Геннадий Прашкевич - Божественная комедия (сборник)

• Название: Божественная комедия (сборник)
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Социально-психологическая фантастика
• Год: 2015

Время тревожит, время пугает, влечёт. По-разному к текущему времени относятся люди. Повстанцы, пытающиеся свергнуть профашистское правительство, стараются ускорить его течение, а женщина из будущего, отделенная от любимого человека целыми веками, пытается сквозь эти пласты пробиться («Только человек!»); проклинают замедлившееся и убивающее время жители Территорий, у которых есть еще жалкий шанс попасть в число избранных («Золотой миллиард»); имеют дело с бессмертием исследователи морской планеты Несс («Анграв-VI»); наконец находят возможность найти друг друга, казалось бы, навсегда потерявшиеся во времени герои повести «Божественная комедия». Времени великому и вечному посвящены все четыре повести этого тома.

---

«И это еще не все, Курт, – улыбнулась Анхела. – Будьте готовы. В руинах Ларака, если вы их отыщете, вас ждет нечто не менее поразительное».

«Как мне искать руины Ларака? По мифам?»

«Нашел же Шлиман Трою, руководствуясь поэтическими указаниями Гомера, – опять улыбнулась Анхела. – Доверьтесь мне».

«Чтобы сломать себе шею? – вознегодовал доктор Шмайз. – Я и без того постоянно рискую репутацией. Когда Лайярд, Анхела, приступал к раскопкам Ниневии, все древности Шумера вмещались в один небольшой сундук. А теперь у меня – вагон находок. Тем не менее реальную жизнь Шумера я представляю себе хуже Лайярда. Подумайте сами! За тысячелетия до первых счетных машин кто-то в Шумере рассчитал время обращения Луны вокруг нашей планеты с точностью до 0,4 секунды! А кто-то сварил титановую сталь, требующую специальных технологий! А кто-то разделил год на 365 дней 6 часов 11 минут! А кто-то вычертил звездную карту с объектами, невидимыми невооруженным глазом. А кто-то ввел в обиход шестидесятиричную систему счисления! За тысячелетия до наших дней!»

«Ищите, Курт! – мягко повторила Анхела. – Ищите храмы, ищите глиняные таблички. Информация не исчезает, она растворена в окружающем нас мире. Надо лишь научиться извлекать ее с наименьшими искажениями».

«Я не верю в титановую сталь в Шумере!»

«Но вы же ее нашли!»

«Да, я ее нашел, – удрученно подтвердил доктор Шмайз. – Но с кем мне обсудить такую находку? Меня сразу обвинят в фальсификации!»

«Я никогда вас не обвиню, Курт!»

Двумя пальцами Анхела легонько прикоснулась к виску археолога, и он поднял на нее взгляд. Он ни разу не улыбнулся. Болезненные узлы «годовой шишки», обезобразившей левую щеку, мешали археологу улыбнуться. Но прикосновение Анхелы оказалось полезней лекарств: ноющая боль сразу исчезла. Анхела смотрела на археолога с доверием. Он чувствовал это и все равно не решался задать главный вопрос, вопрос, мучивший его уже не первый год. Почему Анхела, так тщательно следя за его работой, сама ни разу не прилетела в Ирак?..

– Покажи! – приказал майор, и Этуш, вздрогнув, протянул ему кусок картона.

Рисунок еще не был закончен. Длинные, поблескивающие волосы Анхелы только угадывались, но глаза Этуш написал. Майор поразился, как четко и похоже они были написаны.

– Подпиши.

Этуш торопливо проставил дрогнувший завиток.

– Ты уже писал эту женщину?

– Никогда! Я никогда ее не писал!

– Не лги! – убеждал майор. – Ты писал ee!

Странно, подумала Анхела. Почему именно художникам, людям часто беспутным и бессистемным, дается драгоценный дар прозрения? Почему именно они инстинктивно угадывают то, до чего не всегда доходит логика?

Она вспомнила вечер, четыре года тому назад.

Они провели его вместе – археолог, художник и она.

Разгорелся спор, вызванный не совсем удачным утверждением археолога.

«Все вещи, – заявил доктор Шмайз, – которые надежно покрыты снегом, или зелеными деревьями, или стенами зданий, когда-нибудь оказываются на виду. Они-то и дают нам представление об ушедшем. Я хочу сказать, что вовсе не цветущая жизнь имеет определяющее значение для археолога…»

Прозвучало так, будто доктору Курту Шмайзу обрушенная стена мертвого города дороже живых кущ.

«Если вы помните, – сказал он, вовсе не оправдываясь, – портрет моны Лизы, жены гражданина Франческо дель Джокондо, так и остался незавершенным. Леонардо работал над ним четыре года, но так и не завершил. Все же, по словам Вазари, его ученика, это произведение написано так, что повергает в смятение и страх любого самонадеянного художника, кем бы он ни был! И кто скажет, что все-таки важнее для нас: портрет Джоконды, выполненный художником, или живая женщина, позировавшая художнику? Почему уже четыреста лет люди восхищаются портретом моны Лизы и нисколько не тоскуют по утраченному оригиналу?»

«Джоконда… – покачал головой Этуш. – Когда Леонардо ее писал, моне Лизе было что-то около двадцати лет. По крайней мере, так утверждает его ученик – Франческо Мельци. Мона Лиза позировала художнику в костюме Весны, а в левой руке держала цветок Коломбины… Но вот тут что-то странное, Курт… Мне почему-то кажется, что Леонардо писал не цветущую женщину, а… вдову?»

«Вдову? – удивился археолог. Он не видел, как вздрогнула Анхела. – Ты пьян!»

«Вдову, вдову! – довольно рассмеялся Этуш. – Я пьян, но Леонардо написал вдову! Или он был большой шутник, или я – очень большой невежда!»

«Второе ближе к правде».

Может быть. Но Этуш не услышал археолога.

Покачивая бокал, в котором побрякивал лед, он уставился на Анхелу:

«Леонардо написал вдову! Именно вдову, никому другому не верьте. Простота Джоконды обманчива. Это не портрет. Это некая эманация. Я не знаю чего. Но сторож, который в Лувре ни на минуту не отходит от Джоконды, сторожит не портрет супруги Франческо дель Джокондо, а некий символ, властвующий за написанным за его спиной скалистым пространством. Леонардо любил тайну. Даже слишком. Он умел писать справа налево, так что прочесть некоторые его записи можно только в зеркале. Он зашифровывал сложные формулы, будто боялся, что они попадут в чужие руки. Он оставил нам невероятное количество набросков, схем, зарисовок, композиций. Танк в виде лошади, скачущей внутри широкого броневого колпака, водолазный прибор, летательные машины, женские прически с хитро заплетенными косичками, мортиры с разрывными снарядами, проекты необыкновенных храмов. Могу процитировать, – ухмыльнулся он. – «Чтобы телесное благополучие не портило благополучия разума, живописец или рисовальщик должен быть отшельником, и в особенности, когда он намерен предаться размышлениям и рассуждениям о том, что, постоянно появляясь перед глазами, дает материал для памяти, чтобы сохраниться в ней. И если ты будешь один, то весь будешь принадлежать себе. И если ты будешь в обществе одного единственного товарища, то ты будешь принадлежать себе наполовину, и тем меньше, чем больше будет нескромность его поведения; и если ты будешь со многими, то будешь еще больше подвергаться подобным неудобствам»…»

Этуш вдруг замолчал. Потом покачал головой:

«Если бы я был сумасшедшим… Я бы сказал…»

«Ну? Что бы ты сказал?»

«Я бы сказал, Анхела…»

«Ну?»

«Я бы сказал, Анхела, что Леонардо написал… тебя!»

«Не льстите мне, Этуш».

«Я говорю о символе».

«Не понимаю».

«Я сам не понимаю… – пьяно отмахнулся художник. Было видно, что его что-то тревожит. – Но я пытаюсь…»

«Чем тебе помочь?»

«Я хочу написать вас… Ваш портрет, Анхела… Конечно, это не будет новая Джоконда, но…»

Этуш не написал обещанного портрета.

Он не выдержал шумного успеха, выпавшего на долю первых его полотен, не выдержал мертвого непонимания, вдруг сменившего успех. Он стал пить, ему изменил вкус, он открыл наркотики. После выхода в свет роскошного издания эпоса о царе Гише, иллюстрированного стилизованными печатями, Этуш поссорился с археологом и почти перестал бывать у Анхелы. Он решительно опускался. Вечно пьяный, хватался то за одно, то за другое, но ни в чем не мог уже обрести себя. Однажды в приступе пьяного безумия вместо обещанной вдовы он написал портрет бородатого ассирийца. И все же именно полубезумный Этуш, подумала Анхела, сумел, пусть подсознательно, угадать тайное тайных…

– Я никогда не писал ее! – вопил Этуш.

– Тебе не надо умирать! – сухо убеждал художника майор Досет. – Тебе нужно много и с удовольствием работать, пить крепкий скотч, пользоваться плодами успеха. Подойди к столу. Еще ближе! Разве не ты написал это? – резким движением он сорвал тряпку с принесенного из лаборатории портрета.

Лоб, борода, щеки бородатого ассирийца были заклеены пластырем.

Тем отчетливее глянули на художника странные выразительные глаза.

«Вдова!» Закатив глаза, Этуш вздрогнул и пошатнулся. Рыхлое тяжелое тело пронизала странная дрожь. Вдруг сразу, вскинув руку, он упал, глухо ударившись головой о бетонный выступ стены.

– Унесите, – брезгливо приказал Досет.

Не глядя ни на кого, чувствуя, что вариант с художником не сработал, майор бросил недокуренную сигару в пепельницу. Полупрозрачный браслет, попав майору под локоть, звякнул. И вот странно, как ни легок был этот звук, Анхела сразу его уловила и подняла глаза, будто в «камере разговоров», наполненной страхом и ненавистью, вдруг появилось, кроме людей, еще какое-то существо – все слышащее, понимающее, ни на что не закрывающее глаза.