Любовь Боровикова - День рождения

• Название: День рождения
• Автор: Любовь Боровикова
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98712-190-0

Для Любови Боровиковой, автора книги «День рождения», нет безусловной границы между поэзией и прозой. Ей привычно и в том, и в другом пространстве. Своеобразие данной книги – в простоте, с которой автор пересекает жанровые границы. Но простота эта не легковесна, она подчиняется трудно доставшейся мысли.

---

В соседнее Остеево, где содержалась пленная Чайка, зашли цыгане. Раин муж был пьян или хотел опохмелиться, денег у него не было, и он обменял дурную корову на бутылку. Наутро Рая, ночевавшая у себя дома, побежала в Остеево доить Чайку, а дверь в хлев настежь и в хлеву пусто…

Не слишком добрую, не слишком умную Раю жалели все. Все понимали, каково ей. Корова для деревенской женщины, любой, такой, как Тая, и такой, как Рая, – почти что смысл существования: опора, заработок, общение, уважение. Еще вчера жизнь Раи шла, со всеми ее досадами и просветами, с утренними и вечерними дойками, со свеженалитыми трехлитровыми и литровыми банками, с обменом хитрыми деревенскими новостями, с вечной заботой о сене: пора ли ворошить, успеет ли подсохнуть до дождей.

Шла – и остановилась.

…Мы малодушно обходили Раю стороной, чтоб не наткнуться лишний раз на ее непонимающий, как будто вынутый взгляд.

Однажды я принесла из лесу душицы со зверобоем и возилась с ними на подоконнике, куда обычно ставили цветы. Поворачивая букет то так, то эдак, чтобы золотой зверобой оказался на солнце, а лиловая душица – в тени, я ненароком подняла глаза и увидала Раю. Она брела куда-то, наклонив голову, замедленно, как беженка (наш дом как раз посреди деревни, и из окна мы видим всех идущих мимо). А ей навстречу, всё с той же палкой, тяжелой, острой на конце, двигалась Тая.

Заметив Раю, она вдруг заспешила, заторопилась (а деревенским было доподлинно известно, что со дня Чайкиного душегубства Тая и Рая не встречались). Они сошлись напротив моего окна, и Тая бросилась к оцепеневшей Рае. «Какое горе, какое горе!» – громко, на всю деревню причитала Тая, и плакала, и обнимала ту, из-за которой едва не погибла. А я стояла у окна и, как античный хор в единственном числе, твердила вслед за плачущими: «Горе, какое горе!»

Я и не знала, что у старой Таи, родившейся в деревне, столь благородная родня. Хотя навряд ли Тая слышала о греческой царевне. Навряд ли ей было известно, как Антигона прощалась с жизнью. В какой момент произнесла слова, благодаря которым жизнь возможна – любая жизнь: «Я рождена любить, не ненавидеть».

Дождик

Летний дождик ходит-бродит,
шелестит едва-едва
и на память мне наводит
чьи-то давние слова.

Только чьи они, откуда,
кто так просто их сказал?
Невзначай набрел на чудо
и по имени назвал.

Кто расслышал в каплях с неба
детством веющую весть
и пошел за нею следом,
а далёко ли – Бог весть?

Летний дождик ходит-бродит,
ворожит и бережёт.
Недоверчивых обходит,
прочим радость раздает.

Дом с левой стороны

Дом в деревне не может быть один; он всегда между – соседи слева, соседи справа. И потому жизнь в деревенском доме всегда немножко подмостки, а соседи, хотят они иль нет, всегда немножко зрители. Сплошных заборов в деревнях не так уж много, и потому окно глядит в окно, крыльцо общается с крыльцом, и огороды рядом, и к мосткам ведет одна и та же тропка.

Дом соседей справа от нас был исключением из правил: стоял он не вдоль улицы, как прочие дома в деревне, а в глубине большого, с двумя сараями, участка, или усадьбы. Так далеко, что ни в одно окно не разглядишь, – не то что дом соседей слева. Его окошки гляделись в наши, а малина краснела по обе стороны ветхих штакетин между огородами.

Но дом этот давно был для нас только картинкой. Мы смотрели на него из кухонного окошка, сквозь разросшийся куст черноплодки, и радовались, что видна одна лишь крыша. Все остальное – крапива выше крыльца, остов холодильника возле колодца без воды, груда гниющих бревен (некогда сарай) и прочие приметы запустения – все затенялось празднично густой листвой и больше мнилось и мерещилось, чем виделось воочию.

История этого дома творилась на наших глазах, от лета к лету, когда мы переселялись в деревню и так или иначе наблюдали за происходящим у соседей. Хотя ведь «наблюдать» значит пытаться что-то уяснить, понять. А нам это и в голову не приходило – что можно разобраться в том, что происходит в соседнем доме: так переменно и порывисто летела мимо нас их удивительная жизнь.

Со временем громкоголосая семья стала стихать и таять. А два десятилетия спустя соседское жилище опустело: в нем осталась одна старая мать с немолодым и нелюдимым сыном. Тогда и начали обозначаться печали утратившего нужность дома. Сначала накренился и, прежде чем рухнуть, так и простоял согбенным пару лет штакетник; крапива мигом заселила огород и окопалась у крыльца; сарай, вплотную примыкавший к дому, стал уменьшаться на глазах, словно решил, пока не поздно, уйти под землю.

Смотреть на всё это нам не хотелось. Еще скучнее было слушать, как старая хозяйка с утра до ночи то плачет, то бранится с сыном. А тот как пропадал на речке, так и пропадает. Уйдет с утра, и даже вечером увидишь на мостках худющую фигуру с удочкой.

Казалось бы, что нам их вечные проблемы? Но за десятки лет существования бок о бок мы сжились, почти сроднились с нашими соседями. И когда старая хозяйка вместе с сыном переселилась в город и перестала навещать отцовскую избу, мы, незаметно для себя, осиротели.

Сначала, правда, нам казалось, что напротив – дождались покоя. И так чудесно, так непривычно это было, что каждый день воспринимался как подарок. Но наслаждались мы покоем не так уж долго. По мере того как превращался в нежилье обжитый, ни дня не пустовавший прежде дом, теряла смысл и наша радость. Иной раз думалось: пускай бы они там кричали друг на друга, скандалили, рыдали – всё лучше, чем умирающее на глазах жилище и эта мутная, тучнеющая, как крапива, тишина.

И вдруг – незаменимое в романах, но в жизни чаще устрашающее «вдруг», – до нас дошло, что в помощи нуждаемся мы сами. Наш аккуратный, милый, но очень старый дом пришел в упадок: полы уже не пели и скрипели, а ходили ходуном. Когда же вскрыли доски возле печки – ужаснулись: она держалась на честном слове и не сегодня, то уж завтра наверняка бы развалилась.

Ремонт, и капитальный, был неизбежен. Нашли рабочих (их рекомендовал надежный, уже имевший с ними дело человек), и те предупредили, что две-три недели дом будет непригоден для жилья, нужно искать пристанище на стороне.

Друзья нашли для нас два пустовавших дома. Но первый облюбовали крысы, а во втором гостили друзья наших друзей и мы, конечно же, стеснили б их. Как быть? Куда податься двум бездомным человекам?

Ремонт должен быть начаться через день. В окошко, сквозь пестревшую оранжевым и алым черноплодку (кончался август), я увидала, как на соседское крылечко поднялся человек, и машинально, про себя, отметила: Саша пришел с рыбалки, завтра уезжает. Любимый сын хозяйки, он стал теперь хозяином избы, но приезжал нечасто, раз или два за лето, с неделю пропадал на речке и исчезал. И тут я поняла, что делать.

Саша без звука отдал ключ от дома и удивился, что я благодарю его: «За что? Я только рад, что вы здесь поживете. Прости, что грязно».

Но дело было не в грязи, не только в ней. Поскольку рамы сгнили и больше чем наполовину выкрошились, Саша забил окна фанерой, оставив одно-единственное зрячее окошко, которое он тоже не открывал – оно могло рассыпаться в руках. Поэтому дышали в доме тем, что шло из-под земли: холодной глиной, плесенью и еще чем-то. Чем-то таким, о чем я запретила себе думать.

Мне удалось за полдня отмыть полы. А муж сменил прогнившие ступеньки на крыльце и сделал то, без чего жить в бездомном доме было невозможно: открыл окно и заменил труху надежной рамой из собственных запасов.

Рабочие приехали чинить наше жилище в прекраснейший из дней – веселый, теплый, сверкающий, как зеркало. Бывают дни такого света, что, кажется, конца ему не будет. Но сразу после нашего переселения настала темнота – в буквальном смысле слова.

Кой-как пережив ночь в чужой норе, мы заспешили к приоткрытому окошку и увидали в нем тяжелое, как перед снегом, стальное небо и дом, который погибал под этим небом, – наш собственный.

Его ломали легко и быстро, как коробок без спичек. Крыльцо – вполне сохранное, с перилами, где восседала обычно наша кошка, – погибло первым (а деревенский дом в отсутствие крылечка всегда нелеп, особенно такой простой и старенький, как наш). Мелькало в воздухе тряпье – оно использовалось вместо пакли. В распахнутые окна летели куски фанеры с наклеенными на них обоями, расколотый печной кирпич. С высокой, уже безлиственной рябины (поленница под ней была сплошь темно-алой от сыпавшихся ягод) свисали космы стекловаты.

А посреди куска земли, который вчера еще именовался огородом, росла гора из древесины, чудовищная груда бревен, досок, наваленных друг на друга как попало. Чего в ней только не было – от сорванной с петель старинной двери до каменной столешницы из дуба, зачем-то кем-то выброшенных вон.