец опять напился. «Снова бухать начнёт…» – проползла грустная мысль в голове парня. Он, сильно расстроившись, бросил поникшим голосом:

– У Славки.

Димка разделся, и прошёл на кухню: в его сердце ещё теплилась надежда на то, что ему показалось, и что отец на самом деле не пьяный, что это просто так послышалось. Вошёл и увидел, что отец сидел за столом, грыз копчёную скумбрию, затем жирными от рыбы руками схватил стакан с пивом и мигом опрокинул содержимое в себя. Затем поднял с пола двухлитровую бутылку «Жигулёвского Классического» и налил ещё. Шаткие Димкины надежды рухнули: отец снова начал пить. На первый взгляд может показаться, что ничего страшного не произошло, однако Димкин отец если уж начинал пить, то делал это по-настоящему: надолго уходил в запой, часто получал прогулы на заводе, зассыкал штаны, диван, на котором спал, и пол в туалете.

Димку он никогда не бил, ни пьяным, ни трезвым, однако у отца было слабое сердце, и парень очень боялся, что тот может умереть. Ещё Димка читал в интернете, что бывает так, когда сильно пьяный человек прямо во сне захлёбывается рвотными массами и погибает, поэтому когда отец уходил в запой, Димка по нескольку раз за ночь просыпался, подходил к кровати отца, прислушивался к его дыханию и биению сердца, после чего с облегчением вновь ложился спать.

Матери у Димки не было: она погибла несколько лет назад, попав под машину. Нельзя сказать, что отец стал пить именно после этого. Нет, так было и при матери, и даже в далёком Димкином детстве. Нельзя также сказать, что отец сильно расклеился после смерти жены: он, казалось, как и прежде ходил на работу, вовремя возвращался домой, и никогда не приводил в их с Димкой квартиру других женщин. Поэтому в моменты запоев всё хозяйство валилось на неокрепшие плечи четырнадцатилетнего подростка.

Димка прошёл в свою комнату, ничего не сказав на увиденное на кухне, так как чувствовал, что к горлу подступает комок, а глаза становятся влажными. Он не хотел, чтобы отец это видел, поэтому тут же направился к себе. Он зашёл в свою комнату и плотно закрыл дверь, затем лёг на кровать, уткнулся в подушку и тихонько, но очень горько заплакал. Конечно, всё хорошее настроение как рукой сняло и не хотелось ровным счётом ничего: ни есть, хотя ещё полчаса назад парень был очень голодным, ни заниматься заданными в школе уроками, ни возиться с моделью, которую Димка начал делать на кружке автомобильного моделирования, ни даже играть в компьютер. Хотелось только лежать, а больше всего – просто испариться, чтобы ничего этого вдруг не стало.

Вдруг Димку осенила мысль, что может быть отец не уйдёт в запой, может быть, он просто сегодня выпьет и ляжет спать, а завтра пить уже не будет! Димка вскочил с кровати, и пошёл в ванную, где умылся и привёл себя в порядок, чтобы отец не увидел никаких следов слёз, вышел из ванны и скорее направился в кухню.

– Ну что, опять в запой? – обращаясь к отцу, спросил Димка.

– Да ты что, конечно нет! – отец категорически отрицательно замотал головой, – вот это допью – и спать упаду. И завтра никакого пива там, или другого дерьма. Ясно тебе? Руку даю на отсечение.