Людмила Камедина - Текст в диалоге с читателем: опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия

• Название: Текст в диалоге с читателем: опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия
• Автор: Людмила Камедина
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4475-2701-3

В учебном пособии предлагаются различные подходы к изучению русской литературы, авторы знакомых хрестоматийных текстов обретаются в иных смысловых измерениях. Как известно, отражение реальности в литературе предполагает определенную меру условности, поэтому при анализе художественного текста учитываются смысловые переходы с уровня знаков-символов на уровень предметно-смыслового содержания. Снятие предыдущего уровня новым, более сложным, дает читателю возможность приращивать иные смыслы и значения русской художественной мысли.

Учебное пособие предназначено для студентов-филологов, учителей-словесников, а также всем обучающимся русской литературе.

---

Литературовед В. Турбин называет источники заимствования имен главных и второстепенных героев. Не только предшествующая русская литературная традиция сыграла свою роль, но и журнальная и газетная культура, которая тоже была завоевана Пушкиным. Многие имена и фамилии перекочевали в роман из журнала «Благонамеренный». В. Турбин рассказывает о взаимоотношениях Пушкина с этим журналом. Имя Евгений «гремело» в журналистике; Татьяна – святая, «основоположница», она же – положительный персонаж романа. Любопытна находка В. Турбина, связанная с Владимиром Ленским: «А Ленский… Владимир Ленский – литературный иммигрант оттуда же, из «Благонамеренного»: В один прекрасный весенний вечер добродушный Ленин прогуливался по саду со своим сыном, молодым человеком, недавно возвратившимся из Университета, – поведал журнал («Стихи и собака», – 1819, – № XIV, – с. 74). Молодой человек, фамилия которого производна от названия реки Лены, недавно возвратившийся из университета (!) —

По имени Владимир Ленский,
С душою прямо геттингенской…

(20, 194).

Одним из первых обратил внимание на «чужое слово» в романе М. Бахтин (21). Исследования М. Бахтина касаются чисто теоретических аспектов: определения «чужой речи», автор и чужой текст, проблема диалога и т. д. В романе Пушкина выявляются позиции: а) Автор как таковой; б) Автор в диалоге (игра с различными воображаемыми адресатами, это имитирует дружескую болтовню); в) Автор об авторе романа. На наличие последнего метаструктурного пласта указывает Ю. Лотман (6, 56). Возникает игра между различными уровнями повествования.

Следует сказать об уровне, который весьма условно можно было бы назвать парадигмальным. В своих исследованиях о Пушкине Ю. Лотман называет составляющую парадигму пушкинского романа: свобода – творчество – любовь. Далее, исходя из содержания текста, необходимо взглянуть на каждого героя, в том числе и Автора, через призму названных ведущих понятий. Выявляется отношение к свободе Онегина (он – раб вещей), Ленского (он – певец романтических грез), Татьяны (можно говорить об осознанной свободе как добровольно принятой жертве; Татьяна жертвует собой ради других), наконец, Автора (творчество и свобода неразделимы).

Отношение к творчеству героев Пушкина тоже очевидно из текста: Онегин не различал ямб и хорей, из истории любил только анекдоты; Ленский пел нечто и туманну даль; Татьяна выступает как творец своей судьбы; Автор – творец романа, поэтому бросается в глаза обилие глаголов изображу, перескажу, думал, назову и т. п.

Третий член парадигмы, указанный Ю. Лотманом, выявляет не столько «плотское» значение слова – любовь как страсть, сколько Любовь как отношение к жизни вообще. Здесь ясно, кто из персонажей чего стоит. Онегин овладел любовью как «наукой страсти нежной», любил «кокеток записных» и волочился за чужими женами. Ленский выдумал Ольгу, соотнеся ее с героиней какой-то романтической поэмы, то есть любил не Ольгу, а образ о ней. Татьяна, начитавшись любовных европейских романов, вначале воспылала страстью к Онегину (Ты чуть вошел, я вмиг узнала, Вся обомлела, запылала/ И в мыслях молвила: вот он! (22, 59), потом стала задаваться вопросом: Кто ты, мой ангел ли хранитель/ Или коварный искуситель?.. (22, 60), а узнав – кто? – остыла, и мы уже видим в северной столице «холодную» Татьяну, которая, хотя и продолжает любить Онегина, но уже не пылкой французской страстью, а скорее, по-русски – глубоко, жертвенно и незаметно для окружающих. Автор же на протяжении всего романа рассказывает о своей любви, в том числе, и к Татьяне (люблю Татьяну милую мою).

Любовь к Татьяне у Пушкина – это и отношение к миру, его отклик на судьбу человеческую. Онегин же лишен Любви, его вхождение в мир определено эгоистическим расчетом, сухой рационалистичностью (Любите самого себя), скукой и тоской, а «уныние», как писал Гоголь, – враг человеческий, начало всех других пороков.

На мифологический уровень романа указывают исследования В. Марковича, В. Турбина (23). Смыслоорганизующим центром романа является сон Татьяны. Этот сон – вещий, чудесный. Поскольку Татьяна «святая», то ей дано видение, из которого она получает знания о волнующей ее ситуации. До сна Татьяна в растерянности, она любит Онегина и в то же время «внутренний голос» подсказывает ей, что он – не тот, за кого себя выдает. Она терзается сомнениями – кто перед ней: ангел-хранитель или бес-искуситель? В ответ ей снится «чудный сон», это «видение» – прорыв за пределы эмпирической реальности. Онегин восходит к архетипам культурного героя, он отпадает от мировой связи людей, традиции, естественной жизни. Это ведет к роковым последствиям. Онегин превращается в героя мистерии, он связан с «темными силами мира», с силами зла. В него вселяется эта демоническая сила, и он не может совладать с ней. Он разрывает связь в непрерывной цепи бытия, он становится убийцей.

В. Маркович отмечает этот незаметный переход от мифа к яви, который осуществлен в романе Пушкиным: «Взаимоотношения «сна» и «яви» открывает не запредельное… а беспредельное, т. е. именно отсутствие пределов, отделяющих «дольнее» от «горнего», глубинную сущность от фактической данности. Одно здесь неуловимо переходит в другое» (24, 10).

О культурном герое мифа и его «низком» двойнике – трикстере – можно прочитать в работах Е. Мелетинского и в энциклопедии «Мифы народов мира». Мифологическое сознание не судило персонажа-трикстера, потому что его действия оказывались за пределами человеческого, а с демоническим человек справиться не мог, поэтому Пушкин, проясняя Онегина универсальной мифологической истиной, не осуждает его. Высшая истина перерастает поступки Онегина.

Татьяна, желая узнать, кто такой Онегин, какова его настоящая сущность, решается пойти за медведем – проводником сквозь дрожащий гибельный мосток, преодолеть незримую грань, разделяющую миры. Она попадает в «низшие» сферы мира, на инфернальный уровень, где царят хаос, разделенность, враждебность, чудища, шабаш, здесь мрак и холод. После сна Татьяна уже не задается вопросами, она не терзается, потому что ответ найден —убийца брата моего.

Следует особо обратить внимание на зимний лейтмотив в романе Пушкина. Образ Татьяны «пронизан» зимой:

Татьяна (русскою душою,
Сама не зная, почему)
С ее холодною красою
Любила русскую зиму…

(22, 85)

Рождество, крещенские морозы, гадания, зимний сон, отъезд в Москву в морозные дни, последняя встреча с Онегиным в северной столице – от всего веет холодом русской зимы.

В. Маркович проводит параллель между фольклорно-мифологическими представлениями о зиме и романной стихией зимы как символическим выражением сокровений душевной жизни Татьяны. Зимой живущие и умершие приближаются друг к другу. Гадают зимой. В «зимнем» сне Татьяна сталкивается с инфернальными силами и приближается к истине. «Зима у Пушкина названа «русской»: это «межмирное» состояние и время изображается областью, где русскому человеку просторно и легко, где его существование наиболее органично и полноценно», – заключает В. Маркович (24, 17–18).

В. Турбин сюжетную коллизию романа выводит к «глобальной ассоциации» библейского мифа о Каине и Авеле. Татьяна узнает в Онегине «убийцу брата», то есть Ленского, который должен был стать мужем Ольги и ей братом. Исследователь указывает на трансформацию мифа Пушкиным. То, что описывает поэт, уже бывшее. «И Пушкин снова возвращается к первым дням творения мира: О люди! все похожи вы /На прародительницу Еву… (20, 201). Все происходит, как в мифе, где был отдан на закланье Авель. Братоубийца проклят и обречен вечно скитаться, подобно блудному сыну.

Ассоциативный уровень романа «Евгений Онегин» обращен не столько в ретроспективу, сколько в перспективу развития литературного процесса. От Онегина «отпочкуются» Печорин, Рудин, Болконский, а если учитывать инфернальную сущность образа, то сюда следует добавить Германна, Чичикова, Раскольникова.

Все они сходятся в одном архетипе. Ленский «перерастает» в Обломова и Рудина. Перспективу возможного развития образа Татьяны можно увидеть в Анне Карениной, недаром Лев Толстой в замысел романа положил «вариацию» судьбы пушкинской героини. Треугольник Анна – Вронский – Каренин до известной степени повторяет ситуацию Татьяна – Онегин – муж-генерал, только с иным поворотом, иным развитием темы. На это указывал исследователь Э.Г. Бабаев: «Что сталось бы с пушкинской Татьяной, если бы она нарушила свой долг? Толстой с тревогой задумался над этим и написал целый роман, чтобы ответить на мучительный вопрос» (25, 228).