Александр Фельдман - День Сме

• Название: День Сме
• Автор: Александр Фельдман
• Жанр: Повести

Россия. Май 1916 года. На день рождения помещика Михаила Смернова съезжаются гости. Казалось бы, ничто не может омрачить семейное торжество…

---

В самый разгар ужина маркизе пришла в голову блестящая идея: «Жан, что Вы скажете, если я предложу Вам заниматься с мадмуазель Сандрин, у нее неплохие задатки, и, возможно, со временем она станет знаменитым художником, почти как Вы», – маркиза де Вре одарила Анриэля милой улыбкой. «Ну, что Вы, маркиза, я вовсе не знаменитый; Моне – вот настоящая величина, Ван Гог – просто гений, Гоген – волшебник, Мане – великий мастер полутонов, Дега – чародей света, Ренуар – виртуоз круглых форм, Сезанн – непризнанный кудесник кисти, Тулуз-Лотрек – художник от Бога, а я просто подающий надежды, – пропищал Анриэль и притворно наклонил голову, как бы подтверждая, – Мне до них еще расти и расти». Несмотря на разочарование несоответствия реального художника, тому образу, который рисовало воображение Смерновой, перспектива позаниматься с живописцем, чьи картины всего через несколько недель будут выставлены на суд корифеев и простых парижан, очень ее прельстила, и когда Анриэль, строя из себя сильно занятого человека, всё же согласился, пусть и поставил условие: время и место занятий он будет назначать сам, она сразу же без раздумья согласилась.

Через несколько дней Анриэль прислал письмо, где приглашал «мадмуазель Сандрин» к шести вечера в сад Тюильри; погрузив мольберт в корзину велосипеда, Александра отправилась в назначенное место; Анриэль, чуть опаздывая, подлетел на своем железном коне к ждавшей у ограды сада девушке, и они отправились к берегу Сены, где художник намеревался изобразить солнечный закат. Прислонив велосипеды к ограде, они устроили мольберты по течению реки. «Повторяйте мои движения, мадемуазель, – взяв кисть в тонкие пальцы, призвал Анриэль, – «Вот так… Так», – приговаривал Жан, нанося на холст длинные мазки, символизирующие розово-серый небосвод; Александра старалась повторить их, но Анриэль положил кисть и подойдя к ней, упрекнул: «Что Вы, Сандрин! Вы неверно держите кисть, расслабьте руку», – он приобнял ее за плечо, приложил свою руку к ее руке, взял за запястье – девушка от сильного волнения задрожала – и, казалось, нечаянно поцеловал в шею.

Первый раз отдавшись художнику на перилах набережной Тюильри, Александра Александровна продолжала с ним встречаться под предлогом занятий, каждый раз надевая бордовый берет, который Анриэль подарил ей. Их свидания происходили то на Монмартре, то на Сите, то на Аустерлицком мосту, то в новостройке – вокзале Орсэ, то на Авеню Фош и затем в Булонском лесу. Смернова обрела воздушное спокойствие, ее картины источали уверенность сложившегося импрессиониста, как-то так неожиданно мадмуазель Сандрин превзошла своей работой заурядность Анриэля, но тем не менее, Жан утверждал маркизе, что девушке рано отказываться от занятий, у нее еще не раскрылся огромный потенциал, заложенный природой, который сумел выйти наружу исключительно благодаря таланту Анриэля-педагога.

Когда в середине апреля открылась Всемирная выставка, Жан повел маркизу и ее племянницу в Пти-Пале, где показал свои картины, и всё время выспрашивал у проходивших посетителей, как нравятся им его работы; один же невысокий старичок, облаченный в котелок и темный костюм с бабочкой, принял весьма недовольный вид, поглаживая свою седую эспаньолку и неприязненно поглядывая на молодого художника. «Это Ваши работы?» – спросил он, сближаясь с Жаном. Анриэль подтвердил. «А позвольте поинтересоваться, у кого Вы занимались живописью?» «Я брал уроки у непризнанного гения Сезанна», – ответил живописец. «Спасибо за комплимент, но что-то я не припоминаю Вас среди моих учеников, да и живописью эту мазню назвать, не знаю, согласятся ли со мной признанные мастера, очень трудно», – подытожил старичок и вышел из отдела, опираясь на золоченую трость. Оказалось, что в том же зале, рядом с картинами Анриэля соседствовали три полотна Сезанна, который сильно удивился как самому факту, что его работы представлены на этой выставке, так и странной сопредельности с бездарными работами импрессиониста новой волны. Эта ситуация немного расстроила Анриэля, но он предпочел не выказывать очевидного недовольства и держался весело и самоуверенно; когда маркиза с племянницей собрались домой, художник, провожая их, обратил внимание Александры на высохшего еще не старого дремлющего от усталости человека, которого везли на инвалидном кресле в сторону выхода: «Посмотрите, Сандрин, это – Тулуз-Лотрек». Смерновой стало жалко великого умирающего художника, и она попросила сопровождающего Тулуз-Лотрека передать ему, когда тот проснется, великолепную по красоте чайную розу, преподнесенную ей Жаном.

Встречи и свидания между Сандрин и Жаном происходили регулярно всю весну и лето, что не могло не вызвать подозрения у маркизы. Сначала она оправдывала холодность к себе со стороны молодого живописца присутствием племянницы, которая ненароком могла сообщить о близости Екатерины и Анриэля маркизу де Вре, но потом, она решила, что Жан нашел себе кого-то еще. Встречи на улицах Парижа и в Булонском лесу уже не могли быть полноценными из-за надвигающихся холодов, и молодые любовники были принуждены искать себе уютное гнездышко. Анриэль снял квартиру на улице Рима, что не так далеко от улицы Лафайет, где обитала маркиза и племянница, и вот однажды, под рождество Екатерина выследила Александру и Жана, притаилась под окном и застала их на самом месте сладострастного преступления; в исступлении, она вернулась домой и начала срывать со стен и разрывать в клочья картины молодого импрессиониста, выместив на них свою злобу, тяжело дыша, она без сил опустилась в кресло, машинально разбирая на столике пришедшую почту; увидев конверт с двуглавым орлом, адресованный ей, Екатерина де Вре вскрыла его, и, пробежав глазами текст и скомкав с досады письмо, безудержно залилась слезами.

На следующий же день маркиза де Вре и Александра Смернова вынужденно оставили Париж и вернулись на родину.

IV

Карпов, хотя и был зажиточным крестьянином, жил довольно скромно; семья его была небольшая: сам Игнат Михайлович и его дочь, Лизка – высокая, широкоплечая с длинной, делающей ее похожей некоторым образом на лебедя, белой шеей, выдающимися скулами и продолговатым лицом, огромными руками и неуклюжей походкой, постриженная под мальчика и улыбающаяся громадными зубами, казавшаяся всё время какой-то скособоченной из-за несоразмерных друг другу частей тела. Староста же был невысокого роста, лысый, с постоянно бегающими поросячьими глазками и одышкой; когда больше полутора десятилетия тому назад в округе разразилась страшная эпидемия неведомой болезни – у человека внезапно поднималась температура затруднялось дыхание, его постоянно тошнило, а по истечении нескольких дней многие отдавали богу душу, – он постарался увезти свою семью и беременную жену из Поликарпово, но было уже поздно: кто-то из старших детей оказался под воздействием недуга и заразил других, которые затем один за другим скончались.

Пострадали из-за внезапно обрушившейся напасти и владельцы усадьбы: от загадочной болезни, что случилась сразу за смертью старой княгини, отправились в мир иной и Александр Феофилактович, со своей супругой, Елизаветой Михайловной, ставшие одними из первых жертв разыгравшейся трагедии.

Ближе к зиме, когда эпидемия почти сошла на нет, принеся столько несчастья и горя, сколько в здешних местах не испытывали, пожалуй, с отечественной войны, в семье Карповых родилась дочь, которую, не раздумывая, постановили назвать в честь усопшей хозяйки; недолог оказался век и у жены старосты: как-то зимой, стирая белье, она вместе с подругой, женой кузнеца, угодила в прорубь, но спасти ее не удалось – так у Игната Михайловича остался на белом свете единственный родной человек – Лизка.

В тот самый день и час, когда Михаил Александрович узнал о гибели родителей, он поспешил оставить корпус и возвратиться домой, но власти, перекрывшие область, где распространилось заболевание, для въезда, не разрешали ему осуществить сей замысел до самой зимы, и Смернов принужден был остаться в Москве, несмотря на естественное желание самому проводить родных в последний путь. В бывшей столице Михаил Александрович познакомился с князем Антоном Дмитриевичем Юрьевым, который владел соседним с Поликарпово поместьем, называемым Юрьево, он также не мог выехать домой, где его ждали жена и дочери, благополучно избежавшие странного недуга. Князь Юрьев охотно приютил Смернова в съемных комнатах на Ордынке, и только в начале декабря было получено разрешение на свободное возвращение в усадьбу.

Мрачная картина предстала глазам младшего Смернова: пустой дом, разоренные крестьянские дворы, свежие могилы на кладбище – всё это казалось таким неправдоподобным, что Михаил бродил со словно застланными туманом глазами по усадьбе, стараясь осознать произошедшую трагедию, – когда он испытал чувство утраты в Петербурге, то в голове его до конца не утвердилось сознание о невозможности будущих встреч и разговоров с родителями; и хотя он давно не видел их, только теперь, будучи в пустом доме, Смернов ощутил всю щемящую грусть одиночества существования в мире, не ведающим справедливости.