Лева Воробейчик - Клуб достопочтенных шлюх

• Название: Клуб достопочтенных шлюх
• Автор: Лева Воробейчик
• Жанр: Русское современное

Когда ты – шлюха, сбежавшая из родного дома, когда твое молодое тело – единственное, что ты можешь противопоставить целому миру, когда твою невинную некогда душу неотвратимо пожирает разврат, а разум – безумие, ищи клуб достопочтенных шлюх. Помни, только так ты сможешь спастись, став живой легендой, иконой самого таинственного и могущественного клуба в истории всего человечества.

---

Зима подкралась в Митчфилд незаметно. Хлопья снега падали с неба, шелестящий пепел и скорбь былой синевы, пока девушка из большого города шаркала ногами навстречу нарастающему под вечер ветру. В ее мыслях больше не было лета и лугов, Клуба и Списка, 38 ее бывших и еще с десяток возможных новых, Аннеты Боунс и торжества бесклубной шлюхи в поисках сокровенного, того, за что можно было зацепиться. Вспоминала ли она о доме за те годы, что провела в Спрингтауне? Нет. Лишь суматоха и пыль, пороки и сон, перетекающий в разноцветную явь. В ее мыслях не было ничего – ни планов, ни расчета, ни хитроумно запланированной пьесы, которую бы она разыгрывала перед людьми. Ничего. Лишь умиротворение – да белые хлопья, падающие на ее улыбающееся лицо.

Вот ей на щеку упала снежинка. Холодная, обжигающая – та, что знаменовала собой начало целой бури, той, которую встречаешь с улыбкой, обернувшись по направлению к ветру и распахнув в разные стороны руки. Снежинка таяла, а Сьюзан жмурилась – жмурилась и улыбалась, ведь в душе ее этот загадочный снегопад не прекращался с того момента, как взор остановился на первом знакомом здании городка. Сьюзан приехала домой – и не было в тот момент никого счастливей! Потому что на белом свете была лишь она – Сьюзи, Аннета, человек, да как угодно. Ее волосы развевались на ветру – а душе хотелось запеть.

Родители сначала не поверили – а после тоже засыпали ее бурей; правда, уже поцелуев.

2

– Почему я такая идиотка, Эрик? – пьяно плакала спустя вечер Сьюзан, обнимая своего лучшего друга и не испытывая ни малейшего наслаждения от столь близкого присутствия его почти сильных плеч. – Как мне жить… жить теперь со всем этим?

Эрик был старше ее. Ему было двадцать три – и в глазах женщины, бывшей некогда влюбленным подростком, – он навсегда оставался старшим товарищем, объектом иссыхания и страстных ночей под пуховым одеялом. Давно это было! Но теперь все было немного иначе – прошло, словно сходит талая вода. Он знал ее с детства – и она не знала никого другого, кто бы мог помочь ей разобраться со всем этим, накопившемся, тянущем ее вниз. Она доверяла ему все свои страшные тайны – и он никогда и никому не говорил их, даже перебрав спиртного через край; словом, Эрик был парнем порядочным – и никогда не делал даже попытки перевести их дружбу в разряд чего – либо совершенно иного.

Эрику было двадцать три. Он писал, по его же словам, «отвратительные романчики и повести», был нигилистом или кем – то там еще, тем, в кого особенно легко влюбиться, когда тебе едва исполнилось девятнадцать лет. Но Эрик был другом. И теперь, сидя в набитом доверху людьми домике какого – то доброго человека, Сьюзан изливала свои мысли, запивая отвратительным кубинским ромом. Со стороны казалось, будто ему все равно. Сидел, уставившись в пол. В его голове немного шумело после двух или трех стопок; историю своей внезапно вернувшейся подруги он слушал уже в третий раз.

– Я… я смотрю на свою жизнь и говорю себе: эй, прекрати вести себя как шлюха, ты же хорош… – ик! – хорошая девочка, Сьюзи! Ты достойна быть любимой и любить, а они, они все… я не знаю, почему та… – ик! – почему так, Эрик! Я могу добиться успеха, могу любить и быть любимой, а мне уготовано спать с этими старыми… всякими. Запуталась теперь, приехала, не думала совсем, а тут напилась… – ик! – …и все снова в голове!

Монолог шел по третьему разу. В первый раз Эрик промолчал. Во время второго решил выпить и он. Кое – что из этого было ужасно ему не по нутру – но разубеждать ее он даже не пытался. В конце концов, это он притащил Сьюзи на эту вечеринку, это он пригласил всех ее старых друзей и знакомых, и, черт, это же он рисовал зеленую вывеску на плакате! Плакат гласил: «Мы заждались, малышка Сьюзи». Стоит ли говорить, что все пришли на ту вечеринку? Но для нее это ровным счетом ничего не значило: все эти друзья были друзьями скорее Эрику, нежели ей.

Он любил Сьюзи – по – своему, конечно, но любил. Сердце сжалось, когда он слушал это в первый раз; в последующие было уже проще. Он знал что сказать, знал, как помочь – однако что – то подсказывало ему, что момент был совсем неподходящий. Вот он и пил, пожимая плечами – трезвость была лишней в такого рода признаниях; пусть даже и ушел он не так далеко от той самой трезвости.

– Эрик, Боже, я спала с ребе… – ик! – …нком! Он был палестинцем, или арабом, или евреем, быть может, но мне было все равно, – продолжала Сьюзи, разглядывая свое отражение в бутылке. – Он был последним у меня, а я… не смогла. Отказаться, знаешь, … – ик! – … и подумать до того. Ну, как вела его к себе. Понимаешь, кто я? – горько спросила Сьюзи, качая головой. – Я вот нет. Мне страшно становится, Эрик, когда я смотрю на себя со стороны! Страшно и паршиво – но продолжаю, черт… и не знаю, как мне жить дальше и зачем и для чего и для кого – я может хочу любить и быть….

– Достойна, Сьюз. – подсказал Эрик, переводя взгляд с пола на стену. Сьюзи удивленно посмотрела на него; последние полчаса говорила лишь она. Он кивком попросил ее продолжать. Не забыв при этом громко икнуть, почти так же, как и его подруга – надеялся, что она не будет чувствовать себя среди тех, кто избрал своим жизненным кредо двенадцать шагов. Ну, или больше.

Она не придала этому особому значения. Что и говорить – пьян он или нет, ей было по сути плевать. Но и думать ей было некогда – поймав его взгляд, она продолжила.

– Да, да. Я… я ведь была счастлива, веришь?

Горькая усмешка, и поджатые губы в полутемной комнате какой – то молодой особы.

– Счастлива, как никто. Когда они… – ик! – … смотрели на меня так, знаешь. Как на королеву. А не на рабыню, которая вытирает пыль, они на меня… не боялись смотреть. А теперь мне стало страшно. Чем больше пью… ты понимаешь, да?! В душе я до сих пор боюсь, увидеть себя, знаешь, Эрик, увидеть и не узнать! Вижу себя снаружи и не понимаю, что внутри. Ха! – закатила глаза, которые, впрочем, и не смеялись. – Это больно. Никто не знает, никто не любит… только ее, за ее фигуру и взгляды и улыбку и, знаешь, за…

– Эй, тише. – попытался прервать ее Эрик, видя, как она все больше распаляется. Было даже глупо надеяться, что эта попытка возымеет эффект; как не можем мы остановить катящееся со склона колесо, так и мужчине сложно остановить разохотившуюся до пьяных слов женщину.

– Была счастлива почти два года, дурак, пока сюда … – ик! – …не приехала! Тут ты, и… а, ладно. Пью вот и не понимаю, почему. Не понимаю, кто пьет и чего он хочет! Зачем? – пьяно посмотрела на него со злобой. – Зачем, Эрик? Я была та – а—ак счастлива, Эрик! До этой вечери… – ик!..нки, до этого рома и тебя, друга моего проклятого! Зачем, Эрик? Зачем? Скажи мне…

Он молча пытался заглянуть ей в глаза; бледную синеву скрывала пелена чего – то таинственного. Наверняка женского – куда ему, с его мужской прямотой и мужской же логикой соваться? Она смотрела на стену, на пол, изредка переводила взгляд на потолок; под зрачками он видел красные прожилки, что знаменовали собой предслезное состояние, коего в своей жизни он насмотрелся. Вопрос повис в воздухе – но он очевидно был: Сьюзи перестала произносить, но одними губами шевелила простое слово, даже слишком простое в этой выкрашенной в темно – розовый цвет комнате. Словом этим было одно, странное: «Зачем». Эрик на секунду задумался, как глупо оно звучит – но тут же спохватился. Попытался что – то объяснить ей; получалось плохо. Она попросту не слышала его – как де Гойя наверняка не слышал тех людей, что винили его холсты. Не искала исцеления, и, наверняка не читала псалмы Исаии о божьем всемогуществе; ее безразличная глухота даже возвышала ее в этой комнате. Жаль, что она не понимала скрытых смыслов – скорее всего, она напилась настолько, что попросту прослушала его жалкие потуги к разговору.

Разрывалось ли у него сердце от увиденного? От осознания ее дьявола, бывшего молчаливым третьим собеседником в этой прожженной насквозь тишиной комнате? Наверное, нет. Разумеется, это страшило его. Но не так сильно, как должно было; при всем при том Эрик Бекс оставался человеком хорошим, даже очень. Когда после того случая она исчезла, он чуть ли не впал в отчаяние. Опрашивал всех знакомых – а после, удрученный, закрылся у себя в комнате. Так справляются ли сильные? Неизвестно. Он искал ее по окрестностям спустя всего две недели, обзванивал потенциальных знакомых, что могли ее приютить, даже чуть не начал частного детектива, а потом… смирился. Да, смирился! В один день просто решил думать о чем – то другом. И жизнь, как бы безумно это не звучало, продолжилась; но в ней больше не было Сьюзи – так банально и просто, словно бы никогда и не было вовсе.

Но спустя некоторое время она продолжила. Слезы стояли в ее глазах, а голос был глухим, словно бы доносился откуда – то снизу.

– Я… думала, что, спра… – ик! – …справлюсь, что не будет всего этого, – качала головой бедная Сьюз, а ее слезы уже капали на ее же колени. – что не плакать мне придется рядом с тобой, дорогой мой… – ик! – …друг.