Вера Орловская - Зона отчуждения

• Название: Зона отчуждения
• Автор: Вера Орловская
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906792-82-2

Новая книга Веры Орловской «Зона отчуждения» – это не только исторические аналогии, объясняющие причину происходящего сейчас на Украине, но и личная трагедия героя, через сердце которого проходит эта война, делящая его жизнь на «до» и «после». Зона отчуждения пролегает в самом человеке, пытающимся противопоставить себя зараженному ненавистью миру.

---

Что ж поделать, – думал Николай, они и тогда уже нас боялись.

А теперь украинцы стараются всячески доказать уникальность своей нации, а самое главное – вычеркнуть русский язык из семейства славянских. И пытаются применить «научное», как им кажется, подтверждение. Николаю попадались некие таблицы, в которых одно и тоже слово, например, «утро» писалось на украинском, белорусском, польском и русском языках, и получалось, что только у последнего корень был другой, делался вывод, что русские – не славяне. Неужели они не понимают, что польский язык более древний, чем украинский и белорусский, и что эти слова заимствованные из него, в силу того, что огромные территории, населенные ныне этими двумя народами, принадлежали Польше? Да и сам украинский язык, если говорить в общем, ни что иное как смесь русского и польского языка. Мои доводы бесполезны, – думал он, – ведь глядя в тусклые глаза потомков Бандеры, я готов был бы согласиться со всем, если бы мне к виску приставили такой убедительный аргумент как автомат. Детям было проще, им просто другого не рассказывали. А остальные – великовозрастные просто не заметили сами, как стали другими, ведь принятие яда в малых дозах не ведет к смерти, но приводит к привыканию. Однако, яд остается ядом, как не подслащивай его.

Для Николая опасность состояла в том – как в этом миксе отделить одно от другого, исходя из своего личного негативного опыта общения с теми, кого он хорошо знал, как ему казалось до сих пор. Но ведь многие люди бегут оттуда сюда – к своим родственникам или просто бегут, чтобы убежать от опасности, в страхе за своих детей (разве можно бежать к врагу?), – размышлял он, – значит, кто-то же способен видеть реальность, а не картинку, нарисованную теми, кто хочет сделать жизнь удобную только для себя самих? Но что может быть проще для прояснения мозгов, когда идет по центру Киева отряд крепких парней со свастикой на рукавах под красно-черными знаменами? Неужели существует какое-то иное видение, кроме хорошо известного варианта, пережитого миром в середине прошлого века? Я больше не могу об этом думать, – говорил он сам себе, и не хочу больше. Когда некоторые из питерских приятелей, зная о его этнической близости с украинцами, которую он никогда и не скрывал, пытался выпытать у него, что он сам обо всем этом думает и как, по его мнению, всё сложится там в дальнейшем, он отвечал:

– Бог видит всё…

И оставлял, конечно, в недоумении своих друзей, для которых его ответ был слишком обтекаемым и даже двусмысленным (а вдруг он считает русских в чем-то виноватыми?)…

А он просто говорил то, что думал на самом деле. Там живут люди, с которыми он прожил многие годы рядом, и если даже они сейчас воспринимают всё не так, как он, наверное, нужно подождать, пока пройдет время и для тех людей станет очевидным, что ими управляют те, кто имеет свои личные планы, но со счастливой жизнью самого украинского народа они никоим образом не связаны. Ждать, когда это случится, страшно, потому что он не желает им зла, но изменить ничего не возможно, биться головой в закрытые двери – бесполезно. В конце концов, когда я вижу бедное африканское племя, – думал Николай, – когда я вижу голодные глаза малыша – у меня тоже щемит сердце, но я не еду в Африку и не даю хлеба этим людям. Но это сравнение как-то не очень успокаивало. Может быть, мы стали более обособленными в себе? У нас много своих проблем, в которых редко кто тебе помогает, соответственно, ты решаешь их сам, и меняется взгляд относительно других людей: это их проблемы – не мои, пусть они и решают. Мы больше не поем вместе песен. Всё разделилось: страны, люди, и продолжаем разделяться на более мелкие сегменты вплоть до личностного «Я». Мир мельчает до маленьких островков с названием «эго»: от одного до другого тысячи миль океана. Зона отчуждения – налицо. Иногда он ловил себя на мысли, что ему и не хочется приближаться ни к чему, ни к кому. Это оказывается слишком ответственным занятием. И в личной жизни легкие интрижки, краткосрочные встречи, оставляющие в душе ощущение надломленной, хотя и не сломанной до конца ветки: так – случайно задел – надломил. Но ведь она все равно погибнет – высохнет… Дело было не в тех женщинах, от которых он ушел когда-то, дело было в нем самом. В молодости казалось, что он обретал, имел, получал, завоевывал, обладал, владел: это что-то такое сильное, мужское, данное природой, сопутствующее успешному человеку. Что же потом осталось? Эти ветки отломанные, сухие, острые, с заусеницами, с колючками? Откуда взялись? Все, вроде, как прежде – тоже самое, а всё наоборот: потери, потери, потери. Кого ты сделал счастливым? Некоторые плакали, когда ты уходил. Если ты имел и владел, то где тогда эти полные любви глаза, обращенные к тебе с такой лаской и преданностью? Способен ли ты был оценить взгляд такого человека, который открывал тебе свое сердце – ненужное тебе, но она не знала этого, ты ей не говорил ничего, чтобы удержать рядом с собой до того времени, пока тебе это будет нужно. Ты расставлял границы и отмерял расстояние, ближе которого не подпускал к себе никого. Твоя женитьба стала в дальнейшем лишь стопроцентным алиби, защитой от посягательств на твою свободу в таких отношениях, обреченных заведомо на расставание, в то время как сам ты переступал чужие границы, подступал совсем близко, проникал внутрь тела и в глубину души, может быть, искренне и доверчиво любящей… Разве тебя волновало это, и что она потом будет страдать – та женщина? Хоть когда-нибудь тебя остановило это? Красивая, умная, сексуальная… Хочу, чтобы была моей! Вот что двигало: неуемная жажда обновления. Николай не считал свою влюбчивость чем-то негативным, неправильным. Человек должен радоваться жизни, и ведь кому-то и он сам давал радость, пусть и не столь длительную, – так он думал. Получается, что искал в этой жизни совсем не то, о чем когда-то мечтал, обозвав со временем прошлые мечтания юношеским максимализмом, и став взрослым, ни разу не усомнился в том, что делает что-то не то. Так все живут, а почему он не должен… Вот уж глупо было бы рассуждать о чувстве долга с позиций пионерской клятвы… А до истинно религиозного сознания он не дорос, да и не особенно стремился, понимая, что тогда могут произойти какие-то разногласия с самим собой, а Николай предпочитал не копаться в себе, он работал и отдыхал так, как нравилось, считая, что имеет право сам распоряжаться своей жизнью по своему усмотрению. Он не верил тем, кто пытался в религии найти ответы на все вопросы, но вполне допускал, что для какого-то незначительного числа личностей духовно одаренных, истинно верующих, в процессе тяжелых размышлений и нравственных мук, этот путь может открыться, но не для тех, кто говорит об этом с таким апломбом, желая пристыдить его в греховности. Если Бог видит нас, как на ладони, то что ж я буду тут перед ним изображать из себя смиренного белого агнца, когда таковым не являюсь, и Он знает об этом так же хорошо, как я, – говорил он себе, или Богу, что, возможно, происходит одновременно, исходя из того, что Он слышит нас, иначе – какой смысл был бы в шептании молитв, обращенных к небесам… Вопрос заключался для него в другом. Отчего я все-таки не чувствую себя счастливым, имея возможность обладать, владеть, и так далее – по списку? Николай не знал ответа. Может быть, потому, что раньше редко задумывался над такими глубокими вещами. Люди, как правило, так далеко не заплывают: можно и не выплыть вовсе или увидеть то, что совсем не захочется видеть и знать о себе самом. Почему он столько лет живет с человеком – с матерью его детей – с женщиной, которую давно не любит, и не известно, любил ли вообще когда-нибудь, или так сложились обстоятельства? Это был один из тех вопросов, которых не следовало задавать себе, как он понимал, потому что тогда сразу он почему-то оказывался на даче – один на один с бутылкой коньяка, спрятанной на черный день. Говорят, что не стоит никогда и ничего оставлять на черный день, иначе он обязательно наступит. В одиночестве больше правды, – думал Николай, – а если о своем сокровенном советоваться с друзьями, то тебя начнут утешать и говорить, чтобы выбросил из головы эту ерунду, потому что всё и во всех местах у тебя хорошо, и что это – обычная депрессия от переутомления. Он знал заранее, ибо уже проходил эти дружеские сеансы психотерапии в бане под пивко и под крепче, и под жарче, и под моложе… Он перестал искать легкие пути, когда неожиданно для себя понял, эти пути – места общего пользования, он же искал свое личное пространство, где ему будет хорошо, желал этого и одновременно боялся, что когда-нибудь найдет, ведь тогда перед ним встанет неминуемо, как заря в небесах, выбор. Но беда в том, что мужчина – существо умное и ему легче придумать какую-нибудь сложную схему оправданий своим поступкам и своей жизни, чем воспользоваться видимым, предельно ясным, очевидным и простым решением, которое, однако, заставит его что-то менять в устоявшейся и в общем-то не во всем плохой семейной жизни. Привыкает же кот к дому, возможно, внутреннее устройство в чем-то совпадает у меня с ним, – рассуждал Николай, потирая пальцами холодный приземистый бокал, в котором плескалось темно-янтарное ароматное море. Он отдавался этим волнам, качающих его, они успокаивали невесть откуда явившиеся тревожные мысли. Жизнь не имеет точного определения, всё – приблизительно в этом мире, а при ближайшем рассмотрении вполне может оказаться, что она настолько проста в своем изначальном смысле, а уже более сложные смыслы мы вкладываем в нее сами, они повисают на ней как игрушки на новогодней елке. Причем здесь Новый год? – спросил он у себя, уже почти засыпая. Новый год еще так далеко. И кто знает, в чем он станет новым. Лучше об этом мне вообще не думать.