Александр Солин - Аккорд. Роман в трех частях

• Название: Аккорд. Роман в трех частях
• Автор: Александр Солин
• Жанр: Русское современное

Этот роман вместе с двумя предыдущими – «Неон, она и не он» и «Вернуть Онегина», завершает трилогию, появлением своим обязанную попыткам автора заглянуть за кулисы любви.

Любовь к дьяволу ничем, по сути, не отличается от любви к ангелу. Пламенная преисподняя и сияющий рай одинаково любезны ослепшему влюбленному, для которого изъяны его возлюбленной – досада того же порядка, что и столкновение с комаром. Приблизительно так, находясь на пороге взросления, рассуждает герой романа, пока жизнь раз за разом не доказывает ему обратное и не приводит к выводу, что о том, как и для чего мы любим и страдаем, знает химия и кто-то еще, чьи прищуренные черные глаза проступают в эту пору сквозь маяту томительных снов.

Художественный трактат о любви, иллюстрированный личным опытом автора – первое, что хочется сказать по прочтении романа. Настолько переживания героя ярки, выразительны, искренни и психологически точны. Думается, однако, что личный опыт лишь помогает автору сформулировать то великое и вечное, что происходит между мужчиной и женщиной из века в век.

«Литература – это гипноз. Когда я скажу: «Три!», вы заплачете» – настаивает автор романа. Разве те из читателей, кто злому и безжалостному, как перестрелка электронному языку предпочитают легкие и прозрачные словесные кружева, могут пройти мимо такого заявления? Превосходный стиль, красивые мысли, незаурядные чувства и великодушная мораль – разве не таким должен быть неформат? Попробуйте роман на вкус! А вдруг заплачете?

Возможно, те из читателей, что знакомы с предыдущими романами трилогии, испытают ощущение узнавания. И это неудивительно: сочиняя мелодию любви, влюбленные всей Земли пользуются одним и тем же ограниченным числом нот. Хотелось бы надеяться, что упомянутое узнавание, возникни оно, будет скорее приятным, чем досадным.

---

Я не понимаю тех богов, что подражая людям, предаются обжорству и оргиям. Пища богов – это поцелуи, а мораль – целомудренно сжатые колени. Я понимаю Гошу, но не представляю Натали в расстегнутом халате, с раздвинутыми ногами, поглупевшим лицом и мокрыми трусами. Это не Натали, это Валька. Натали – это пылающие щеки и одурманенный нежностью взгляд. Это сомкнутые ресницы и тихий вздох у меня на плече. Натали – это своенравная досада и капризная мольба: «Не хочу уходить!». Натали – это я, только в тысячу раз лучше…

Новый год мы встречали у нас. Мать приготовила пакет и сказала:

«Это для Наташи…»

Я потянулся посмотреть, что там, но она шлепнула меня по руке и сказала:

«Тебе еще рано на это смотреть!»

Как я потом узнал, там были две комбинации, пара трусиков и чулки.

Если три последующих месяца наших отношений представить в виде райского дерева, усеянного бесчисленными соцветиями поцелуев, среди которых попадались весьма яркие и жгучие, то дерево это определенно изнывало в ожидании затянувшегося опыления. Заметьте, что я, Юрий Алексеевич Васильев, разведенный банкир и по совместительству грустный клоун, далек от обобщений и вместе с тем уверен, что многие, находясь на моем месте, захотели бы ускорить события. Однако в их случае это была бы уже не любовь.

«Поцелуями сыт не будешь» – нашептывал мне змей-искуситель, но имея свои представления о любовном голоде, я крепился, как мог. Три обстоятельства поддерживали меня в этом. Во-первых, мое сформировавшееся любовное чувство, находившее мои тайные плотские поползновения оскорбительными для моей будущей жены. Во-вторых, хроническая сдержанность Натали, чьи закрытые платья в отличие от расхристанных Валькиных халатов удерживали меня от нескромных изысканий. В ответ на мои судорожные, на грани фортиссимо поцелуи она пряталась у меня на груди и просила: «Расскажи что-нибудь…» И в-третьих, внезапное косноязычие обычно болтливого Гоши, ранее возбуждавшего меня откровенными подробностями своих с Валькой шашней. Он вдруг засекретил детали их отношений, а упоминая о Вальке, мечтательно и смущенно улыбался. Я заметил, что они теперь и говорили, и смотрели друг на друга с одним и тем же мечтательным смущением. В ответ на мой настойчивый интерес он нехотя признался:

«Эх, чувак! Любовь прошибла нас, как слеза…»

«Так вы что, уже?» – выразительно посмотрел я на него.

«Да, чувак, уже… Никогда не думал, что все будет так серьезно» – вот и все что счел возможным сообщить мне мой закадычный наперсник юных и не только лет.

В начале апреля, когда нетерпение школьной вольницы было в самом разгаре, Натали спросила:

«Ты сможешь быть завтра дома часа в два?»

Я подумал и ответил, что смогу.

Назавтра она появилась у нас пятнадцать минут третьего и, поцеловав меня, спросила, точно ли мои родители будут на даче дотемна. Я подтвердил, и тогда она, с порывистой решимостью взяв меня за руку, подвела к моей комнате.

«Побудь здесь пять минут, а потом заходи…» – сказала она и скрылась за дверью, унеся с собой таинственный блеск глаз. Я машинально взглянул на часы и озадаченно закружил по гостиной. Выждав семь минут, я толкнул дверь и ступил на порог.

Первое, что я увидел, была ее брошенная на диван одежда. Картина, надо признаться, сама по себе фантастическая, и все же летучее собрание кофты, блузки, юбки и чулок можно было бы объяснить необъяснимой прихотью их хозяйки, если бы не председательство смятой комбинации, лифчика и скомканных трусов. Именно они оказались той подсказкой, что озарила мое немое изумление сумасшедшей догадкой, подтверждение которой лежало в это время в моей кровати, натянув до подбородка одеяло и глядя на меня потемневшими глазами. Отказываясь верить в происходящее, я обнажился до трусов и, не чуя под собой ног, подошел к кровати. Устремив на меня шалый взгляд, Натали откинула одеяло. Полнолунный блеск ее наготы ослепил меня, и я поспешил отвести глаза, унося с собой негаснущее изображение розовых сосков и черной метки подбрюшья.

«Не смотри» – покраснел я, и она закрыла глаза.

Я снял трусы, лег рядом и укрыл нас одеялом. Она тут же обняла меня, прижалась, и мой взведенный тугой курок коснулся ее бедер. В стыдливом порыве я отставил зад и замер, ощущая ее горячее дыхание и тесное прикосновение мягкой груди. Легкими руками она принялась оглаживать меня, и я, следуя ее примеру, робко завозил ладонями по гладкой, узкой спине. Познакомившись с равнинной частью ее тонкокожей страны, я осмелел, спустился к пояснице, откуда взобрался на крутые холмы и расплющил их. Ее бедра подались к моим, и мой подрагивающий от натуги затвор оказался зажат между нашими животами. Закрыв глаза, она потянулась ко мне, и я жадными губами раздавил сочную ягоду ее рта, после чего принялся судорожно тискать покорное тело, ощущая мою полную власть над ним и чувствуя, как меня накрывает мутное, повелительное желание завладеть им сполна. Крепко обхватив меня и не отнимая губ, Натали перекатилась вместе со мной на спину. Наверное, ей тяжело, мелькнуло у меня, и я, оторвавшись от нее, предпринял попытку опереться на локти, но она силой своих рук вернула меня и мои губы на место. Ноги ее незаметно распались, и мой истомленный затворник вдруг оказался один на один с чем-то мягким и непроницаемым. Помню, как смятение перехватило мое дыхание, и я, скрючившись и плохо представляя, что и как нужно делать, неловкими, слепыми движениями принялся искать подсказку и не находил, и во мне возникло что-то похожее на отчаяние, и тогда Натали, просунув между нами руку и чуть выгнувшись, помогла мне, и от ее интимной, откровенной хватки мне стало душно и стыдно, и с этим удушливым стыдом я протиснулся в нее и, подчиняясь ритмичным усилиям ее перебравшихся на мои ягодицы рук, что-то делал, пока меня не стали пытать короткими ударами электрического тока. И так до тех пор, пока Натали не прижала к груди мою до крайности смущенную голову и не пробормотала: «Юрочка мой любимый…»

Женский инстинкт в отличие от мужского более осмыслен, более рационален.

Возможно, все было именно так или приблизительно так: волнение и остановившееся на эти несколько минут время могли существенно исказить мои ощущения. Одно я помню точно: остывая в объятиях моей возлюбленной и впервые уткнувшись губами в прозрачный барельеф ее груди, я испытывал не пустоту, не животное и моральное удовлетворение, не сытое чувство победы и уж тем более не отвращение к поруганной самке, которое возникает у некоторых мужчин, а все то же любовное чувство, сгустившееся теперь до слезливого умиления. Как будто его заключили в золотую, украшенную бриллиантами раму.

Какова, однако, сила любовной иллюзии, если мы, обнаружив у бездны дно, все равно полагаем ее бездонной!

Между прочим, кроме своей потрясающей персональной новизны, событие это в отвлеченном виде знаменательно вот еще чем. Мужчина становится мужчиной не потому что побывал в женщине, а потому что преодолев однорукое самопознание, получил возможность узнать себя через внешние сношения (к женщине все сказанное относится в еще большей степени). Непонятно? Ну, вот, смотрите: язык, до того как в его изучение вмешались неязыковые средства (математика, например) занимался самопознанием. Любовь, не опаленная ответной любовью, ограничена и обречена на прозябание. Человеческий разум заключен в узкие рамки своих возможностей и в таком виде не может выйти за них в принципе: то есть, занимается самоудовлетворением. Нужен некий внешний фактор, который бы проник в нас и эти рамки раздвинул. Первый половой акт дает разуму надежду, что рано или поздно такой фактор объявится, и что когда-нибудь он будет познан и познает сам. Таков, мне кажется, расширительный смысл потери невинности.

4

Безумный бог сожрал светило и проглотил луну с зарей…

Однажды я спросил моего пожизненного друга Гошу, помнит ли он, как лишился невинности и если да, то сохранила ли его память подробности. Жовиальный Гоша хмыкнул и сказал: «А какая по счету тебя интересует? Ведь я терял ее столько раз!»

И в самом деле, стоит ли придавать значение тому, что рано или поздно все равно случится? Небытие, например. Конечно, стоит, считаю я. С той лишь разницей, что теряя невинность, мы оцениваем урон задним, так сказать, числом, в то время как теряя жизнь мы теряем и саму возможность ее оценивать, отчего следует это делать заранее. И мы делали бы это и делали с блеском, если бы не принуждены были иметь дело со словами.

Фокус в том, что наше косноязычие проистекает из суверенного и беспардонного права человеческих слов вещать от имени вещей и своим тощим телом заслонять их многогранную полноту. Иначе говоря, слова по самой своей узурпаторской природе вводят нас в заблуждение относительно истинной сути вещей. Здесь тот же казус, что и с депутатами: присваивая себе право высказываться от нашего имени, они говорят совсем не то, что мы хотим. Или возьмите, к примеру, грибы: в природе их несколько сотен тысяч видов, и все называются грибами. Среди них встречаются весьма красивые – мухоморы, например. Очевидно, что видов любви куда больше, чем видов грибов – хотя бы потому что каждый считает свою любовь единственной и неповторимой. Однако съедобных видов любви, как и грибов – единицы. А между тем половой акт есть лучший способ это выяснить. Естественно, к первому мужскому опыту это не относится, поскольку он совершается либо по случаю, либо по большой любви. Как у нас с Натали.