Вадим Ротенберг - Триумф бессознательного

• Название: Триумф бессознательного
• Автор: Вадим Ротенберг
• Жанр: Психология

Почему тоталитарные режимы, а так же А. Ахматова и В. Набоков, не любили психоанализ; парадоксы у О. Уайльда, Б. Шоу и У. Шекспира; рассказы о неординарных личностях и необычных событиях; о самоидентификации лишенных самоидентификации; очерки психологии личности; интеллектуальные девушки и их проблемы; о том, чем плох перфекционизм; истории из собственной жизни и другие истории в собрании эссе Вадима Ротенберга.

---

Бассин и Шерозия распределили обязанности. Бассин взял на себя информацию и приглашение иностранных ученых, Шерозия – организацию их приема в Грузии за счет Грузинской Академии Наук. Мне Бассин предложил стать Ученым Секретарем Оргкомитета (который еще предстояло создать), пока же я был «на подхвате» для выполнения разных поручений.

В соответствии с отечественной традицией, где есть трое, должен появиться и четвертый, примкнувший к ним. Им стал профессор Леон Шерток из Парижа, известный в мире и в СССР своими работами по гипнозу при психических и психосоматических заболеваниях. Высокий, подтянутый, с породистой внешностью, живой, остроумный и темпераментный – он был подлинным эталоном француза (разумеется, еврей из дореволюционной Польши). Он свободно говорил на всех мыслимых языках, включая экзотические, и знал всех на свете – словом, идеальный кандидат для нашего представителя на Западе. Он возглавил представительнейшую французскую делегацию и консультировал Бассина по подбору Западных ученых. Это была очень ответственная миссия: любой недоброжелатель или даже просто недостаточно осторожный иностранный делегат, недоучитывающий сложность и необычность всего мероприятия, его идеологическую двусмысленность, мог поставить под удар и цели Конгресса, и его устроителей. Шерток претендовал на точность оценок и требовал, чтобы кандидатуры всех приглашенных согласовывали с ним. Однажды Бассин показал мне его краткую и выразительную телеграмму, полученную им от Шертока в ответ на сообщение о приглашении одного ученого без санкции Леона: «Безумец или провокатор?». Бассин и Шерток были знакомы много лет и не очень ограничивали свой темперамент в процессе общения. Я расскажу дальше, как по иронии судьбы именно французская делегация, столь тщательно подобранная нашим другом Шертоком, чуть было не поставила нас на грань катастрофы.

Осенью 1975 г. я получил первое ответственное задание. Я ехал в Тбилиси на съезд физиологов, и Бассин просил меня встретиться с Шерозией и уточнить детали подготовки грузин к приему иностранных гостей. Мы встретились, и разыгралась сцена из «Двенадцати стульев». «Вы хотите сказать, что мы должны взять на себя расходы по приему всех иностранных участников?» – спросил Аполлон Епифанович. Я насторожился. «Разумеется. Ведь такова была договоренность, и Филипп Вениаминович уже рассылает приглашения, давая гарантии от своего имени. Условия нельзя изменить – репутация профессора Бассина окажется под угрозой». «И какая же сумма потребуется?» – осторожно спросил Аполлон. Я произвел ориентировочный подсчет и назвал сумму, действительно, немалую (по крайней мере для меня) ибо мы приглашали человек 120. Наступила пауза. «Скажите, а половина этой суммы не могла бы выручить Бассина?» – внезапно спросил Шерозия. – «Гиганта мысли и отца русской демократии» – немедленно с наслаждением добавил я про себя, одновременно удивляясь точности этого определения в данном случае. И ответил в полном соответствии с первоисточником: «Я полагаю, что в этой ситуации торг не уместен».

Это было первое предупреждение свыше о природе всего мероприятия. Когда через 4 года я прилетел на открытие Конгресса в Тбилиси, который уже мысленно именовал Нью-Васюки, я не очень удивился, что Конгресс будет открыт в здании Шахматного Клуба.

Между тем энтузиазм в мире и стране по поводу задуманного Конгресса нарастал. На имя организаторов стали поступать десятки докладов на четырех языках. Бассин поручил мне их просматривать, группировать по разделам и готовиться к серьезному редактированию. Материалы касались всех возможных аспектов проблемы: философских, психологических, медицинских, физиологических, искусствоведческих и т. п. Мы были поражены, сколько людей в стране, вопреки запретам, интересуется этой проблемой, думает над ней и работает в этом направлении. Большинство статей было интересно и квалифицировано написано – и отнюдь не только зарубежных. Редактировать все это параллельно с основной работой было трудно. Бассин предполагал, что собрав все материалы мы вместе уедем на несколько месяцев в Тбилиси и поработаем в спокойных и комфортных условиях. Президент Грузинской АН обещал попросить ректора моего института отпустить меня в командировку в Тбилиси. Я был уверен, что такой фигуре ректор не откажет, и в предвкушении приятной работы в Тбилиси в симпатичном обществе небрежно просматривал рукописи, периодически делая для себя короткие заметки на полях.

Президент позвонил ректору, и ректор ему отказал. Несчастный Ротенберг остался в Москве. Несчастный Бассин уехал в Грузию один, взвалив на себя килограммы рукописей. Вскоре от него пошли письма.

– «Мой юный друг, Ваши замечания на полях своей краткостью напоминают реляции Наполеона его маршалам:– Сократить. – Убрать цитаты. – и т. п. Но, мой друг, у Вас нет маршалов, у Вас есть один старый, больной, измученный человек, который не может выполнить все эти Ваши гениальные указания».

– «Обратитесь за рукописью к профессору А. Эта дама с юных лет привыкла что ее очень просят. Мне она обещала. Попросите и Вы».

В свои 71 Бассин должен был выполнить в короткий срок работу, расчитанную минимум на двоих. Он превосходно с ней справился. Три огромных тома вышли перед Конгрессом (четвертый вышел по итогам Конгресса), и до сих пор эти материалы не утратили своего значения. А сколько серьезных ученых по всей стране вздохнули с облегчением, что проблема вышла наконец из подполья и ее не надо больше вытеснять в собственное бессознательное. Я знаю, что многим людям это помогло защитить безнадежные, казалось бы, диссертации.

Конгресс приближался, и количество проблем нарастало. Незадолго до его открытия мы узнали, что Министерство Здравоохранения запретило специальным приказом давать командировки медикам на этот Конгресс. Никогда не думал, что это возможно – вот уже и Академия, и правительство, и ЦК признали проблему бессознательного, а Минздрав еще держался. Бассин послал меня за помощью к человеку весьма влиятельному – Игорю Николаевичу Смирнову, Ученому Секретарю Отделения Философии и Права АН СССР. Смирнов позвонил замминистра Минздрава и состоялся диалог, достойный воспроизведения.

«А – сказал замминистра – знаю, знаю. Это несколько проходимцев (!) затеяли это сборище и пригласили на него вейсманистов-морганистов» (Какое сочетание безупречного чутья и безграмотности! В 1979 г. замминистра Минздрава не знает разницы между фрейдистами и вейсманистами, т. е. представителями генетики – еще одной лженауки. Все лженауки у него на одно лицо.) «Простите – спокойно спросил Смирнов – не могли бы Вы уточнить, кого именно Вы считаете проходимцами – Федосеева, Кириллина (Председателя Госкомитета по Науке и Технике) или Председателя Совета Министров Грузии?».

Ответа не последовало. Замминистра швырнул трубку на рычаг. Приказ отменен не был, и многие медики брали отпуск, чтобы участвовать в Конгрессе.

Атмосфера вокруг Конгресса все более накалялась. Внезапно мне позвонили из МИДа. «Скажите – спросил вежливый вкрадчивый голос – под каким флагом будет выступать Ваш гость профессор Аммон?» Я совершил гигантское интеллектуальное усилие и догадался: «Под флагом Западного Берлина». На том конце провода одобрительно и понимающе усмехнулись. «Верно. Но не дай Вам Бог, чтобы случайно перед ним оказался флаг Западной Германии. Это будет грубая политическая ошибка с серьезными последствиями для Вас лично».

Я покрылся испариной и позвонил в Тбилиси. Выяснил, как и ожидал, что в программе Гюнтер Аммон числится представителем ФРГ. Попросил перепечатать программу.

Иностранцы летели в Тбилиси через Москву, надо было организовать их встречу и транспортировку в Грузию. Я пошел просить помощи в отдел международных связей Академии. Там сразу начались непредвиденные трудности. «По какому праву Ваш Конгресс называется международным?» – спросил чиновник. – «По протоколу это название может быть дано только конференциям, которые устраивают международные организации. Какая международная организация за Вами стоит?». Я тут же вспомнил одиозный и почти однозначный национальный состав участников, как из СССР, так и зарубежных. Чуть было не назвал эту международную организацию. Вовремя удержался. Отговорился распоряжением Федосеева. К нему претензий не было.

Чиновник просмотрел список из сотни западных ученых, выяснил даты их прибытия и обещал помочь. Но от списка ученых из социалистических стран отказался, и послал меня в другой отдел, занимающийся этими странами. Там никак не могли понять, о каком Конгрессе вообще идет речь. Грузины забыли поставить их в известность. Наконец, чиновник что-то уловил из моего растерянного бормотания.