Марина Алиева - Орелинская сага. Книга третья

• Название: Орелинская сага. Книга третья
• Автор: Марина Алиева
• Жанр: Русское современное

Случайно брошенное проклятие свяжет воедино столетнюю историю людей бескрылых с историей крылатых людей, потерявших однажды всех своих правителей. Поиски этих последних приведут на землю крылатого юношу, который во множестве приключений разыщет семерых столетних старцев, но вместе с тем обретёт и самого себя и найдёт ответы на многие вопросы, заданные ему Судьбой. Что даёт человеку владение крыльями? Величие, преимущество, одинокую жизнь изгоя или счастливую возможность обрести Знание?

---

Но настоящий ужас вызвали последствия этого желания.

Ты прекрасно знаешь о несчастном Великом Иглоне, упавшем в пропасть, и о его пропавших детях. Нет нужды пересказывать эту историю снова, тем более, что тебе известно о ней много больше, чем любому другому Леающему. Но вот то, чего ты не знаешь – ради продления рода Знающих, мы решились на недопустимое. Это привело к трагедии и к другому недопустимому шагу, когда нам пришлось позволить осудить невиновного. Но этот шаг был вынужденным. Тому, которого осудили, самой Судьбой было определено стать родоначальником нового племени. Крылатого племени, но неспособного летать и жить в горах. И, хотя прародитель и основатель Гнездовища не раз проявлял малодушие и нерешительность, именно от его рода произошел тот, в ком неизбежно возродится Великое Знание. И то, что этот юноша порожден союзом между Бескрылыми и Летающими, вселяет надежду в наши сердца.

Поэтому не горюй о Гнездовище. Оно должно было исчезнуть с этих хребтов, не сейчас, так позже. То поселение было всего лишь колыбелью для растущего народа. Сам посуди, что было бы с ними, когда места над Обвалом перестало хватать…

– Но такое жестокое наказание для Генульфа! Зачем? – воскликнул Донахтир.

– Не суди о деяниях Судьбы лишь по одному событию, – осадила его амиссия. – В цепи Жизни каждое звено неразрывно связано с другим. Еще неизвестно полюбил ли тот изгнанник Бескрылых, если бы с ним обошлись не так сурово.

– Но вы всегда знали, что Генульф невиновен? – спросил Донахтир, которому вдруг пришел на память рассказ Старика из Гнездовища, где упоминалось о том, что амиссия, прилетавшая в пещеру до обвала, была удивлена словами Генульфа о своей невиновности.

– Увы, в той истории не было безвинных, как и не было истинно виновных. Наказанный ведь тоже прилетал к нам. Так что мы не слишком покривили душой, когда указали на него. Кстати, именно тогда открылась и его Судьба, и то, что начало ей уже положено. Волею случая этот Летающий тоже услышал, как Великий Иглон открывал кому-то Тайное Знание. Он скрытно прилетел к нам, чтобы узнать, какими бедами это грозит орелям, но при этом таил в душе опасное подозрение. Мы почувствовали неминуемый раскол среди Иглонов и, как ты понимаешь, сделали все, чтобы его не допустить. А потом, когда к нам прилетели за разъяснениями, просто указали на того, кто был у нас последним.

– Но в Летописи ясно записано, с ваших, кстати, слов, что прилетавший к вам владел Тайным Знанием, хотя Великим Иглоном не являлся.

Амиссия с досадой отмахнулась.

– И здесь мы не слишком покривили душой. Конечно, простым подслушиванием подлинное Знание не получишь. Но кое-что из ЗАПИСАННЫХ тайн Великих Иглонов он узнал. Например, о том, что мы обязаны защищать и оберегать Знание. Этим и пытался на нас воздействовать. Но, не столько для того, чтобы исправить ситуацию, а чтобы наверняка узнать кому именно открылся Правитель. Эта хитрость не удалась. Мы потому и не различаем лиц, чтобы яснее видеть душу. Радея на словах о благополучии орелей, тот Летающий уже взрастил в себе два опасных злобных чувства. Он завидовал тому, кому Великий Иглон открыл Знание и, даже не будучи до конца уверенным, испытывал к нему ясно видимую неприязнь. Поэтому, верные своим обязательствам, мы сделали все возможное, чтобы истребить в нем подозрения, и убрали из памяти всякое напоминание о визите к нам. В грядущем наказании этот Летающий не должен был испытывать чувства вины, чтобы точнее следовать своему предназначению.

Донахтир задумался, пытаясь представить себе тот день, когда его предок Хеоморн прилетел сюда со своей свитой, с братьями, с Генульфом и Гольтфором… Сейчас всё выглядело иначе, чем прежде, но все равно оставалось еще великое множество вопросов. И главный из них никак не давал покоя! Амиссия ведь ясно дала понять, что Дормат не был истинно Знающим с самого начала. Почему же у него родилось семеро сыновей, как у настоящего Великого Иглона?

– Что ж тут непонятного, – немедленно откликнулась прорицательница. – Это были не его дети.

* * *

Старик уже несколько часов разбирал груду камней, откладывая в сторону пригодные для восстановления соседского забора, и искоса поглядывал на Тористина. Тот с самого утра не проронил ни слова. Едва выбравшись из гнездовины, в которой провел явно бессонную ночь, орель только низко поклонился Старику и сразу же принялся за работу. Старик хотел ему помочь, но Тористин с преувеличенной учтивостью заметил, что Иглону не следует помогать простому подданному. С трудом скрывая усмешку, Старик важно заметил, что, пожалуй, это правильно, и отошел.

Его забавляло то, что происходило с Тористином. Из рассказов отца Старик помнил, что почитание Иглонов и полное доверие их мудрости было у орелей нерушимой нормой жизни. А уж дети Дормата вообще стояли особняком из-за своей горькой судьбы, и, более всего, из-за того, что были последними в роду истинных Иглонов. Словно монолит, завершающий многолетнюю безмятежную историю орелей, возвышалась память о них надо всеми прочими в окружении облаков тайны и сочувствия. Но сейчас для Тористина в этом вековом монолите образовалась, кажется, солидная трещина, которую Старик с видимым удовольствием пытался расширить и углубить. «Странно, – думал он, наблюдая с каким остервенением обтесывает камни вчерашний бунтовщик, – мне нравится неприязнь, растущая в этом ореле. Он не хочет видеть меня Правителем, и это хорошо, потому что причина тому может быть только одна – Тористин любит нынешних Иглонов и, значит, они того стоят. Что ж, пусть! Для чего бы Судьба ни собирала нас с братьями на Сверкающей Вершине, одно я знаю точно – править там мы не должны и не будем!»

Старику почему-то казалось, что для Гнездовища все сложится не так уж и безнадежно, если они с братьями откажутся от власти. Откуда взялась такая уверенность, он и сам не мог сказать, но объяснение своим мыслям нашел самое простое – не может его жизнь затянуться настолько ради дела, которое он делать не умеет и не хочет. Все свои долгие годы несостоявшийся Иглон отдал Гнездовищу. В этом он видел и смысл, и цель своего существования. Разве возможно, чтобы, управляя блистательным орелинским городом, Старик так же болел за него душой, как болел он за свое крошечное поселение? Нет, конечно же! А, раз так, то незачем и начинать. И, если ничего кроме власти им на Сверкающей Вершине не уготовано, то этим он с легкостью поступится, а остаток жизни готов посвятить поискам жителей Гнездовища и их возвращению домой. Ведь не пропали же они бесследно, в самом деле!.

О желаниях братьев Старик старался не задумываться. Хотя, если рассуждать здраво, зачем им власть в их преклонном возрасте, да еще в таком месте? За сто лет каждый несомненно состоялся, как личность и обрел, (Старик очень на это надеялся), достаточно мудрости, чтобы понимать несостоятельность притязаний, которые им навязывало происхождение. Ну, какие из них Иглоны?! Достаточно вспомнить старейшину кочевников. Тот был уже зрелым мужчиной, но, как Правитель, не шел ни в какое сравнение с молодым Донахтиром, хотя и управлял своим народом достаточно разумно. Нет, как бы там ни было, но на Сверкающей Вершине им должно быть уготовано что угодно, только не власть!

Старик снова задумался о братьях. Последнее время он делал это все чаще. Однако, воображения хватало только на то, чтобы мысленно размножить образ старца, являвшегося во снах, и нарядить его в одежды кочевников, смутным воспоминанием осевшие где-то в уголках памяти. И почему-то все время в голове всплывал рассказ Рофаны… Однажды, еще когда все звали его Фостином, Старик подслушал, как мать смеясь говорила невесткам о тех временах, когда она ожидала появления на свет очередного малыша. Тогда она тоже никак не могла вообразить, каким он будет. Зато стоило малышу появиться, он оказывался именно таким, каким нужно, и никого другого на его месте уже невозможно было представить. Вот и Старик, думая о братьях, все время убеждал себя в том, что они уже есть такие, какие есть, других ему не выдумать, и остается надеяться только на то, что при встрече родная кровь скажет им, что только такими они и могли стать.

Иногда, правда, он немного завидовал остальным. Если верить предчувствиям, то пятеро из братьев уже вместе, уже успели узнать друг друга и, может быть, даже подружились… Что ж, это правильно – все они жили на земле, и им есть о чем поговорить и что вспомнить. Седьмого брата, того который остался у амиссий, каждый мог видеть во сне, а, стало быть, имеет о нем хоть какое-то представление. Но как все они воспримут его, Старика? Не покажется ли он им особенно чужим из-за того, что вел жизнь, непохожую ни на какую другую?

Старику вдруг сделалось ужасно одиноко. Пожалуй, изо всех живущих в этих горах и на земле единственным родным и близким для него оставался только Нафин…