Сергей Динамов - Вне рубежей

• Название: Вне рубежей
• Автор: Сергей Динамов
• Жанр: Боевик
• Год: 2015

«Микроскопический живчик, забравшийся в нужное место, станет слоном спустя некоторое время. Крошечный родник обернется широченной рекой через десяток-другой километров. Тысячи гектаров могучего леса вскоре окажутся кучками невзрачного органического соединения из-за какой-то искры. То, что отправило на небеса многие миллионы людей, не имеет ни массы живчика, ни вида искры, ни децибелов едва слышного шепота родника. А все потому, что человеческий разум – это нечто нематериальное. Но мысль жива и творит. Только она может породить самую ужасающую, разрушительную и кровожадную особь, существующую на земле, – войну…»

---

Вот так – с избытком устрашения, с прожаренной в местном аду фантазией, безветренным и угасшим воображением – шел я в сторону ямы, у которой уже стоял Васькин газик и освещал что-то, пока невидимое, но движущееся.

Жора шел рядом, весело подкидывая мне английские глаголы в неопределенной форме, и я зашвыривал ему обратно временные вариации, но думал о другом, а именно о тактико-технических характеристиках Жориной психики, которые сейчас претерпят определенные изменения. И отнюдь не в лучшую сторону.

– Погоди-ка, Жора.

Мы остановились. В призрачном лунном свете земля под ногами окрасилась в цвет почерневшей запекшейся крови. Согбенные и редкие строения вокруг напоминали кладбищенские склепы. Антенны торчали гигантскими голубоватыми крестами. Казалось, сама Госпожа[19] притаилась где-то рядом. И далекий ухающий крик ночной птицы, сливающийся с рыком генератора, доносит ее хохот. Я говорил тихо и неторопливо.

– Посмотри вокруг… Как в аду, правда? Кровь под ногами, кладбищенские кресты, склепы и хохот. Таким будет финал, Жора. Нам уже заказаны билеты.

Он как-то сжался. Улыбка исчезла. Молчал.

– Можно задвинуть твой срок. Это не просто, но возможно.

– Как?

– Ты сейчас узнаешь, что происходит с человеком, когда он сломлен… Духом сломлен, Жора. А потом ты увидишь, как человек умирает. И все это сделаю я. Васька ни при чем. И черные тоже.

Он продолжал молчать. Я смотрел в его глаза, неотрывно, в упор.

– Ты должен заставить себя терпеть, не дергаться и в точности выполнять все мои приказания. А потом… после всего… когда все разойдутся… мы пойдем за мою халупу и ты будешь волен набить мне морду и высказать все что думаешь. Я стерплю. Так надо. Но только потом. А сейчас ты будешь переводить – быстро, точно и аккуратно. Если не хватит слов, то варьируй – показывай на предметы, помогай себе руками. Так надо, Жора. Ты все понял?

– Да. Понял.

Он еще не придавал значения слову «потом». Не знал, что будет плакать – горько, навзрыд, неосознанно ожидая, но не находя утешения. Затаившаяся боль уйдет. Так надо для жизни – дать боли покинуть душу, чтобы не подпустить – лишить Госпожу приманки.

– Ты, главное, представляй, как будешь меня бить, и не забывай про работу. Ну, чего притих? Не дрейфь, прорвемся. Я рядом. Пошли.

– Аж мурашки отчего-то, – прошептал Жора, оставив в покое английские глаголы. Шел, озирался, внимая предвестнику ночи – приглушенному смикшированному хохоту над покойной тишью мрачного погоста.

«А сам-то ты себе срок отодвинул, наставничек? – заскрежетало у меня на сердце. – Тебе ж никто не подсказывал, не разъяснял. Сердобольный, что ли? И давно? Уж не с тех ли пор, как перестал звездочки на фюзеляже рисовать? Раз, два, три, десяток, второй, третий – и уже нет места. Они ж тебя там встречать будут. И белые, и черные, и желтые – все встречать будут. Станешь оправдываться, что если бы не ты, так они и все по-честному. А где ты видел мясорубку справедливую? Война ни честности, ни чести не признает. Значит, и ты нечестен, коли с войной. Боль не ушла – она всегда с тобой, потому как и не боль это вовсе… Клеймо…»

По мере приближения к островку, украденному у ночи светом фар, все отчетливее доносился звонкий голос Василия Петровича, в котором проскакивали визгливые интонации. Становилось понятно, что проблемы творческого подхода его не беспокоят. Решил, что при длительном физическом воздействии возможен плавный переход к плодотворному диалогу на эсперанто: доморощенному, с рязанским прононсом, на родном матерщинном фундаменте.

– Он их русскому, что ли, учит?

Жора, казалось, оправился после некоторого душевного неуюта, повеселел, потому как слышал лишь визгливый суматошный мат, но еще не видел.

Ничего не поделаешь, так уж устроен человек – живущее образами здоровое любопытство жаждет интересного, необычного, невиданного доселе, забывая про бытие – про остроту его специфических реалий, которые ожидали через несколько шагов, за газиком.

Для целостности образа не хватало лишь скрипучего треска цикад, поскольку островок света напоминал обшарпанную, неумело подсвеченную сцену летнего театра, за и над которой – черный провал в кладбищенскую ночь. Извечно валявшийся под ногами у переднего пассажирского сиденья кусок арматурного прута в черном резиновом шланге мелькал на свету – яростно, безрассудно, наотмашь, с приложением недюжинной сноровистой мощи крестьянина рязанской губернии.

Уже не в силах кричать, под ударами извивался лежащий на боку человек: без башмаков, голый торс, связанные руки и ноги, сплошное месиво вместо лица и ярко-алое, блестящее, переливающееся, играя полутонами в свете фар.

Разум Жоры сопротивлялся – на мгновение отторг явь и вынудил отпрянуть в темноту. Явь ударила снова. Жора широко открыл рот, словно хотел закричать, но осекся. Легкое дуновение ночного ветерка принесло запах, который источали этот человек и еще двое в яме. Резко согнувшись, Жора вывалил ужин прямо себе под ноги, содрогаясь от спазмов. Потом отплевывался, давился новыми спазмами и, наконец, тяжело дыша, оперся на крыло газика. Начал икать. Васька увлекся – ничего не слышал и не видел.

– Петрович! – позвал я достаточно громко, но реакции не последовало. – Пет-ро-вич!

Он обернулся, вытер пот со лба. Потом бросил шланг. Свет фар слепил, не позволяя ему видеть Жору.

– Ну, где вы ходите-то? Мне что, за вас отдуваться? Пока молчит, гад! Ну, ничего, – нагнулся над человеком, уперев руки в бока. – Ты у меня заговоришь, сволочь! Как миленький заговоришь!

Всхлипнув, лежащий человек вдруг заскулил. Громко. Обреченно. Не по-человечески.

– Сейчас, сейчас. Отдохни пока чуток. Потом продолжим.

– Петрович, он по-русски не понимает.

«Зачем ты это сказал?.. – начала вползать злоба в мои мозги. – Башня едет, точно… Пора домой. Давно пора… Хватит валяться в дерьме, жить и дышать дерьмом!.. Сколько ж можно-то, Господи?! Когда ж это все кончится?! Зачем тебе все это? Чего не хватало? Все же есть… Что, из-за бати? Но ты уже видел, знаешь и понял… Все у тебя есть, шизоид!!! Так ради чего?!»

– Мне он был нужен соображающий. А это кусок мяса. – Я присел рядом с уже притихшим, но еще живым человеком, пытаясь определить, который из трех. Неподалеку в темноте угадывалась пара спящих шустриков, не мудрствуя лукаво возложивших заботы по охране ямы на «барбадуш»[20], то есть на нас.

– Петрович, где главком-то со свитой?

– Спят, небось. Им по темноте лень и неинтересно. Дети солнца, бл… Воды не принесли?

– Нет, не принесли.

Я обернулся в сторону фар, позвал:

– Жора!

– Что? – словно ответил свет, глухо и опустошенно.

– Не в службу, а в дружбу – сгоняй за водой. И особо не спеши.

– Хорошо.

До хижины – за флягой, потом до харч-веранды и обратно – как раз успокоится и с Васькой успею.

Я так и не разобрался, который из трех, – рост и комплекция были примерно одинаковы. Один был помоложе, но возраст лежащего, как и лицо, не распознать. Он постепенно размяк, дыхание выравнивалось. Пульс уже не так частил. Нутро отбито, безусловно, и пахло безнадегой. Вряд ли оклемается, да и зачем? Везде и всегда это пресловутое «зачем»… Медальоны бы посмотреть. Да где их сейчас найдешь? Надо будет главкома попросить, чтобы на своих шустриков надавил. Не отдадут ведь, саканы[21]. Для них медальоны сродни награде, заодно и торгануть можно. Васька присел рядом.

– Чего ты с ним канителишься? Посмотри в машине монтировку. Вдвоем сподручней.

Зевнул, потянувшись. Слегка устал, видать.

– Василь Петрович… Похоже, вы международную обстановку плохо сечете. С международными конвенциями не знакомы. А тут и до извращенного понимания политики партии и правительства недалеко.

– Чего-о?! – Он собрался встать, но я крепко обнял за плечи, удержал. Смотрел на него и на человека, лежащего возле нас.

– Военнопленных-то увечить, и уж тем более белых, никак нельзя. Для этого Женевскую конвенцию собирали, если мне память не изменяет, и в двадцать девятом, и в сорок девятом и постановили, что за них несет ответственность государство, Ангола то бишь, а не вы или я, и не гребаные местные «братья». Этих же завтра-послезавтра на Север отправят точно. Им там тоже медалек хочется. Потом еще куда подальше – в Луанду. Может, и в Союз. Значит, главком не спать пошел, а на вас депешу строчить, что, мол, трое – в целости и сохранности, чтобы свою задницу прикрыть. Потому как если где-нибудь и какой-нибудь серенький козлик из Красного Креста или ООН увидит, что вы наделали, так нам полные кран-ты, а «братья» ни при чем. Про захват пленных радио ушло, небось?

– Ушло. Еще днем составляли… За белых к наградам представят.