Юрий Гельман - Дети радуги

• Название: Дети радуги
• Автор: Юрий Гельман
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2015

Жизнь – это сплошное преодоление. Понимание этого отчасти помогает справляться с любыми испытаниями, будь то потеря близких, несправедливый тюремный срок, лютый холод или одиночество, когда помощи ждать неоткуда. Не слишком ли сурово обошлась судьба с простым учителем истории? И можно ли считать наградой за все лишения случайный перенос в параллельный мир, где Алексея никто не ждет, где время течет по-своему, где миропорядок устроен совсем не так, как в знакомом XXI столетии? Что найдет он там: покой тихого французского городка или преследование со стороны английских спецслужб и агентов Лубянки? Кого встретит на своем пути: друзей или предателей? Чем наполнится его душа: разочарованием или новой любовью? Главное, что придется понять Алексею: в любом времени, при любых обстоятельствах, даже под угрозой смерти – нужно оставаться Человеком.

---

– Где я? – вдруг спросил он.

Сапожников повернул голову. Смолчал, наблюдая.

– Кто здесь? – выдавил из себя второй вопрос Конкин.

– Это я, Федя, – ответил Алексей. – Сапожников. Ты – как?

– Паршиво, – сказал Зебра. – Нога болит, сука, спасу нет! Слышь, Сапожников, ты спроси у ребят с верхнего склада, может, у них какой фельдшер имеется. Надо что-то делать… а то ведь загнусь я.

Сапожников молчал.

– Ну, Сапог, ты где? – приподнял голову Конкин. – Спроси.

– Мы не на складе, Федя, – ответил Алексей.

– А где?

– Мы не дошли. Заблудились.

– В натуре? Не свисти!

– В натуре, – ответил Алексей.

Конкин приподнялся на локте, осмотрел землянку, слабо освещенную одинокой свечой и отсветами огня, что выбивались из щели между корпусом печки и заслонкой.

– А это что за деревянное зодчество? – спросил он, совершенно неожиданно проявляя не только проблески интеллекта, но и чувство юмора.

– Это, Федя, какая-то землянка, – пояснил Алексей. – Скорее всего, заброшенный охотничий домик, если вообще эту яму можно домиком назвать. Когда рассветет – посмотрим. Наверное, скоро уже.

– А как мы здесь оказались?

– Я провалился через крышу, когда дорогу высматривал, а потом тебя притащил. Ты без сознания был, Федя. Я думал, замерз. Однако нет, слава богу, отогрелся.

Конкин приложил усилие и сел на полу. Он еще раз, более внимательно, огляделся.

– И тут были спички? – спросил с каким-то подавленным удивлением.

– Да, лежали на столе. Будто кто-то специально для нас оставил. Но их совсем немного, всего штук двадцать на ощупь.

Зебра помолчал. Он опустил голову, ощупывая пол под собой и что-то припоминая.

– Слышь, помоги мне на топчан перебраться, – вдруг сказал он.

Через минуту они сидели рядом на сколоченной из тонких бревен лежанке, покрытой каким-то тряпьем.

– Где сало? – спросил Сапожников, глядя на руки Зебры.

– Какое? – переспросил тот.

– Я оставлял тебе, когда шел высматривать дорогу.

– Не помню, – сказал Зебра и виновато посмотрел на Алексея.

– Потерял, выскользнуло, наверное. Да?

– Да.

– Ладно, переживем как-нибудь. – Сапожников обвел помещение глазами. – Может быть, тут найдется что-нибудь.

– Я не люблю громкие слова, – неожиданно сказал Конкин, нарушая тишину. – Но если нас найдут, и мы останемся живы… В общем, Леха, считай, что я твой должник.

– А-а, ерунда, пустяки! – отмахнулся Сапожников. – На моем месте так поступил бы любой.

– Э-э, не скажи! – возразил Зебра. – Если честно…если предельно честно…я на твоем месте так бы не поступил…

* * *

«Двадцать третье февраля.

Метель продолжается. Кажется, природа собирается выместить на нас все свои обиды за человеческое вторжение в ее первозданность. Из укрытия мы выходим только по нужде, да заготовить дров. Жилище наше имеет множество щелей – видимых и невидимых, так что тепло улетучивается довольно быстро. Мороз, правда, несколько ослаб, но нам от этого не легче.

Провели полную ревизию съестных запасов. У нас осталось полмешка сухарей, фунт сахару и полфунта чаю. Я посчитал, что если выделять каждому по три сухаря в день, то еще неделю мы сможем продержаться. Доктор же высказал предположение, что семь дней – слишком большой срок на таком скудном рационе. Отец Серафим молится за наши души и проявляет завидную стойкость и выдержку».

Алексей отложил «Дневник». Это была довольно толстая тетрадь в черном кожаном переплете, исписанная едва ли на четверть. Он обнаружил ее на одной из лежанок в первое же утро пребывания в землянке.

Когда рассвело, метели уже не было. Сапожников отыскал выход из укрытия, раздвинув толстые ветки, сквозь которые пробивался дневной свет. Зебра еще спал. Алексей сделал несколько шагов, по пояс проваливаясь в рыхлый снег. Оглянулся. Если бы не дыра, через которую он только что пролез, – ни за что бы не догадался, что у подножия холма есть столь просторное помещение, сооруженное человеческими руками.

Желтый глаз солнца, подрагивая краями, трепетал меж двух исполинских сосен – как футбольный мяч в сетке ворот. Деревья звенели на морозе, наполняя девственную тишину леса какой-то особенной, праздничной музыкой. Невеселой, впрочем, скорбной музыкой. Может быть, это был праздник смерти…

Щурясь от яркого света, вышибавшего слезы из глаз, Алексей вернулся в укрытие. Потом снова выбрался наружу – набрать снега в чайник. Потом поставил чайник на печь, подкинул пару чурок в огонь. И долго сидел, уставившись на потемневший от времени алюминиевый корпус строгой конической формы. «Это сколько же в тебя не наливали воды, не кипятили чай? – спрашивал он сам себя. – Целую вечность…»

Конкин заворочался на топчане. Алексей повернул голову и только тогда увидел на соседней лежанке тетрадь. На обложке ее не было никаких заголовков, и лишь на титульном листе значилось: «Дневник этнографической экспедиции от Санкт-Петербургской Академии наук под руководством проф. Н. К. Серебрякова. Тетрадь № 4. 1907 год».

«Ни фига себе! – подумал Алексей, и сердце его дрогнуло. – Вот так находка! Да этому документу цены нет!»

Он стал оглядываться по сторонам, наклонился, чтобы посмотреть под лежанками, затем обшарил все углы землянки – но первые три тетради «Дневника», на которые можно было рассчитывать, нигде не нашел.

– Жаль, – произнес он вслух. – Очень жаль.

И вдруг догадался: не эти ли тетради, подобранные на полу в темноте, он собственной рукой отправил ночью в печь для растопки? Выходит, дневник какого-то профессора, пролежавший здесь почти сто лет, спас ему и Зебре жизнь! Ведь без бумаги не разгорелись бы дрова. Поистине, стóит удивляться, как в этом мире все переплетено и повязано. И никакие годы или расстояния не способны эти связи разрушить…

Алексей присел к столу и задумался. Если предположить, что этот Н. К. Серебряков и члены его экспедиции остались живы и когда-нибудь покинули свое временное укрытие, то возникает вопрос: почему профессор не забрал из этой землянки «Дневник»? Не мог же ученый оставить столь ценный документ. Просто забыл? Это маловероятно. Стало быть, экспедиция тысяча девятьсот седьмого года погибла. Вот, значит, как. Такой напрашивается вывод. И отсюда – второй вопрос: как могли сохраниться нетронутыми в лесу, да еще в течение целого века, документы и вещи? Неужели в эти края никогда не забредали люди? Неужели никакой волк или медведь ни разу не захотел разнюхать, что находится в убежище у подножия холма, где наверняка сохранился запах человека? И вдруг еще одна мысль кольнула сознание Алексея: «Может быть, эти места и в самом деле какие-то особенные – гиблые, как говорил Ушумов? Да, ну и дела…»

Глава 4

Он лежал на топчане, подложив под голову свернутое пальто мышиного цвета, больше похожее на шинель. Оно нашлось тут же – скомканное, примятое, пахнувшее прелью и, видимо, когда-то уже служившее человеку подушкой. В узкую щель, оставленную между веток у входа, пробивался яркий дневной свет. Золотистым лучом, сдавленным в плоскость, он пронизывал наискось полутемное помещение и падал прямо на топчан, будто сметая с его поверхности мрак. Это место – у длинной стены – выбрал для себя Алексей.

Конкин отдыхал по соседству – почти все время дремал или, как сейчас, повернувшись на бок, пристально смотрел на Сапожникова. Их топчаны располагались буквой «Г», и двое временных жителей землянки лежали ногами друг к другу.

– Ну, что ты опять смотришь? – оторвавшись от чтения, спросил Алексей. Ему, конечно, проще было тогда, когда Конкин спал и не мешал думать. Но с ногой у того было действительно очень плохо, и без медицинской помощи он вообще мог загнуться в любое время – хоть во сне, хоть наяву.

– Да вот, хочу тебя понять, – ответил Зебра сдавленным голосом. Было видно, что боль, пусть и нестерпимая, все же стала для него привычной. – Странный ты человек, Сапожников.

– И в чем же моя странность? Поясни.

– В том, что такие, как ты, обычно, не выживают в колонии. А ты – выжил. Я вообще от тебя в шоке. Ты ведь умный человек, интеллигент, образованный, начитанный. Но для зоны ты – фаля.

– Кто? – переспросил Алексей.

– Простак, разиня. Ты ведь совсем не из этой семьи – не вор, не жулик, не насильник и не мокрушник. Ты – случайный человек здесь. Таких чаще всего на цинте опускают. Я понимаю, что ты дружбу с этим Рукавишниковым завел. У него такие маховики, не дай бог. Но, знаешь, при желании и ему можно было рога обломать. Просто за тебя пахан подписался – это другое дело. Вот только не пойму я, за что такая вдруг любовь?

– Какая еще любовь? – встрепенулся Алексей.

– Да нет, я не в том смысле.

– Так и выбирай слова.

– А ты не строй куру, когда я тебе о простых вещах толкую.