Степан Шевырев - Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году

• Название: Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь. Вакационные дни профессора С. Шевырева в 1847 году
• Автор: Степан Шевырев
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-91674-075-2

Книга русского писателя и поэта «тютчевского круга», ученого, сформировавшего основы русского литературоведения и современной концепции восприятия древнерусской литературы, профессора Московского университета С.П. Шевырева (1806–1864) о его поездке зимою и летом 1847 года в Кирилло-Белозерский монастырь оказалась (как и другие его литературные произведения) прочно и совершенно незаслуженно забытой уже во второй половине XIX века. Отдавая дань нашему замечательному соотечественнику, издательство «Индрик» выпускает в свет описание в полном смысле слова исторического паломничества С.П. Шевырева к святыням Русского Севера.

---

Вся древность города сосредоточена в стенах Успенского первоклассного девичьего монастыря, который с своей пространной оградой возвышается на другой стороне города за рекой, на гористом месте. Вечером я успел только быть у всенощной. Народу в церкви было не много, особенно для такого большого праздника, как день св. апостолов Петра и Павла. Правда, есть еще в городе большая соборная церковь. Но надобно сказать и то, что фабрики утомляют народ, и немногие, освободившись поздно от телесных трудов, решаются еще на продолжительное стояние во храме Божьем. Промышленность должна бы быть предупредительна – и накануне больших праздников дать хотя два часа роздыха перед всенощной, чтобы народ мог отдохнуть немного, посвятить последние часы дня и вечера Богу. Плоды духовной жизни в народе, конечно, принесли бы пользу и самой промышленности, которая на нравственности на родной, основе порядка и благоустройства выгадала бы те два часа, которые уступила бы здесь в пользу религии и Церкви.

От монахини-привратницы узнал я, что в монастыре сто монахинь, которые живут на общине. Игуменья Аполлинария, отошед на покой по летам, предоставила строение монастыря игуменье Елизавете, весьма деятельной и бодрой. «А как у вас будет завтра поздняя обедня, матушка? В котором часу?» – «Да ведь мы не по-вашему считаем часы, а по-русски». – «Как это, матушка?» – «Да, у нас есть на башне свои часы, русские. Вот как заходит солнце – это значит 24 часа, а по захождении идет первый час, там второй и далее. Так и бьют они. Это русские часы». – «Ну, матушка, так у вас часы не русские, а итальянские. Так до сих пор считают часы в Риме. Завтра можно видеть ваши часы?» – «Можно, можно, сударь. У нас так они и заводятся». Итальянские часы в Александрове монастыре! Должна быть непременно древность отдаленная.

На другой день, после литургии осмотрел я соборную церковь. Она об одной главе. Наружной архитектурой напомнила она мне бывшую церковь Николы Явленного на Арбате, несомненно строенную при Иоанне Грозном, которая недавно была сломана. Только размерами она гораздо пространнее. Время строения положительно неизвестно, но есть признаки, что также при Иоанне Грозном. Одноглавые церкви у нас вообще древнее пятиглавых, но и пятиглавие ведет начало свое тоже от глубокой древности. В 1158 году князь Андрей Боголюбский во Владимире «заложи церковь камяну святой Богородици… сверши же церковь 5 верхов, и все верхы золотом украси, и створи в ней епископью». Верхи здесь конечно означают главы. Но многие церкви, как Переславский собор, как Спас на Бору, были одноглавые. Любопытнее вопрос: когда у нас, с каких пор, начали перестраивать древние одноглавые церкви в пятиглавые и тем искажать красоту размеров и внутреннее освещение храмов, и с какой целью эти переделки совершались? А в истории нашего храмового зодчества это искажение церквей – факт несомненный.

Здесь единоглавие, к счастью, неискаженное, представлялось мне во всем своем превосходстве касательно внутреннего действия храма. Свет падал сверху из продольных стекол шеи купола и чудно озарял весь иконостас: давно не испытывал я подобного впечатления. Вся великая тайна Бога Слова, предвечно рожденного, земное воплощение, Царь мира и сонмы небесные Церкви, склоняющиеся с обеих сторон перед неисповедимой тайной Христовой Веры: Богоматерь, Предтеча, Ангелы, апостолы, мученики, исповедники, праотцы – в лучах дневного света являлись мне во всех подробностях и производили на меня то впечатление, которое должен производить иконостас храма – это видимое таинственное небо нашей Церкви. В других храмах недостаток света или золотые украшения, в которых самоуслаждалась или личность золотых дел мастера, или щедролюбивое усердие доброхотного дателя, мешают тому высокому созерцанию, которое так необходимо для молитвы. Здесь же мне все было ясно, доступно, близко.

Надпись, видная в алтаре на исподе иконы Владимирской Богоматери, которая находится по левую сторону священника, предстоящего престолу, свидетельствует, что иконостас поставлен и возобновлен при царях Иоанне, Петре и правительнице Софии. Следовательно, если он только возобновлен живописью, то, стало быть, древнее царя Алексея Михайловича: ибо нельзя предположить, чтобы потребовалось возобновление в малый промежуток времени от царя Алексея до троих детей его.

Но главное доказательство в пользу древности храма – так называемые Васильевские двери, находящиеся в южном входе в соборную церковь. Этому памятнику 511 лет. Они названы Васильевскими по имени новгородского архиепископа Василия, который устроил их в церкви Святой Софии в 1336 году, как сказано в новгородской летописи («Боголюбивый архиепископ Василий у Святей Софии двери медяны золочены устроил»). Иоанн Грозный после разгрома новгородского в 1570 году вывез эти ворота в свою слободу. Должно думать, что тогда же они и поставлены в церкви.

Я осмотрел этот памятник по описанию Н.Н. Мурзакевича, которое нарочно взял с собой. Описание составлено верно и добросовестно. Весьма немногие по правки и дополнения случилось мне сделать. Содержание изображений на дверях относится к жизни Богоматери и Иисуса Христа. Они начинаются плачем Иоакима о неплодии и молитвой Анны о зачатии и кончаются изображением Пресвятой Троицы. Обе половины дверей, затворенные вместе, представляют как бы некоторый порядок в событиях, но не без отступлений. Видно, квадраты изготовлены прежде, а потом совокуплены невеждой в одно целое. Преображение следует после Воскресения; это напомнило мне знаменитое выражение профессора Сорбонны, Эдгара Кине: «La resurrection, et puis le Тhаbоr». Впрочем, художник дверей не имел ли ввиду сказания Евангельского, что Преображение Спасителя было обнародовано зрителями его по Воскресении? В надписях на дверях славяно-церковные формы языка мешаются с новгородским наречием: «меце» вместо «мещет» или «мечет». Некоторые слова закрыты прикрепленными сверху золотыми листами: очень жаль, потому что скрыто много любопытного.

Внизу на дверях, после всего того, что относится к жизни Иисуса Христа и Богоматери, видны изображения с отношением к царской власти. Давид, как образец царя, верного Церкви, поражает Голиафа и несет торжественно ковчег Завета. Рядом с ним пример другой: Царь мира Иисус Христос сидит на престоле; лик Его закрыт прибитыми железными листами, но вы отгадываете сидящего по Евангелию и кресту, которые перед Ним лежат на алтаре, с орудиями страданий по одну сторону и чашей по другую. Кентавр, символ любострастия, держит правой рукой маленькую фигуру и как бы кидает ее далеко от Царя Бога: в надписи сказано, что царь – брат Кентавра и что Кентавр мечет («меце») братом своим на обетованную землю. Тут же другое нравоучительное изображение: мужчина сидит на дереве, отягощенном плодами, и наслаждается ими; внизу две мыши подтачивают корни дерева. Не могу согласиться с почтенным автором описания, что будто бы два различные мастера, грек и русский, работали эти двери и что искусство одного уступает искусству другого. Люди в одеждах изображены лучше, чем нагие: так бывает всегда в первоначальном искусстве. Воскресение I.X и победа Давида над Голиафом весьма благообразны, потому что здесь тело покрыто одеждами. Нельзя того же сказать о крещении Спасителя, потому что художник не в силах был рисовать наготу тела[5]. В складках же одежд видны вкус и некоторое искусство.

По другую сторону у северного входа есть образ Спасителя с греческой надписью, которая, как видно, принадлежите русскому невежде: вместо «τò φω˜ ς του˜ κóςμου» (свет мира) читаете «τω φος του βοσμου». Все малые паникадила перед местными иконами серебряные – дар царевен Маргариты и Феодосии Алексеевн, как это можно видеть по надписям, их окружающим. В алтаре есть еще маленький придел Симеона Богоприимца.

Успенский храм, по мнению молодого священника, весьма образованного, заключает в себе наибольшую древность монастыря, но не столько сама церковь, сколько то здание, из которого она построена. Главная церковь во имя Успения Богоматери, которого икона весьма уважаема, подновлена усердием И.Ф. Баранова. По бокам два придела, Иоанна Предтечи и Св. Марии Египетской. В последнем приделе иконостас замечателен красотой своей иконописи; особенно поразил меня необыкновенной грацией образ архидиакона Стефана на северных дверях, с кадилом в правой руке и с камнем в левой. Живопись, должно думать, времен царя Феодора Алексеевича, при котором было сильно итальянское влияние. Все это здание всеми подробностями своими показывает, что оно первоначально назначено было не для церкви. Окна и двери не на тех местах, где бы следовало им быть; углубления в стенах без всякой причины. Подобные я видел после в Твери, в церкви Отроча монастыря, переделанной из келлии митрополита Филиппа. В трапезе большой церкви с правого краю и во всем приделе Марии Египетской вы видите остатки деревянного пола, составленного из сосновых квадратов. Это, конечно, пол прежнего здания.