Kalakazo - Золотой треугольник

• Название: Золотой треугольник
• Автор: Kalakazo
• Издательство: Литагент «Алетейя»316cf838-677c-11e5-a1d6-0025905a069a
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9906154-4-1

Новая книга автора Kalakazo «Золотой треугольник» представлена сборником циклов эссе, целиком посвященных Петербургу и его окрестностям, в которых он одновременно выступает и в качестве летописца Северной Пальмиры, беспристрастно запечатлевающего парадоксы в истории создания города-парадиза, застывшего в мраморном великолепии дворцов и парков, и в качестве писателя – исследователя человеческой души, через феномен двойничества приобщающего читателя к глубинным смыслам тайных знаков, кодов и ключей, отраженных как в парадных символах Петербурга, городских легендах и мифах, так и в непарадных – приоткрывающих его иное лицо, выпевающееся в «минорных речитативах» одинокой души, бесконечно скитающейся и растворяющейся в лабиринтах и мистических зонах улиц и площадей таинственного града.

Мотив двойничества, ключевой для творчества Kalakazo, «благодаря воображению и способности автора оперировать реальными лицами, историческими персонажами и конкретными событиями», получает в книге новое звучание через редкий дар словотворчества и восстановление «русских культурных кодов», соединяющих расползающиеся края культуры и цивилизации.

В книгу включены циклы эссе из интернет-журнала «kalakazo»: http:llkatakazo.tivejournat.coml

---

Зеркало

Люблю свой град пустым
и точно вымершим,
когда при вдруг нагрянувшем
десятиградусном морозце
шаги становятся гулкими
и иногда с отчётливо
тебя же и настигающим
эхом,
будто кто-то
как тень
явственно
со мною же
и вышагивает.
Люблю уже в четвёртом часу ночи
всмотреться в окна
Павловой опочивальни
в Инженерном
и мысленно пройтись
уже вслед за Его тенью
по ночным коридорам и переходам,
лестницам и закуткам;
вступить вслед за Ним
в парадные залы
и, оглянувшись
в венецианском
от потолка до полу
зазеркалье,
самому раствориться,
повстречавшись
только с Его,
карих глаз,
базедовым взглядом.
После царской погибели
Александр здесь уже никогда не появлялся:
все греческие антики и
гобелены самой Марии-Антуанетты,
кабинетные бюро и парадные ложа
были насовсем изнесены из замка,
кроме этих самых
венецианских зеркал,
куда, заглянув ненароком,
кадетики времён
Брянчанинова и Достоевского
как подрубленные
падали в обморок…
Люблю, вслед за Ним,
выйти на террасу,
присмотреться
за всполохами на Марсовом,
к игле Петропавловки,
к охранникам,
мирно посапывающим
в стеклянных будках
за оградой Летнего
и Инженерного тоже,
и к мальчишкам,
на похрустывающем ледку
у самого Чижика-Пыжика
ползающим
в поисках
в лунном отражении
блескучих
евроденежек…

Солнечныя зайчики

Спозаранку по Марсову
похотливо цокают
«копытами»
жеманные стада девиц,
поспешающих на первую пару
в небезызвестный всем «Кулёк».
Уже в совсем позабытой,
прошлой жизни
я и сам баловался чтением лекций
в этом «приюте
для окультуренных невест».
Помню всё какие-то рожки да ножки
от былого дворцового великолепия.
А так – коридоры и аудитории,
крашеные
маслянисто-синюшным цветом —
привычный стандарт интерьера
советской эпохи:
роддома,
школы,
прокуратуры,
тюрьмы,
больницы и
морга,
cловно и сама судьба
каждого из нас
должна была быть
того же самого колера.
На лекциях густо пахло «шанелью»,
кто-то из «генеральских дочек»
мерно пилил маникюр,
кто-то перед зеркальцем
наводил марафет
и веяло тем духом
анемичной холёности и пустоты,
какое, скажем, в бурсе
источает такое же стадо
поповских сынков,
полных уверенности,
что после нескольких лет
школярской отсидки
ряса да требник
и без всей этой благоглупной премудрости —
«прокормит, оденет и обует»…
Помню только всего
несколько
живых глаз
(и, как всегда, провинциалок)
из какой-нибудь Судогды или Касимова,
а то и из-за Уральского Тобольска
или совсем уже из сказочного
для меня Забайкалья.
Одеты они были,
в отличие от сановных «кукол Барби»,
в не Бог весть знает что
и ютились где-то
по общагам,
но сколько энергии,
непритворного Эроса
в самих этих глазах,
точно солнечныя зайчики
посередь
осоловело-сонного царства
нашей Культурки…

Страусовы перья

Едва начнет развидняться,
и через дорогу
в Летнем
прочерчиваются
осклизлые силуэты
предолгих саркофагов,
до первой травки
покоящих в своих утробах
барочно-пухлявых
и маньерично-рукастых
Адонисов и Венерок.
Своей правильной и
симметричной хладью
выползают из обрывков
сизого туману
столь похожие на дворцовые
фасады казарм.
А матрёшечная плясавица
Спаса на Крови
вдруг становится
всего лишь картинным задником
для шляпки
в «страусовых» перьях
и дамского стану
(впрочем, совсем уже и без талии),
с усилием втиснутого
в тугие черные шелка.
Обязательно с мопсом,
а то и двумя,
и тремя сразу,
вертлявыми и визгливо тявкающими,
волокущими поводыршу
в совершенно разныя стороны.
Ценю в моей Незнакомке
непринужденное уменье
заполонить пейзаж
одной только собою,
такт,
с каким повязаны
на любимицах
банты
и как грациозно
на них же
смотрятся штанцы
матово-зеленого,
а то и темно-малинового
бархату.
Ведаю за ней
и особенный дар
раскрыть китайский зонтик
рукоятью
слоновой кости
(даже когда нет ни дождя,
ни солнышка)
только лишь для протяжки паузы,
после которой
и слышу
в сто первый раз
менторски озвученное подтверждение:
«Да – это Я
сделала из него писателя!»
Знаю, что отозвавшись
на любезное приглашение,
на пороге её квартиры
в нос мне ударит
настоенный запах
кошачьей мочи
и придётся усесться на диван —
клеить к своему выходному
и единственному костюму
шерстяныя клочья,
а её мопсихи,
расталкиваясь,
будут наперегонки
вползать мне на колени
в ожидании,
что я буду их поглаживать
и чесать им за ушами.
А она сама,
сняв только шляпу и
пригубив красного сухого,
пересыпать
(не совсем, впрочем, к месту и теме)
поэзами Мирры Лохвицкой
свои роковые речения…

На зависть потомкам

Едва только пригреет солнышко,
как на Марсовом
появляются шеренги голопузых мамочек,
в маечках,
едва прикрывающих
прикормленныя тити,
и,
как правило, ещё и
в голубеньких стрингах
под сползающими
с налитых попок
фирменно продранными на коленках
джинсиками.
Тут же – разомлевшие
от «экзаменной» зубрёжки
ещё на юной травке,
слипшиеся и
заголившиеся
до этих самых стрингов
парочки.
Мальчишки
в одних трусах
до упаду пинают
футбол;
у самого «вечного» —
всполохами
огня —
прыгают девчонки
по могильным плитам,
точно по классикам;
оскалясь,
фоткаются в подвенечном
молодоженки.
И только какой-то
одинокий и сумасшедший пригорюнец
на этой ярмарке веселья
ошалело бродит,
вчитываясь в
1001-й раз
в розовом граните
выбитыя строки:
«Не жертвы – герои
лежат под этой могилой.
Не горе, а зависть
рождает судьба ваша
в сердцах Всех благодарных потомков.
В красные страшные дни
славно вы жили
и умирали прекрасно»…

Прилежные ученицы

В феврале 1917-го
Петроград закарнавалил,
и в чаду хороводных плясок
Временное правительство,
в апартаментах Зимнего
пируя
посередь чумной России,
всё «пританцовывало»
целый месяц
до упаду.
И лишь
к концу мартовской капели
вдруг вспомнило оно
про своих,
основательно уже засмердевших,
павших и убиенных.
Поначалу хотели
рыть яму
у самой
Монферрановой колонны
и только
салонный эстетизм Милюкова
да брезгливость Керенского
подвигнули
вырыть её
на самом уже
Марсовом поле.
Вернее,
из края в край
избороздили его
траншеями,
точно это германская передовая,
куда и плюхали рядком
наспех сколоченные
и впервые – красныя
ящики,
впервые – без попов
и панихидного пения,
впервые – заместо крестов —
масонского рода
чёрными лоскутами
на длиннющих шестах…
С того и началась
наша ползучая смердяковщина —
танец маленьких бесенят
на порушенных старых устоях.
И богоборчество большевиков
было лишь
ученическим прилежанием и усвоением
народившихся новых мистерий.
И может потому
мы и не «чуем под собою страны»,
что, заголяясь
посреди теней забвенных предков,
так доселе
и вовсе неотпетых,
мы сами уже давным-давно
«покойники»…

На корточках

«Негасимая лампада»
посерёдке Марсова
влечет и манит
каждого проходящего.
Вокруг царственных фасадов
в нашем городке
уже настолько всё
выстужено и бесприютно,
что маленькому человеку
хочется,
прежде всего,
«погреться».
Ближе к ночи
у этого самого первого
с осени 1957-го
в эСССэРии
«вечного огня»
собираются бомжи,
и в отрывающихся всполохах
иногда можно
улицезреть синюшного господина,
чмоканьем припавшего
к дамской ручке и не без галантности
и чопорных манер
протягивающего
прожаренную сосиску
с еще каплющим жирком
своей подбитоглазой Дульсинее.
Чуть позже
собираются здесь
совсем вымерзшие
от бродяжничества по набережным
парочки,
с непременной пивной бутылью
в девической
длани.
Иногда целая компания
похожих на хиппи
молодых людей
сносит скамейки
прямо к самому огоньку
и, выпростав дымящиеся боты,
под изнасилованно-тренькающую гитару
что-то осипше хоровит.
Ближе к августу
эта «лампада»
совсем испужанно дёргается
от рёва орды многосильных
и блескучих никелем
«Харлеев» —
фестивальная компания
в кожанках
бородачей,
вдоволь наносившись
на своих лошадушках,
коротает здесь остаток
белой ночи.
И как всегда,
в половине седьмого утра,
цокая кирзою,
ошалело носится по полю
стадо
доходяжных солдатушек
из воинской части
на Миллионной,
какие прытко и
короткими перебежками,
отделяясь,
и впрыгивают в
этот самый
ритуальный квадрат.
Сидят они
ближе уже некуда
к самому огоньку,
так пережидая
принудиловно навязанную физру,
и всегда на корточках и
как-то приниженно
ссутулившись.
И меня вдруг всегда
охватывает
шоковое безумие
от когда-то
подсмотренных кошмаров
моего уже далёкого
сибирского детства:
ВОХРа
в желто-коричневатых дублёнках;
на укороченных поводках —
свора
неистово беснующихся
немецких овчарок;
а на снегу —
вот также,
точно молотом притюкнутые
и униженно сплюснутые —
корточно-распластанныя
зэка…

Голосит