Леонид Дворкин - Солнечная дорожка

• Название: Солнечная дорожка
• Автор: Леонид Дворкин
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9729-0091-6

Перед Вами книга лирических стихов. В ней можно найти поэтические зарисовки природы, раздумья автора о прожитом, трогательные слова о «братьях наших меньших», признание в любви к жизни во всех ее проявлениях.

Автор книги непрофессиональный поэт. Он ученый, профессор, доктор технических наук, автор многих книг в области строительства. В одном из своих стихов, размышляя о деле, которому он посвятил жизнь, автор пишет:

Не знаю благороднее я дела,

служу ему немало лет.

Могу сказать сегодня смело:

«ученый я, и, значит, я – поэт».

И с этим, очевидно, можно согласиться

---

Страницы жизни

Мой сын, чем объяснить не знаю,
мне стало сниться детство, мать,
страницы жизни я листаю,
наверно, начал уставать.

Ты знаешь, я не знал усталость,
работал много, на износ,
хотел взамен всего лишь малость
чтоб ты, сынок, счастливым рос.

Жизнь так сложилась,
что жестоко и подло обожгла война.
Отчаянно трудилась мама,
чтоб хлебом накормить меня.

Жизнь без отца по своему учила
терпеть тогда, когда невмоготу.
Я помню мама, сгорбясь, шила,
надеясь легче будет, если подрасту.

Я рос в поселке белорусском,
кругом лесная сторона,
а в ложе берегов песчаных
течет река Березина.

Я этот край считаю лучшим,
благословленным на Земле —
пахучий хлеб, речные кручи
и крики петухов в селе.

Ватага сельских ребятишек,
нехитрых игр азартный пыл.
Очарованье первых книжек,
свет керосинки, что коптил.

За окнами мороз добрячий,
гоняет ветер облака.
Картофель на столе горячий
и жбан парного молока.

А мама у стола хлопочет:
"Ты ешь сынок, изголодался, знать.
Вчера читал ты до глубокой ночи,
ложись сегодня раньше спать."

Ах, мама, ты, конечно, знала,
ведь таял в лампе керосин,
накрывшись старым одеялом,
взапой читает книги сын.

И страсти сильные витают
в его мальчишеской душе —
вот он Дантеса убивает,
вот с Пятницею в шалаше.

Как быстро детство пролетело,
оставшись в беспокойных снах.
Как быстро вьюга прошумела,
оставив иней на висках.

Горжусь я тем, что с детства вырос
среди совсем простых людей,
им подлости не ведом вирус
не ведом вкус пустых страстей.

Для них добро и состраданье
не просто звук красивых слов,
а искренне помочь желанье
и разделить, коль надо, кров.

….

Вот отзвенел звонок последний,
вздохнула школа словно мать.
Цвела сирень и дуб столетний
хотел о чем-то рассказать.

А вскоре я с простым "приданым",
обняв седеющую мать,
уехал с ветхим чемоданом
в столичный город поступать.

Далекий пятьдесят седьмой…
Благоухали в парке розы,
и Минск шумел такой родной,
и теплые шумели грозы.

Непросто было жить, учиться,
деньгами мне никто не помогал.
Бывало, хлеб с одной горчицей
в столовой нашей уплетал.

Наука мне легко давалась
и погулять я был не прочь,
но в сессии особенно старался,
за книгами короткой была ночь.

Все дальше, дальше уплывают
дни юности прекрасные моей
и ослепительно сверкают
неповторимостью своей.

В далекий тот прекрасный вечер
под сенью минских тополей
судьба мне подарила встречу,
за это благодарен ей.

Меня пьянили танго звуки,
темнела неба бирюза,
и нежные белели руки,
блестели карие глаза.

В тот вечер понял я, наверно,
когда так пахла резеда,
что встретился с любовью верной
и с ней останусь навсегда.

Пять лет учебы пролетели.
Где же работать? Велик мир,
но мы с любимой захотели
уехать в снежную Сибирь.

….

Сибирь, в тебя, по-прежнему влюблен я,
хоть нрав твой круток и суров,
людьми твоими восхищен я,
Сибирь не любит слабаков.

Бывало все – морозы, ветры
и на воде одна лапша,
но комнатушка наша в девять метров
была уж больно хороша.

Здесь с панцирем кровать стояла,
шкаф, сбитый из простых досок.
Стол, лампа, одеяло
и рядом книжный уголок.

Вот в этот уголок наш райский
еще кроватку я принес
и в морозный день январский
жену с дочуркою привез.

Поверь, что было нам не тесно,
был по душе нам первый кров.
Причина этому известна
ее название – любовь!

Так получилось, что наука
работой стала для меня.
Наука, сын, такая штука
всей жизни требует она.

Наука – труд упорный, черный,
когда усталость валит с ног.
Наука – путь совсем не торный
среди неведомых дорог.

Взамен – минуты вдохновенья,
азарт открытий, красота.
Не знаю выше наслажденья
познанья истины, что, ох как не проста.

….

Мне 26. Томск. Сильные морозы.
На кафедре тепло. Пожатья крепких рук.
Неведомо откуда взялись розы…
Я победил. Я– кандидат наук.

Мне повезло. Был бум шестидесятых,
мы знали, что нужны и не жалели сил.
Домой я возвращался как лимон отжатый,
но знал я твердо: здесь надежный тыл.

….

Над Енисеем плыл закат. Какие краски!
Зарделась гроздьями рябина.
Мы попрощались с Красноярском
и взяли курс на Украину.

Полесский город. Всюду "мова",
украинский колорит.
Начинать все надо снова —
жизнь на месте не стоит.

Шли будни. Кафедра, наука.
Светился до ночи мой кабинет.
Меня не посещала скука…
Так пролетело 40 лет.

Я помню осень полыхала.
Октябрь был особенно красив.
жена в окне роддома сына показала,
сказав: "Ты посмотри как он красив!"

Но были горькие страницы.
Чернее тучи была ночь…
В палате городской больницы
ушла из жизни моя дочь.

Мы десять лет боролись тщетно.
Недуг коварен был, жесток.
Судьба была немилосердной,
неотвратим был страшный рок.

А вскоре на кладбищенском пригорке
туман тяжелый скорбно плыл.
Стоял я с комом в сердце горьким.
Дождь лил…Я маму хоронил.

Дождь лил. Грунт под ногами чавкал.
Дождь лил. Холодный ветер выл.
Седой профессор как ребенок плакал.
Седой профессор маму хоронил.

….

Мне 65. Пора считать итоги.
Душа не хочет на покой.
Еще манят меня дороги.
Еще витает планов рой.

А боль уйдет, сынок, я верю
не может сердце отказать.
Я верю в жизнь и эту веру
тебе хочу я передать.

Ученый думает

Ученый думает. Ложатся
значков латинских этажи
уверен он, что пригодятся
трудов мудреных тиражи.

Ложатся формулы как бисер —
познанья истины плоды.
Домашние стараются быть тише,
чернеют белые листы.

Науке преданный фанатик
– любимей дела просто нет.
Он может ночью как лунатик
шагами мерить кабинет.

К костюмам модным равнодушен,
бывает иногда смешон,
уверен он, что людям нужен…
А может быть наивен он?

Выпьем за трудоголиков!

Нет жалости к себе не толики.
Ну что за люди трудоголики!
Им можно вовсе не платить,
но этим их не укротить.

Коллеги "дуют" в турпоход,
а он с собой работу прет.
Все едут летом отдыхать,
а он готов "пахать", "пахать".

С ним секретарша про любовь,
но хочет он работать вновь.
Друг говорит: "Что за бабенка!"
А он: "Вот это работенка!"

Жена: "Поедем на курорт".
А он: "Меня работа уже ждет".
Жена: "Ты просто идиот".
А он: "Неполот огород".

Но все же должен я сказать:
– Нельзя их нам не уважать.
Долой, ребята, алкоголиков
и выпьем мы за трудоголиков.

Горе от ума

Как много развелось дебилов,
хоть впору "караул" кричать.
В почете хамство, грубость, сила,
а интеллект – изволь молчать.

Не нужен он для власть имущих,
толпою легче управлять,
толпа влезать не будет в сущность,
толпе не надо много знать.

Толпа подачкам будет рада,
кусочкам малым пирога,
делиться властью с ней не надо,
а власть им, ой, как дорога.

Толпа не спросит: – Миллионы
как можно честно раздобыть?
Ее им безразличны стоны
– Ну, право, люди, хватит ныть!

Для кайфа разве мало водки
и секс дешевый – нет проблем,
а мы закроем быстро глотки
любителям запретных тем.

И пусть на суше и на море,
как мудро заявил поэт,
нам от ума лишь только горе,
я все же славлю интеллект!

Жене

Мы вместе жизнь прошли, родная.
Беда и радость – пополам.
Всегда спешил я к дому, зная,
любимая меня ждет там.

Глаза закрою на мгновенье
и вижу, словно в первый раз
я вальса дивное круженье
и блеск глубоких карих глаз.

Сибирь, январские метели,
наш первый дом, кроватка малыша.
Меня теплом незримым грели
твоя любовь, твоя душа.

Мне не страшна была работа,
работал, не жалея сил,
мне помогала лишь твоя забота,
ее я не всегда ценил.

Судьба, увы, была жестока,
и черной часто была ночь…
С гранита смотрит одиноко
для нас всегда живая дочь.

И пусть остры болезни стрелы,
с "косою" просьба не спешить!
Хочу букет ромашек белых
тебе, родная, подарить.

Люблю я запах скошенной травы