Владимир Шаркунов - На шаткой плахе

• Название: На шаткой плахе
• Автор: Владимир Шаркунов
• Жанр: Русское современное

Герой повествования попав в места не столь отдалённые, сталкивается с жесточайшей несправедливостью. И прежде, чем он обретёт свободу, ему предстоит пройти через такие испытания, которые под силу не каждому человеку. Книга, как считает автор, написана увлекательно и интересно, не смотря на многообразие литературы о заключённых.

---

– Всякую х… ню с собой тащишь! – и сняв китель, тут же начал его выхлапывать. – А ты Петро, – сказал он старшине. – Иди за корпусным, пускай забирает! – Он оглядел себя и добавил! – Баба сегодня мне п… дячек вставит.

Петро взял автомат и исчез за дверью. Я тем временем собирал и укладывал, разбросанные по полу свои вещи. А когда вернулся Петро, я уже готов был к дальнейшим событиям. Но вдруг он подошел ко мне, и смерив загадочным взглядом мой рост, требовательно произнес:

– Ну-ка, жулик, бушлатик сыми-ка!

После этих слов я почувствовал, как жаром обдало спину, будто за шиворот кипяточку плеснули. Деваться некуда, пришлось снять фофан. «Вот ведь сволочь. Телепат он что-ли?» Дубак, шустор орудуя пальцами и держа голову чуть на бок, как бы прислушиваясь к своей работе – не хрустнуло ли, начал сантиметр за сантиметром, прощупывать ватин между швами. «Найдет сучара! Нюх как у собаки ищейки». Но мне подфартило. В комнату вошел высокого роста, сухощавый, лет шестидесяти, с износившимся лицом прапорщик. Форма на нем была отутюжена, прилично сверкали сапоги и очки, которые нашивали в старину. Все это придавало прапорщику деловой профессорский вид. Петро не досмотрев фофан, швырнул его мне.

– Давай за мной! – в приказном порядке сказал мне корпусной, и спросил Петра: – Дело сдал?

– Сейчас унесу.

– Гляди, Петро, доиграешься. Чую, уже приняли?

Конвоиры виновато молчали. Мы шли по полутемному, с высокими потолками, длинному коридору первого этажа. Через каждые четыре метра по обе стороны, камеры, много камер. В спертом воздухе витал запах сырости. «Курорт, не иначе». По узкой, винтовой лестнице, поднялись на второй этаж. Воздух здесь был намного чище, а большие окна, находившиеся в обоих концах коридора, хорошо пропускали уличный свет.

У камеры №124 корпусной сказал: «Стой» и окрикнул дежурного по посту, который и без того спешил в нашем направлении из глубины коридора. «Видать по глазкам дыбарил, курва». Стук его кованых сапог напоминал удары двух разных по весу молотков о наковальню.. По мере приближения контролера, я понял от чего была такая разница в стуке его «копыт». Он сильно припадал на одну ногу – не то от рождения так шкандыбал, не то укоротили. «Наберут же уродов» и мне вдруг пришла на ум, давным-давно запомнившаяся частушка, которую по пьяни, сидя на лавочке у палисадника с гармошкой в руках, любил напевать дядя Ваня, сосед по дому, еще с войны вернувшийся без ноги: Хорошо тому живется

У кого одна нога,

И портяночка не рвется,

И не надо сапога.

– Этого на «фунт», – сказал корпусной контролеру, когда тот подошел и остановился в ожидании распоряжений.

– Накормишь обедом, а часа через два я свожу его в каптерку.

– П..п..понял, – с трудом выговорил тот и забряцав связкой ключей, стал открывать камеру.

Я опустил голову, поскольку не мог сдержать себя, чтобы не улыбнуться. Хромой дубак, оказался еще и заикой. «Дефект ходячий, да и только. Ему бы дома на полатях лежать, а он нашего брата стережет. Во дают! Такого, сколько сидел в СИЗО, отбывал на зоне, не встречал. Были, конечно, всякие, но чтобы припудренные до такой степени…»

«Инвалид» открыл камеру и сделал мах рукой внутрь, мол заходи. Подняв с пола вещи, я переступил порог. Камера оказалась совершенно пустой, лишь обрывки газет, разбросанные повсюду, да окурки в бумажной пепельнице, что стояла на столе, говорили о недавнем присутствии людей.

Тяжеленная дверь бухнула за моей спиной. Я повернулся и крикнул:

– А почему никого нет? – Будто это было для меня сейчас важным.

Резинка, закрывающая снаружи дверной глазок, поднялась и на ее месте появился, похожий на кнопку, глаз дубака.

– Фу..фу..фунтовиков, – глаз часто заморгал, – содержат отдельно. П..понял?

– Понял, понял, – согласился я, и глаз исчез.

…И вот теперь, оставшись наедине с самим собой в пустой камере, еще не отошедший от всех этапных передряг, я мысленно вернулся к тому, как буквально час назад, прокатывал варианты своего поведения на случай, если окажусь среди тех, кто задолго до меня обосновался в этой «обители». Не столько тревожила встреча с собратьями, сколько с администрацией. Но пока все складывалось так, что мне с трудом верилось в происходящее. Однако, исходя из собственного опыта, я знал, чтобы жить и при этом оставаться на плаву в столь страшном и несправедливом мире, необходимо было стоять за себя, доказывая свое присутствие не только словами, но и прибегать к физической силе (в зависимости, в какой переплет попадешь). Правда, наличие огромных кулаков не играло главной роли в тех кругах, в которых вращался и жил я. Но порой случалось всякое. Доходило и до того, что в ход шли штыри, ножи, всевозможные заточки. Но такое происходило в исключительных случаях. Многие, конечно, ломались, не в силах перенести всех ужасов уркаганских разборок. У иных при виде штыря сдавали нервы, и они ломились на вахту, в надежде встретить понимание и поддержку кумовьев. Другие, плохо дружившие с головой, сами попадали в капканы, ловко расставленные оперативниками. Эти люди уже навсегда теряли свою прежнюю репутацию. Жулики подобного не прощают. Закон жесток. Подвел жиганов, ты для них – мразь, гребень, козел.

За три с небольшим года пребывания на зоне, где мне довелось испытать нимало лишений и унижений, именуемый администрацией блатным, я не позволил себе сделать и шагу в сторону той грани падения, за которой человек начинал терять свой облик, постепенно превращаясь в услужливого подонка, которого администрация вынуждала совершать поступки, связанные с тем, чтобы опорочить любого и каждого, лишить его возможности нормально жить и работать – тем самым приблизить день своего освобождения.

…Я все еще стоял посреди камеры, не сделав ни единого движения.

Рассчитанная на шесть человек (судя по количеству двухярусных железных шконок, вмурованных ножками в бетонный пол), камера была неплохо оснащена. Оцинкованный питьевой бачок, ведро, тазик с ручками, и даже раковина с краном, толчок, в котором постоянно журчала вода. Между шконками полутораметровой длины стол и лавка, также ножками в бетон. Короче, хата со всеми причиндалами, не чета БУРовским на зоне. Правда, хреново было то, что в окне (метр на метр) за решкой, жалюзи и зонд.

Я снял бушлат, постелил его на нижнюю шконку, и улегся на спину, вытянув ноги. Приятно было лежать ни о чем не думая, – благодать, да и только. В глубине души я ликовал. Все позади, можно наконец-то расслабиться, отдохнуть. Полное безмыслие в странной для тюрьмы тишине. Вскоре мой бессмысленный взгляд упал на живое существо, выползающее из расщелины между уголком верхней шконки и стеной. Клопы были знакомы мне еще по БУРу, но дневных вылазок они там не делали, а вот ночью допекали частенько. Клоп медленно двигался так, чтобы оказаться вертикально против меня. «Нет дорогой, этот номер тебе не пройдет». Я живо соскочил и стал вести наблюдение. Клоп должен был прыгнуть на добычу, но каким-то образом дотемяшил, что пролетел, развернулся и поперся восвояси, ближе к щели. Только я собрался было прихлопнуть наглеца, как вдруг, нарушив тишину, раздался голос, словно из преисподни:

– Земеля, а земеля?

У меня ажно ноги подкосились.

5

В следственную камеру №36 СИЗО – 68/3 г. Тобольска, я попал шестого марта 1975 года. Отсидел четыре месяца. Затем, после четырехдневного судебного разбирательства, мне вкатили срок и я был переведен в камеру-осужденку, где еще четыре месяца ожидал этапа на зону, в связи с тем, что мой адвокат написал кассационную жалобу в вышестоящую судебную инстанцию. Ответ, как и водится, пришел отрицательный, с простой мотивировкой: «Ваши доводы не убедительны…. Решение суда обосновано на фактах уголовного дела….. Меру пресечения оставить без изменения».

Меня на следующий день, а вернее ночь этапировали в колонию.

От столыпина воронок покатил сразу на зону. Нас было человек двенадцать. Уже в зоне, нас завели в какую-то комнату, забрали вольные шмутки, оставив всех в одних трусах. Здесь же, зек в малюстиновом костюме, с биркой на правой стороне груди, записывал в тетрадь размеры обуви и одежды каждого. После этого процесса, начали по одному заводить в кабинет ДПНК.

Помимо капитана, дежурного помощника начальника колонии, в кабинете сидели два офицера и завхозы отрядов, видимо, загодя предупрежденные об этапе и вызванные на вахту. Неприятное ощущение, когда на тебя, почти на голого, смотрят столько пар глаз. Такое впечатление, будто ты зверь в клетке зоопарка – еще бы булочки кидали. С минуту меня рассматривали, словно редчайший экспонат выставки человекообразных. Что-то записывая на каком-то бланке ДПНКа сказал:

– Сними трусы.

Я снял. Голому раздеться – секунда времени.