Юрий Гельман - Дети радуги

• Название: Дети радуги
• Автор: Юрий Гельман
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2015

Жизнь – это сплошное преодоление. Понимание этого отчасти помогает справляться с любыми испытаниями, будь то потеря близких, несправедливый тюремный срок, лютый холод или одиночество, когда помощи ждать неоткуда. Не слишком ли сурово обошлась судьба с простым учителем истории? И можно ли считать наградой за все лишения случайный перенос в параллельный мир, где Алексея никто не ждет, где время течет по-своему, где миропорядок устроен совсем не так, как в знакомом XXI столетии? Что найдет он там: покой тихого французского городка или преследование со стороны английских спецслужб и агентов Лубянки? Кого встретит на своем пути: друзей или предателей? Чем наполнится его душа: разочарованием или новой любовью? Главное, что придется понять Алексею: в любом времени, при любых обстоятельствах, даже под угрозой смерти – нужно оставаться Человеком.

---

– Какая еще любовь? – встрепенулся Алексей.

– Да нет, я не в том смысле.

– Так и выбирай слова.

– А ты не строй куру, когда я тебе о простых вещах толкую.

– Знаешь, Федор, я второй год на зоне, а никак не привыкну к этому ужасному языку. Что за слова, что за выражения!

– Ты что, министра культуры из себя корчишь? Да на этом языке полстраны давно разговаривает. Или ты не слышал никогда: в метро, на рынке, да просто во дворе своем, а?

– М-да, – протянул Сапожников. – Пожалуй, ты прав.

– То-то.

Они помолчали. Конкин закряхтел, сделал усилие и сел на топчане.

– Поссать выйдешь? – спросил Сапожников.

– Нет, нечем пока. Налей воды мне, – ответил Конкин в полуприказном тоне. – Жрать хочется, спасу нет. Эх, сейчас бы няни кусочек на клюв бросить! Так хоть водой аппетит перебью. Вот, черт, сало потерял! Может, сходишь, поищешь, а?

Сапожников поднялся, налил из чайника в алюминиевую кружку, которую нашел накануне в ящике с посудой, подал Зебре. Тот выпил неторопливо, маленькими глотками, будто обманывая собственный аппетит. Алексей, понимая, что Федор абсолютно прав насчет пустого желудка, потом налил и себе.

– Фиг я его теперь найду – метель была, занесло все, – угрюмо ответил он. – Замаюсь ползать вокруг холма, только силы потеряю.

Конкин посмотрел на него с укоризной, но промолчал.

Голод начинал угнетать. Чтобы отвлечься и хоть чем-то себя занять, Алексей и стал читать дневник, скорее всего, погибшего профессора Серебрякова. Не с Зеброй же интеллектуальные беседы вести. А дневник – так себе, однообразные записи человека, волею судьбы находящегося на грани смерти. Они, в этой экспедиции – видно из описанных событий – точно так же, как теперь сам Алексей с Федором, от холода не страдали, но голод убивал их медленно и мучительно.

– А ты, Федор, на воле чем занимался? – вдруг спросил Алексей, присев и небольшими глотками отпивая из кружки. – Я имею в виду профессию, образование.

– После армии электриком работал на авиамоторном заводе, – с охотой ответил Конкин. – А еще телевизоры чинил, видаки. Для меня любая модель – тьфу! Даже компьютеры освоил. Почти два года на фирме кантовался.

– А наколки у тебя откуда такие? Не уголовные, а те – на плечах.

– Морские, что ли?

– Ну, да.

– Так одна – Андреевский флаг и два якоря, – это еще в мореходке, по малолетству баловались. Крутыми мариманами стать хотели. Да, было время… А вторая – земной шар, корабль, а еще буквы – так это морфлот.

– А за что тебя Зеброй прозвали?

– За песню, – неожиданно улыбнулся Конкин.

– Какую еще песню?

– Когда-то фильм про Остапа Бендера видел, песня одна ко мне привязалась. Типа, «вроде зебры жизнь, вроде зебры. Черный цвет, а за ним снова белый цвет – вот и весь секрет». Я, когда первый раз на зону попал, все напевал эти слова, так за мной кличка и закрепилась. Смешно?

– Да нет, просто слово странное, особенно применительно к человеку. Обижаешься, наверное?

– Нет. Привык уже.

– А как же ты квартирным вором стал?

– Как-как – на легкий фарт потянуло! Сначала все было ничего так, потом залетели как-то с корешем. Первый срок. Запутки там всякие, страшилки зоновские. Одуматься надо было, так нет. Вот, получите – вторая ходка. Да что теперь вспоминать!

– Извини, я просто так спросил.

– Да ладно. Ты в Рыбинске бывал когда-нибудь?

– Не доводилось.

– Жаль. У нас очень красивый город, – мечтательно сказал Зебра. – Зелени много, Волга – красавица. Баржи по ней туда-сюда так и шастают.

– А достопримечательности какие-нибудь? – поддержал его Алексей.

– Тебе что, про музеи рассказать? Или про церкви? Так я не ходил – ни туда, ни туда.

– Как хочешь, – вздохнул Сапожников. – А ходить как раз надо было – и туда, и туда.

– Ты думаешь?

– Конечно.

– Я лучше про памятник на набережной напротив нашего завода расскажу. Хочешь? Считай, что загадка тебе, Профессор. Прикинь, стоит на высоком гранитном постаменте мужик такой – весь серебристый. То ли в летной форме, то ли в чем другом – снизу хрен поймешь. А над головой – в руках вытянутых – пропеллер держит. Отгадай теперь, как его у нас называют?

– Даже предположить не могу, – сказал Сапожников.

– Хрен с винтом! – сообщил Зебра, и было видно, что воспоминания согревают ему душу.

Алексей улыбнулся. Конкин не удивился его сдержанной реакции.

– А я тебя про Москву-столицу спрашивать не буду. И так знаю, что там у вас, и как. Все по закону курятника живут: бей ближнего, сри на нижнего. Что, не так?

– Так нельзя обо всех москвичах говорить, – обиделся Алексей. – Большинство же – простые люди: рабочие, учителя, инженеры, врачи, сфера обслуживания, пенсионеры. Да, очень много фирмачей, много банкиров, депутатов разных уровней. Хватает всякой шелупени. И если говорить о них, то ты, в принципе, не далек от истины.

– То-то же, – самодовольно резюмировал Конкин.

– Чем же занять тебя, друг любезный? – с иронией спросил Сапожников. Ему нравилось, что в экстремальной ситуации, в которой они теперь оказались, этот Зебра не озлобился еще больше, не превратился в невыносимого деспота, а, напротив, приобретал все более человеческие черты.

– Книгу почитай, – вдруг ответил Зебра.

– Это не книга, это дневник погибшей экспедиции.

– Да не про это я говорю, – с досадой за то, что не поняли его с первого раза, сказал Конкин. – Ту, иностранную…

– А, ты об этом, – оживился Сапожников. – Ну, хорошо, слушай – с того места, где остановились. «Вдруг произошло нечто трагическое: налево от англичан, направо от нас раздался страшный вопль, кони кирасир, мчавшиеся во главе колонны, встали на дыбы. Очутившись на самом гребне плато, кирасиры, отдавшиеся во власть необузданной ярости, готовые к смертоносной атаке на неприятельские каре и батареи, внезапно увидели между собой и англичанами провал, пропасть. То была пролегавшая в ложбине дорога на Оэн».

– Я представляю, что потом было! – вдруг сказал Конкин задумчиво.

– Да, потом было что-то ужасное, – согласился Алексей. – Рассказывать дальше?

– Не надо! – оборвал Конкин. – Что там, в этом дневнике? Пишут про абзац, который к ним подкрался?

– Примерно.

– А дело зимой было? Или когда?

– В конце февраля.

– А сколько их было? – оживился Конкин.

– Трое. Доктор, священник и начальник экспедиции, профессор – тот, что записи эти оставил. А почему ты вдруг заинтересовался?

– Тупые, – резюмировал Конкин после паузы. – Сильнейший, в принципе, должен был бы выжить.

– Как? – спросил Алексей.

– Зарезать слабейших! – выдало воспаленное воображение Зебры. – А зимой мясо сохранить – пустяк. Вон, Ерохина видел?

И он с каким-то хищным блеском в глазах посмотрел на Сапожникова. Алексею стало не по себе. Он поежился и засуетился.

– Пойду, снега еще наберу для чайника, – сказал каким-то неуверенным голосом.

И уже у передней стенки, когда собирался раздвигать ветки импровизированной двери, услышал за спиной:

– Прав был фырган. Гиблые это места.

* * *

Следующую ночь Алексей почти не спал – так, проваливался иногда в забытье, потом вскакивал с топчана, косился в полумраке на Зебру. Дровишек в печь подбрасывал, снегом умывался. Делал все, чтобы не сморило его, но все равно не выдерживал и ложился отдохнуть ненадолго. И проваливался. И сны видел какие-то странные. Из лоскутов сны – не было в них ничего цельного, одни только обрывки прошлой жизни, до которой теперь не дотянуться…

Днем он возился на свежем воздухе – готовил топливо для ненасытной печки, чтобы на ночь хватило. От землянки далеко не отходил, чувствуя, наверное, какую-то защиту обветшалых за столетие стен. Топорик, этот первейший помощник в лесной жизни, нашелся тут же – в остатках вещей погибшей экспедиции. Из одежды тоже кое-что нашлось – штаны шерстяные, правда, наполовину изъеденные молью, шерстяная кофта, то ли серая, то ли зеленая, связанная какою-нибудь старинной мастерицей, и тоже с прорехами, охотничья куртка тургеневского покроя, несколько светлых рубашек, потемневших от времени. Поделили они с Зеброй этот нехитрый гардероб, переоделись в цивильное платье. Только телогрейки да шапки лагерные снимать с себя не стали – не то время года было в тайге.

Сапожников старался занять себя как можно плотнее: то чайник почистить задумал, то вообще уборку в землянке затеял. Не говоря уже о том, что садился отдыхать, да и то не без дела – дневник профессора Серебрякова дочитывал. Правда, последние страницы все с бóльшим трудом давались. В них всякий раз о еде сообщалось, о сухарях, поделенных на крошки, о сахаре, который уже закончился. А у них с Зеброй вторые сутки во рту росинки маковой не было, если не считать просто теплую воду, которую пили они вместо еды, чтобы хоть чем-то желудки наполнить.