Елена Швейковская - Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века

• Название: Русский крестьянин в доме и мире: северная деревня конца XVI – начала XVIII века
• Автор: Елена Швейковская
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91674-172-8

В монографии исследуются основные социальные ассоциации – семья и деревенский мир, в которых протекала повседневная жизнь крестьян Русского Севера в конце XVI – начале XVIII в. Она локализовалась в доме-дворе и определенном инфраструктурном пространстве. Через разноуровневые связи, в которые вступал индивид в микромире деревни и волостной общины, а также за его границами, контактируя с должностными лицами земского мира и воеводой как представителем власти, выявлены ценностные ориентации и мировидческие представления крестьян. Культурно-исторический подход не исключает обращения к социальным экскурсам, что вкупе способствует углубленному пониманию образа, стиля жизни крестьян и социальной природы российской деревни.

---

Интересны данные по поместью княгини М. И. Несвицкой в Сямской вол., состоявшем в 1717 г. из 22 жилых дворов в д. Малгино с 5 деревнями. В д. Матвеевской было хозяйство трех женатых родных братьев: главы двора Филиппа Иванова 45 с женой Фетиньей Исаковой 40 лет и сыном Иваном 2 лет, Трофима 30 с женой Степанидой 28 лет и Козьмы 25 с женой Марьей 23 лет. В 1710 г. были не записаны «Филиповы братья Трофим да Козма для того, что они от солдатства в то время бежали». Однако их побег не избавил насельников двора от набора, в 1715 г. Филиппов «племянник Карп Тимофеев взят в солдаты в осмой набор». В д. Иванковской в 1710 г. не попал в книги сын 60-летнего дворохозяина Ивана Григорьева (жене 70), причем – второй, Семен, которому 25 лет и у него жена одногодка и сын 1 году, так как он «в то время бежал от солдатства», а возвратился он примерно в 1715 г. В той же д. Иванковской из хозяйства женатого 35-летнего Григория Иванова с 3 малолетними (5,3, 1) детьми не попали в перепись 1710 г. его 2 брата: Терентий 24 лет, жене 20, без детей и холостой Логин 20 лет, так как «они в то число бежали от солдатства», а отец трех братьев Иван Мартьянов «з братьями и з женами и з детьми умре в 1715 году». В соседнем с этим дворе Семена Петрова 45 с женой 30 лет и 15-летним сыном, с родным братом Перфилием 30 лет с его женой ровесницей и тремя малолетними (7, 3, 1 лет) детьми в 1710 г. не был написан как раз Перфилий, ибо «бежал он в то время от солдатства»[172]. Из сказанного ясно, что из своих хозяйств крестьяне бежали не только по одному, но и по два человека, и в бега ударялись сын, сын и брат, племянник, 2 брата того или иного дворохозяина.

Мобилизация как государственное мероприятие и бегство как ответ на него сопутствовали друг другу. Так, в полусельце Чашниково Марии Гурьевны Огарковой в 1717 г. имелся двор 60-летнего Дмитрия Степанова с женой ровесницей и 20-летним женатым сыном Иваном, а также с двоюродным племянником Михаилом Андреевым 30, его женой 35 лет и 3 дочерями 10, 8 и 7 лет. В 1710 г. Михаил с женой и детьми были в бегах и в перепись не попали. В нее были внесены жившие в этом дворе двоюродные братья главы: Василий, Дмитрий и Иван Васильевы. Василий с женой Варварой Стафеевой и с 2 детьми и Иван бежали в 1713 г., а Дмитрий Васильев взят в солдаты в 1714 г., после чего его жена Наталья Иванова бежала в том же 1714 г. В поместной д. Коренево стряпчего Михаила Юрьевича Рязанова из хозяйства вдовца Дмитрия Ефимова 70 лет с 30-летним женатым сыном, бездетным и другим сыном Ефимом 17 лет «Дмитриевы дети Григорей отдан в солдаты в шестой набор, Иван з женою и з детьми бежали безвестно в 1715 году», и в данном случае «безвестно» определенно относится не к дате, а к направлению побега и местонахождению беглецов. В д. Терентьево С. А. Колычева в Воздвиженской вол. был двор супругов Ивана Михайлова 55 и Домны Самсоновой 35 лет с пятью детьми от 14 лет до полугода, где в 1710 г. написан «брат ево Иванов родной Алексей с женой Парасковьей Федоровой с сыном Никитой», с женатыми «с племянники родные Иваном, Никифором Васильевыми» (у последнего сын). «И они Алексей умре в 1712 году, племянник ево Иван с женою и з детьми, Алексеева жена Парасковья с сыном бежали в 1714 году. Никифор взят в солдаты в 1711 году, жена его вышла замуж в ыное поместье, с ней же сын ее Степан». В д. Негодаево Алексея Семеновича Маркова значился Данило Федотов 60 лет с двумя женатыми сыновьями Никитой 30 и Иваном 22 лет, женам обоих по 20 лет, и детьми (года и двух) у каждого из сыновей. В соседнем «особливом дворе» оказался родной брат Данила Харитон Федотов 40 лет с 30-летней женой, с 17-летним женатым сыном с женой ровесницей без детей, другим сыном 14 лет и дочерью 1 года. В 1710 г. у Данилы были написаны: сын Степан с женой, которые скитаются «в мире безвестно с 1714 году», брат Никита Федотов с женой и сыном бежали в 1713 г., их племянник Матвей Васильев с женой «умре тому пятой год», а его сын Владимир «отдан» в солдаты в 6-й набор[173]. Из только что сказанного видно, что крестьяне бежали, в том числе и от мобилизаций, не только поодиночке, с кем-либо из родственников, но и малыми семьями. Характерно, что, пробыв в бегах более или менее продолжительное время, крестьяне возвращались в свои деревни и, таким образом, к землевладельцам.

Естественно, перепись не говорит и не должна говорить о сыске беглых крестьян и о наказаниях, которым подвергались вернувшиеся из бегов. А. Г. Маньков в свое время подробно исследовал законодательство второй половины XVII в. о беглых и об организации их сыска. Он впервые проанализировал важный памятник– Наказ сыщикам от 2 марта 1683 г., регулирующий не только процедуры сыска беглых, но и сферы крепостного права в целом. Ученый выяснил источники и постатейный состав Наказа и убедился, что тот вобрал в себя важнейшие законодательные акты 1658–1683 гг. Он уделил внимание указу 1691 г. и особенно двум указам марта 1698 г., которые развивали и дополняли Наказ сыщикам 1683 г. в плане кары за прием беглых. Организацию сыска беглых А. Г. Маньков изучил в ракурсе постоянно действовавшей государственной системы с присущими ей организационными звеньями. Историк рассмотрел названные и другие законодательные акты также при характеристике крестьянского вопроса в Палате об Уложении 1700 г. в связи с переработкой в ней главы XI «Суд о крестьянех» Уложения 1649 г. Он установил, что в результате переосмысления и редактирования законодательства второй половины XVII в. была выработана юридическая база в сфере регулирования прав землевладельцев на крестьян и борьбы с побегами последних, отвечавшая условиям рубежа XVII и XVIII вв. Реально сложившаяся к этому времени система государственного сыска сводилась, в конечном счете, к посылке сыщиков и приставов в определенные районы для вылавливания беглых и водворения их к прежним владельцам, содействию этим акциям местных органов власти, инициативному участию самих помещиков и вотчинников в розыске при поддержке и военно-административной помощи местных властей[174]. В годы Северной войны правительство, полагает Е. В. Анисимов, мирилось с бегством, нуждаясь в людях для армии и флота, в работниках на многочисленных стройках. Ужесточение борьбы с бегством началось в 1721–1722 гг., когда были изданы несколько законов, которые вводили полуторагодовой срок вывоза беглых с момента опубликования указа, расширили контингент причисляемых к беглым, значительно повысили штраф за их держание, ввели телесные наказания за их утайку и другие суровые меры. Сыск беглых, ведшийся в государственном масштабе, ученый оценил следующим образом. «Это была продуманная, выверенная акция, рассчитанная, наряду со многими, уже упомянутыми выше, на то, чтобы заложить основы того социального порядка, который соответствовал общей концепции полицейского государства. Законы о беглых, реализованные в ходе проверки наличного населения, положенного в подушный оклад, не были временными. Они создавали юридическое основание для борьбы со всеми видами несанкционированного передвижения по стране. Законы о преследовании беглых, иначе говоря о запрещении покидать место жительства, ставшее и местом платежа подушного налога, распространялись не только на помещичьих крестьян, но и на все население, включенное в подушный оклад»[175].

Перепись 1717 г. фиксировала бежавшее население, итожила его число по каждому из описываемых владений, административной части уезда и уезду в целом. Она содержала поступательную, итоговую информацию, дающую представление правительству о масштабах бегства. В Кубенской трети Вологодского у. беглые составили около 16 % убывшего населения[176]. Государственные мобилизации имели негативные последствия для землевладельцев, особенно средне– и мелкопоместных, тем более находящихся вдали от имений на военной службе. Потребность поместно-вотчинных хозяйств в работниках, обеспечивающих производство дохода, была немаловажным фактором, и потому они принимали назад бежавших от них крестьян, которые снова включались в жизнь семейную, деревенскую и поместно-вотчинных владений в целом. Приказчики последних, если таковые были, или мирские старосты с сотскими предоставляли, когда это требовалось, возвратившимся крестьянам место для поселения. Интересны сведения об имении братьев Вараксиных. В д. Высокое из 4-х дворов, находившейся в совладении Никиты и Ивана Федоровичей (2 дв.), Никиты Федоровича (1 дв.) и Максима Ильича (1 дв.), за Никитой и Иваном значился вновь поселенный двор Ивана Никитина 60 лет с женой Ульяной Михайловой 55 лет, с племянником «их родным» Прокопием Варфоломеевым 50 лет с женой Улитой 45 лет, у которых дети Иван 5 и Агриппина 4 лет. В 1710 г. «Иван Никитин и с племянником Прокопьем не написаны потому, что в то время были и з женами в сходе, и пришед, поселились тем двором в 1716 году». Тем же братьям Вараксиным принадлежала вновь поселенная д. Алексейцево, ранее бывшая пустошью. В ней двор 55-летнего Логина Степанова с женой Акилиной Савельевой 35 лет и сыном Лукьяном 10 лет, и «у него ж племянники родные»: Артемон Епифанов 50 с женой Ириной 35 лет, Василий Прокопьев – 20 с женой Акилиной Митрофановой 20 же лет и холостым Василием Даниловым 16 лет. В книгах 1710 г. они «Логин Степанов и с племянники родными и з женами и з детьми не написаны потому, что в то время были в бегах, и пришед из бегов, поселились в помянутом дворе в 1712 году»[177]. Приведенные данные интересны тем, что перечисленные крестьяне вернулись не в свои прежние дворы, а были поселены во вновь заведенных дворе и деревне. Возвращение крестьян из бегов было использовано даже для хозяйственного оживления запустевшей земли.