Мария Каменецкая - Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы

• Название: Сахар на дне чашки. Повесть, рассказы
• Автор: Мария Каменецкая
• Жанр: Русское современное

В дебютный сборник вошли тексты, написанные в разные годы: как впечатление от длинных дальних путешествий, как отклик на наблюдения за жизнью и как попытка увидеть себя.

Несмотря на пеструю стилистику текстов, включенных в сборник, их объединяет образ человека, который потерялся, заблудился, забыл (временно или насовсем) дорогу к дому, волей-неволей оставшись наедине с миром.

---

– Ладно! Домой, – решил Денис, – На ногах еле держусь.

До станции шли молча и тяжело. От вина гудело в голове, ноги прилипали к земле. Покрывала, мангал и прочее весили целую тонну. Лане хотелось плакать – например, о вечеринках, которые заканчиваются весело. Денис думал о том, что придет к себе, а там другой сумасшедший дом. Таня злилась и сама не знала, почему.

– Странный день рождения, – шепнула Лиза Михаилу, – Таня странная.

Очкастый Миша согласился, вдруг ощутив симпатию к Лизке, которую почеши за ушком, и тем осчастливишь.

– Развезло так развезло, – сказал Денис, упав на сиденье электрички, – Мне бы ехать и ехать… А то сейчас приду домой, там бардак. У бабульки запоздалая гульба с подружками, дедулька водяру себе подливает. Дурдом, чую.

Денис жил с бабушкой и дедушкой. Куда делись родители, друзья не спрашивали, чуя, в свою очередь, трагедию, о которой боялись узнать. Бабушка и дедушка кормили Дениса кашей и супом, а также рассказами о скорой кончине кого-нибудь из них. Хотя старики были бодры и, по большому счету, не старики даже, Денис старался жить так, чтобы не расстраивать их покалывающие сердца и ноющие поясницы.

– Побыстрей бы в тепло, – ныла Лиза, – Побыстрей бы, чтоб хорошо все было.

– Ну скажи, скажи, как жить дальше, как жить в этом противоречивом мире? – говорила Лана, – Во что верить? Куда идти, скажи? Куда идти девочке, красивенькой девочке, волевой такой, умненькой и, такой, о-оч-ень честной, если она не хочет замужа, а хочет свободы?

– Ого самооценка, – заметил Денис.

– А что такого? Вы слышали, что теперь выпускников вузов будут штрафовать, если они работают не по специальности? Слышали? То есть если я не хочу работать в туризме, а хочу, может, овощами торговать – все, штраф! – продолжала Лана, то трезвея, то уплывая.

– Пофиг вообще, – Таня подремывала, забравшись на скамейку с ногами и положив под голову Денисову куртку.

Всех сегодня развезло.

– Если задуматься, в этом есть здравое, это самое, здравое зерно, – встряла Лиза.

– Так было всегда, и каждый на своем месте, – сказал Миша и икнул, – Во веки веков.

– Во-во, полная х-ня, – отрезала Лана, – Про здравость мне мама втирает, про место – папа. Х-ня – и то, и это.

– Ого, – опять удивился Дениска, – Чтоб Лана Таранта дважды матернулась за пять секунд… Великий день.

– Вы ее плохо знаете, – усмехнулась Таня, – Вы вообще невнимательные. «Уж полночь близится, а близости все нет».

– Ну и юмор. Куда уж нам, – сказал кто-то из мальчиков.

По домам, наконец. Попрощались быстро, сдержанно, не размазывая слова. «Крошки, целую ваши ручки». «С днюхой, Татьяна!». «На связи». Не на сто лет прощались.

Увидятся раньше, чем соскучатся.

Дома у Лизы грохотал телевизор, пахло жареной картошкой, в обеих комнатах, на кухне и даже в ванной орал свет. Вышла лохматая, как старая болонка, мамаша.

– Садись есть, где тебя носит, – скороговоркой сказала мать.

– Я не голодная.

– Да не хочу, мам, мы с ребятами шашлыков наелись, – Лиза говорила тихо.

– Так, две ложки. И поговорим заодно, как ребята, расскажешь, да я оголодала, тебя жду, посиди со мной, я не могу есть одна.

Лиза вздохнула, послушалась. Села. Запихала в рот дольку масляной, пережаренной картошки. Мать бухнула майонеза и кетчупа, сидела наворачивала.

– Что ж ты, целый день не ела? – спросила Лиза.

– Конечно! Когда одна, кусок в рот не лезет, – сообщила мать с набитым ртом. – По телевизору интересные передачи были. Оказывается, есть специальная метода – за месяц можно выучить десять языков. Надо попробовать тебе.

– Ага.

– Ага-ага. Когда ж ты уже порадуешь мать.

Лиза сполоснула тарелку, налила себе чаю.

– Отец звонил. На границе застрял, говорит. И чего они там возят, что их держат по трое суток?

– Это не они, это наша таможня.

– Не знаю, вечно ты его защищаешь, короче, скоро будет. Глянь, Лизон, что купила.

Недавно Лизина маман увлеклась искусственными цветами, так что по квартире были расставлены букеты из пластиковых роз и бумажных хризантем. Сегодня к искусственным цветам мать добавила пластмассовые красные яблоки – украсила ветхое трюмо в прихожей.

– Ну! – сказала мама, – Красота!

– Фу! – отрезала Лиза, – Кошмар! Ты хоть, не знаю, посмотри журналы по интерьеру.

– Вот сама и смотри!

Еще немножко – Лиза отлично знала сценарий – и мать понесет на слезы. Она подожмет губы, пойдет трагическими пятнами и, наконец, разрыдается: «Стараюсь-стараюсь, а в ответ что слышу. Вот сама и украшай, как хочешь, я не против, я только рада буду, если хоть кто-то поможет».

Действительно, мать краснела и пухла, как комар, напившись крови.

– А ведь от вас только слышишь «фу» да «фу», а я так надеялась – будет муж-кормилец-помощник, будет доча-умница-помощница-красавица…

Не выдержав, Лиза метнулась к себе в комнату и хлопнула дверью: от картошки мутило, да и от остального тоже.

В квартире у Мишы было тихо; у них почти всегда было тихо. Родители любили роскошь и излишества, но на домашнем общении экономили – дома отдыхали. Миша кинул ключи на трехногий столик в прихожей, объявив о своем возвращении. Ноль эмоций.

Тихо тикали дубовые часы, откуда, по преданию, должна была и кукушка вылетать, только Миша ее ни разу не видел. Побулькивала мультиварка на кухне; на такой блестящей металлической кухне, что куда ни глянь – наткнешься на свое отражение.

В гостиной работал телевизор, тоже, конечно, тихо: на экране почти беззвучно сражались боксеры. Из-за кожаной спинки дивана торчала отцовская макушка, из-за подлокотника массивного кресла выглядывала рука матери.

– Привет, – сказал Миша.

Макушка вроде бы кивнула, рука помахала.

– Овощи сейчас будут, – вполголоса сообщила мать.

– Сыт. Спасибо.

– Тогда я выкину, – так же тихо и бесстрастно отозвалась мать.

Миша не выдал никакой реакции, ушел к себе, плюхнулся на кровать, не переодеваясь. Кивнул, как обычно, портретам на стене: Ницше, Керуаку, Конан Дойлу, Хантеру Томпсону, Бегбедеру и Мураками, – с четырнадцати до восемнадцати Мишу здорово колбасило. Из-за портретов на стене Мишу в свое время называли девочкой с томиком стихов, интеллектуалом с хвостиком, фанаткой и т. п. Сейчас-то Миша повзрослел и мог справиться уже без этих ребят, но как-то неловко было скручивать портреты и куда-то запихивать: когда Мише хотелось поговорить (а дома с этим всегда было туго), они здорово выручали.

Миша включил камеру и принялся рассматривать фотографии с пикника. Было много Тани (Денис постарался), и на всех фотографиях она была задумчивая и, даже когда обнималась с Ланой, какая-то отстраненная. От изображений Мокроусовой Лизы, так настойчиво улыбающейся и лезущей в камеру, Мише было неловко – будто бы это он виноват в том, что Мокроусова такая тупая.

Он увеличил и внимательно просмотрел фотографии, сделанные незаметно. С недавних пор, прочитав какую-то глянцевую, однако убедительную книжку, Миша полагал, что вся суть человека проступает, когда снимаешь его в правильный момент скрытой камерой. Миша хотел бы однажды стать настоящим репортером. Он бы хотел уметь наблюдать и видеть.

Вот Денис ищет Таню и кричит. Таня лежит на песке. Лана рассказывает про хэндмейд и пьянеет. Лиза трещит, размахивая руками. Денис смотрит на Таню. Вот Таня что-то шепчет Лане на ухо, а та изумленно слушает.

Ничего такого, что сошло бы за новость. Танька странная. Денис разволновался за нее – может, влюбился, а может, просто привык за всех волноваться. У Ланы на лице написано: побешусь и выйду замуж через два года. А Мокроусова дура.

«Данный эксперимент не показателен. Я и так про них все знаю. Надо выходить на настоящее поле», – подвел Миша итог своим скудным наблюдениям и, разлёгшись на кровати, стал думать о том, какие прорывы в репортажной фотографии ему бы однажды хотелось совершить.

Как и предсказывал Денис, у него дома было не продохнуть от веселья: солидные дамы, подружки его бабули, громко подпевали бурановским бабушкам в телевизоре, пили и курили. Пахло солеными огурцами и жареным тестом. Прихожая была усеяна стоптанными старомодными туфлями и многочисленными шарфиками в цветочек.

– Кто пришел! – весело закричали гостьи, – Наш товарищ Денис дорогой!

– Денисочка вернулся! – закричала конкретно его бабуля и повисла на шее, обдав хорошим водочным запахом, – Вот только Денисочка, наш помощник, и держит нас на этой земле.

– Видимо, в прямом смысле слова «держит», – Денис отвернулся, стараясь дышать ртом, и снял бабулю с шеи, – Даже мы столько не пьем.

– Музыку-то потише сделайте, милицию на вас вызовут, – пожурил он.

– Милицию?! На нас! Вот хохоту-то будет! – и бабули, не дожидаясь, громко расхохотались.