Александр Беляев - Дороги изнанки

• Название: Дороги изнанки
• Автор: Александр Беляев
• Жанр: Научная Фантастика

Она открыла глаза и увидела лицо того же Андрея, повзрослевшего… да чего там, постаревшего лет на пятнадцать-двадцать, а на губах все еще память неумелого поцелуя мальчишки, а этот, взрослый мечтательно и растерянно улыбается, словно просит прощения за то, что поцеловал ее во сне, без позволения. Но почему она лежит в таком странном помещении… рядом какой-то мерцающий пульт, провода, низкая металлическая кровать, покрашенные безвкусной голубой краской стены, желтый потолок в разводах. Она все это где-то видела… а он все смотрит и смотрит на нее, словно не видел тысячу лет…

---

Впрочем, никаких особых чувств к Виктору (как, собственно, и к остальной мужской половине человечества, за единственным исключением – но об этом чуть позже) она не питала и, несмотря на неоднократные предложения руки и сердца, ответа ему пока не дала. Когда же три месяца назад он на полгода уехал в Польшу, Аня вздохнула с облегчением, поскольку и брат и мама при жизни сильно давили на нее с этим выгодным браком. Она же сама не знала, чего хотела, реальные мужчины из крови и плоти ее вообще не интересовали, у нее было впечатление, что эта ее параллельная невидимая и неведомая жизнь вытягивает из нее значительную часть жизненных сил, либо все дело в том загадочном эксперименте, что над ней, по-видимому, провели в парапсихологической лаборатории – ведь не на пустом же месте у нее возникла эта амнезия! Не в пример своему суперактивному брату она была равнодушна к внешней жизни, будущей специальности и всему тому, что так волнует девушек ее возраста. Поэтому и до Виктора с личной жизнью у нее как-то не ладилось, хоть поначалу молодые люди довольно активно обращали на нее внимание (Аня была нестандартно хороша собой, загадочна и очень начитанна). Но в дальнейшем отношения быстро разлаживались, и дело было даже не в том, что Аня сама отшивала своих кратковременных кавалеров, но происходило это как-то само собой, словно некто свыше нашептывал им, что продолжение отношений с этой девушкой по непонятной причине невозможно. В ней и вправду словно бы отсутствовали те самые женские флюиды, которые в соприкосновении с мужскими флюидами еще до физического контакта рождают чудесную силу взаимного притяжения между полами. Тут была какая-то загадка, и впоследствии некоторые знакомые по секрету признавались Аниному брату, что от нее словно бы исходила волна отчуждения, через которую невозможно было пробиться. Видимо поэтому ни одного серьезного романа у нее, вплоть до Виктора, не было. Впрочем Виктор был крепким орешком и пока держался.

То же касалось и учебы. Ни один из изучаемых в школе предметов Аню не интересовал, училась она ровно, в основном на четверки, но без увлечения, словно не понимала, зачем ей это надо, и единственное, чему предавалась с упоением, были книги, особенно те, которые имели хоть малейшее отношение к непознанному и загадочному, хотя в советское время таких книг было немного – ну, разве что Гофман, Гоголь, Эдгар По, Одоевский, А.К. Толстой, Грин, Братья Стругацкие, Станислав Лем. Особенное же впечатление на нее произвела не так давно напечатанная в «Иностранной литературе» «Чайка по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, поскольку ей вдруг показалось, что эта книга немного о ней и о той второй жизни, о которой она никак не может вспомнить.

Аня вытащила из холодильника первое, что попалось под руку (благо все это оставалось в нарезанном виде после вчерашних поминок) и села завтракать… или обедать – она взглянула на часы – полчетвертого, по крайней мере не ужин, хотя, как сказать, сейчас ведь середина ноября, темнеет рано. Да, семнадцатое ноября, тысяча девятьсот семьдесят пятого года, и она – Ромашова Анна Михайловна, 19 неполных лет отроду, без определенных занятий, не замужем. Хорошо, хоть это помнит, а то от люминала совсем мозги расплавились.

Впервые после смерти мамы она сильно проголодалась и набросилась на салат Оливье и бутерброды с дефицитной рыбой и икрой. Ого, что-то новенькое, или мама все же отпустила ее от себя и у нее появились первые проблески интереса к жизни, пусть даже в такой утробно-физиологической форме. Нет, надо побыстрее устраиваться на работу, сколько можно сидеть на шее брата, к тому же появится новое дело, новые знакомы, а то все одна да одна со своими розовыми слонами! Хотя, почему одна? У нее еще есть брат, который основательно ее опекает, и еще этот Виктор. Возможно все же придется принять его предложение, в конце концов он ей не противен, хоть и равнодушие свое она никак преодолеть не может. Равнодушие – это основная черта ее характера, по крайней мере последние десять лет, а что было до того, она практически не помнит, да и то что помнит – возможно это и не ее собственные воспоминания, а то, что мама с папой рассказывали, впоследствии переосмысленное. Словно невидимый ластик прошелся по целым страницам ее жизни. Нет, положа руку на сердце, Виктор ей не противен! Впрочем, приезжает он только через три месяца, все еще может измениться. А на ближайшее будущее брат вроде бы присмотрел ей неквалифицированную работенку в редакции какой-то газеты. Так что у нее и до Виктора могут появиться новые знакомые, да и деньги будут не лишними, сколько можно сидеть на шее брата, мама ведь практически не оставила никаких сбережений, все произошло так внезапно…

Аня уже начала пить чай, когда в прихожей раздался звонок. К ее удивлению пришел брат, хотя вчера виделись, а он редко заходил просто так, без конкретного дела. Тем более не позвонив заранее. А впрочем, возможно он и звонил, но она спала, а телефон стоит в прихожей, все никак не поставить еще один аппарат в комнате.

– Привет, сестренка, – бодренько приветствовал ее Юра, чмокнув в щеку, словно ничего не случилось, либо время официального траура закончилось (вчера при родственниках он выглядел достаточно скорбно, однако Аня чувствовала, что особо глубоких переживаний брат не испытывает, он вообще е способен был переживать по поводу чего-либо, что не касалось лично его, любимого. А тут – мама ушла, ей уже ничем не поможешь, пока была жива, сделал для нее все, что мог, устроил в лучший онкологический центр, доставал дефицитные заграничные лекарства, совал врачам в конвертиках, а что мало у изголовья сидел, так на то сестра была, чего вдвоем толкаться, только шум и лишняя суета. Так что совесть чиста и жизнь продолжается.

– Привет – слегка заторможено пробормотала Аня: действие люминала еще не прошло, – проходи на кухню, я как раз завтракаю.

Брат снял и аккуратно повесил на плечики в стенной шкаф по-видимому жутко дорогой французский кожаный плащ, пригладил рано начавшие редеть волосы перед зеркалом (стоит отметить, что несмотря на общих родителей, Аня была естественной блондинкой, а брат – брюнетом), прошел вслед за Аней на кухню и с аппетитом набросился на остатки вчерашних поминок.

– Хорош завтрак, – сказал Юра, посмотрев на новенький, играющий кварцевым стеклом «Ориент», в те годы – труднодостижимая мечта для простого советского обывателя, – почти четыре… чего это ты полдня спишь, как сурок, гости, вроде не очень поздно разошлись.

Аня пробормотала что-то невнятное насчет коварного действия люминала совместно с водкой, хотя вообще-то выпила она немного…

– Не нравишься ты мне, сестренка, – продолжил Юра, оценивающе разглядывая Аню, – совсем не следишь за собой, цвет лица, как у восковой фигуры мадам Тюссо, с которой всю краску смыли. Я понимаю, что горе, но у меня тоже горе, однако я себе распускаться не даю, на службе даже не знают о несчастье в нашей семье: горе – горем, а дело не должно страдать. Маме уже ничем не поможешь, и не думаю, что она одобрила бы твое поведение и то, как ты себя запустила. Так что завязывай хлестать свое горе стаканами, как Васисуалий Лоханкин, к тому же пополам с люминалом, приводи себя в порядок и быстренько выходи на работу, раз уж институт в этом году снова накрылся. Надо себя чем-то занять, да и деньги какие-никакие.

– Ты ж знаешь, – виновато начала оправдываться Аня, – место в деканате, куда ты меня в прошлом году пристроил уже занято, и мы с тобой о какой-то там редакции договорились! И потом, я бы все равно в эти дни не смогла работать, я даже на улицу не выходила. А с люминалом я решила с сегодняшнего дня завязать. Мне действительно показалось, что отпустило, уже не так тяжело, словно мамина душа все эти дни была где-то рядом, а сегодня покинула землю и меня освободила.

– Ты все со своими фантазиями никак не расстанешься, – усмехнулся брат, – нет никакой души. Все что от мамы осталось, сейчас на Ваганьковском кладбище находится – (брат и кладбище сумел пробить престижное), – ну а мы с тобой – как ее продолжение. Все остальное – только память. Говорят же, что человек живет, пока на земле жива память о нем, но это, разумеется, только поэтический образ, никто еще с того света не возвращался и не рассказывал, что в загробном мире творится! Так что все разговоры о душе – ни на чем не основанные выдумки, как Маркс говорил – опиум для народа: разумеется, страшно, что после твоей смерти ничего не будет, вот и выдумывают всякое для самоуспокоения. Так что если тебе сегодня немного легче стало, так это всего лишь реакция твоей нервной системы: организм не может все время находиться в состоянии стресса, поэтому имеет свойство забывать.

– Насчет «забывать» – это ты верно сказал, – кивнула Аня, – у меня впечатление, что я почти половину своей жизни забыла, вернее, всего того, что в моей жизни до психушки в восьмилетнем возрасте было. Но всегда, тем не менее, я почему-то была уверена, что душа существует, хоть доказать это я не могу и мне на каждом шагу прямо противоположное утверждали. Мне кажется, что если бы я была таким же материалистом как ты, то просто повесилась бы от тоски. Жить этой серой, неинтересной жизнью, где нет ничего чудесного, да к тому же быть уверенным, что ничего чудесного нет ни только на земле, но и на небе – это, по-моему, такая скука!