Кат Катов - Ненормат

• Название: Ненормат
• Автор: Кат Катов
• Жанр: Русское современное

А не стоит вам читать эту книжку, если вы не переносите мат в жизни и литературе. Нет, правда, – зачем себя расстраивать? Смело и гордо пройдите мимо. Никаких обид. Вот только обсценная лексика существует в природе. И если она является не самоцелью, а устойчивым уже (увы!) расширением языковой нормы, то отчего бы нам пугаться её употребления в печатном виде? Взрослые же все люди. На самом деле в книжке не так уж и много мата. Просто он там есть. Вот и всё.

---

# # #

Когда зелёным и тревожным
покроется весенний лес,
ты выйдешь в двери осторожно,
чтоб достучаться до небес.

Ты станешь бить во все пределы,
звенеть ключами и вопить.
А никому не будет дела.
И пить. Осталось только пить.

Папироска

Угости, братишка, папиросой сладкой —
мой кисет пустой уже давно.
В госпитале, помню, бился в лихорадке,
а курить хотелось всё равно.

Вот спасибо. Чиркни – мне-то несподручно.
А богатый у тебя «Казбек».
Я был раньше тоже как пила – двуручный,
а теперь из гвардии калек.

Ничего, прорвёмся. Не в окопах, верно?
Сам-то где, летёха, воевал?
Третий Украинский, в роте инженерной?
То редуктор, то, блядь, коленвал?

Ладно, слава богу, третий год мы дома,
третий год, как кончилась война.
Расскажу тебе, товарищ незнакомый,
как приснилась мне моя страна.

Будущее, в общем, год какой, не знаю,
но лет тридцать вроде как прошло.
Веришь, до сих пор там наш товарищ Сталин
истребляет мировое зло.

Сам его не видел, только на портретах
как живой и даже не старик.
Музыка в квартирах – чисто оперетта.
Как сказал однажды мой комбриг…

Ладно, это после. Слышь-ко, а машины!
«Студебеккер» рядом не стоял.
Если бы ты видел, что там в магазинах,
то на раз и пить бы завязал.

Все кругом гвардейцы, даже пионеры —
как так это вышло, не скажу.
Пусть теперь завидуют псы-миллионеры
Запада такому виражу

Родины советской, что сумела сказкой
стать, негнущимся гвоздём.
И там, веришь, новый молодец кавказский,
как я понял, быть готов вождём.

Ну, американцы нам враги, хоть тресни,
те ещё союзнички, ага.
В будущем, ты знаешь, вновь они воскресли
в образе привычного врага.

Давят на Россию, прямо как сегодня,
прямо как и не прошли года.
И Европа эта, мировая сводня,
шурудит, не ведая стыда.

Люди, как и нынче, в том далёком годе
сталинским традициям верны.
Правда, вот не понял: с Украиной вроде
мы там в состоянии войны.

Как-то непонятно, будто с перепою —
век такому в жизни не бывать…
Мало ль что приснится, дело-то такое —
сон же ведь, едрёну твою мать.

В общем, не напрасно мы три года с лишком
защищали родную страну.
Что, уже выходишь? Будь здоров, братишка.
Папироску дай еще одну.

Эпитафное

Вы сдохнете. Ах, вы оскорблены?
Ну хорошо, не сдохнете – помрёте.
В постели, под печальный свет луны,
или на встречной, врезавшись в «тойоту».

Не важно. Мне до вас и дела нет.
Я это к слову – в общем, беспричинно.
Презрев сегодня промискуитет,
задумался случайно о кончине.

Своей, конечно, хрена ль ваша мне?
Так вот, я сдохну рано или поздно.
(Тут надо бы о порванной струне,
о том, что захлебнутся криком звёзды

и прочую фальшивую фигню,
но лень, и скучно, и бесперспективно).
И лишь последних несколько минут
заставят обернуться объективно.

Ну, что? Да ничего, такую жизнь
не принято описывать в романах.
Ага, давай ширей карман держи,
что вдруг найдётся хроникёр гуманный,

биограф твой, посмертный милый друг,
исследователь бытия поэта.
Который понапишет много букв
о том, как приключалось то и это.

Как ты пришёл к вершинам мастерства,
как жил, любил и тяжело работал…
Увы, судьба жестока и черства,
ей похую твои гомозиготы.

Уж лучше сам, покуда полон сил,
покуда не лежу на смертном ложе.
Ну да, я, в общем, милым в детстве был,
что о себе сказать здесь всякий может.

Потом, конечно, стало похужей,
но и не так чтоб стал исчадьем ада.
(Тут запросилась рифма «Фаберже»,
а вслед за ней к чему-то и «помада»).

Умел любить, умел и предавать.
Был на войне не шибко знаменитой.
Залазил к разным женщинам в кровать,
мог в одного приговорить пол-литра.

Чего-то там придумывал в башке,
чего-то даже где-то воплощалось.
Бывало, что и нос был в табаке,
бывало, и рубля не оставалось.

Тщеславием излишним не страдал,
зато страдал излишне по химерам.
Когда за мной приедет катафалк,
то в воздухе слегка запахнет серой.

Не оттого, что близок к сатане —
с «Техуглерода» ветерок повеет…
Страна не пожалеет обо мне.
Лишь графоманы строй сомкнут теснее.

Сонетик

Вы далеки, как прошлогодний снег,
как тихий дождь в жарой звенящий вечер.
Отложенная в будущее встреча
останется несбывшейся навек.

Мы пережили самоих себя,
не став друг другу главным и последним
событием. Придуманные бредни
неслись сквозь нас, терзая и губя.

Всё хорошо. Всё кончилось уже.
И новый неразменянный сюжет
сулит начало жизни окончанья.

Тих и спокоен вечер. Бога нет.
Он знает цену неразумных тщет
слепого и конечного отчаянья.

Звонок

Если верить телефону, то звонит Егор Катугин,
только голоса Егора что-то я не узнаю.
У Егора бас примерный, мы его за это любим,
здесь же – ангельская песня, допустимая в раю.

«Здравствуй, – говорит мне песня. – Это я, Смирнова
Белла.
Помнишь, мы на третьем курсе целовались во дворе?»
Как не помнить, было дело. Было дело, было дело,
было дело, было дело, было дело в октябре.

В октябре мы целовались, биохимию не сдали,
и историю не сдали, и ещё чего-то там.
Потому что улетали в неизведанные дали,
там витали в райских кущах, или проще – по кустам.

А с кустов спадали листья, обнажая суть явлений,
и не только суть явлений, но и нежные соски.
Каждый день дарил нам столько всевозможных
откровений,
что смолчать тут было можно, лишь зажав язык в тиски.

А язык не зажимался, потому что не бывает,
что когда кого-то любишь, ты ему не говоришь,
что всего его ты любишь или всю её ты любишь.
И пусть мир к чертям летает, если просто рядом спишь.

Просыпались, просыпали биохимию всё ту же,
и историю опять же, и шатались по кино.
Только петелька сжималась этим временем всё туже,
и в бокале выдыхалось золотистое вино.

И в зачётах разных химий под декабрьской порошей
что-то где-то потерялось – невозможно, навсегда.
Потому что вдруг услышать: «Ты прости меня, хороший,
ты был очень-очень нужным…» Ну, вы поняли всё, да?

Наступал январь свинцовый, уходил февраль тоскливый,
и лишь в марте, только в марте стало можно вдруг дышать.
И Катугин отряхнулся, стал привычным и ленивым:
сколько можно у соседей остры ножики держать?

А потом всё стало проще, жизнь тянулась незаметно,
без особых потрясений и каких-то страшных бед.
Это трубка телефона, это не Егор, конкретно.
Это просто райский голос…
«Извини, не помню. Нет».

Скрепочка

Пока на амвоне дворцового храма
шуты извивались смешно и нелепо,
в башке короля колотилось упрямо:
«Духовная скрепа, духовная скрепа».

И вроде бы всё, как и прежде, толково —
колышется рожь, умножается репа.
А вот на душе отчего-то хуёво,
там где-то зудится духовная скрепа.

В народе какая-то злобность во взгляде,
толчётся в безверье он глупо и слепо.
Придворные – суки, в правительстве – бляди.
Единственный выход – духовная скрепа.

Духовник кивнул, выражая прискорбность,
зять выпил за тему поллитру с прицепом:
«Король, ну их на, сунь им в жопу соборность
и выверни матку духовною скрепой».

Бездельники, эмо, фейсбук, экстремисты,
певцы безобразья от рока до рэпа,
тусня, бандерлоги и иеговисты —
по каждому плачет духовная скрепа.

И скрепа проснулась. Поправив завивку,
она поднялась, величаво-свирепа,
зевнула – и ёбнула всем по загривку.
Она была строгой, духовная скрепа.

Король рассуждал с бутылём «Цинандали»,
камин разжигая наколотой щепой:
«Ништяк козью морду мы им показали?
Запомнят надолго. Не правда ли, скрепа?»

Бурьян. Колокольни. Казаки. Дружины.
Значок ГТО. Православье. Вертепы.
Герои труда. Справа бронемашина.
На флаге рейхстага – духовная скрепа…

Я был в этом городе. Вечером снежным
стоял он без шуток, без мата, без света.
Рекламой отелей встречали приезжих
мертвецкие склепы, мертвецкие склепы.

Ожог

Бог-курильщик затягивается папиросой
перед тем, как выдохнуть облака,
что ложатся чуть ниже речных утёсов
и слегка качаются. Лишь слегка.

Запах дыма таёжного – запах Бога,
благодатный жар на краю земли.
Так сжигается бережно то немногое,
что сберечь по глупости не смогли.

Выгорают лиственницы и болота,
сухостой и редкие солонцы.
Это просто такая работа —
по живому резать: Бог – публицист.

Докурив, вниз бросая святой окурочек,
насылая народишку глад и мор,
он не в гневе, он строго и мрачно будничен,
как заштатный в районном суде прокурор.

«Как? За что?» Не трудись познанием
неизвестного. Просто знай,
что сгорает безудержно в этом пламени
то, что ад. Но и то, что рай.

А под вечер, когда уже выжжено лишнее,
дождик брызнет, последний пожар поправ.
Бог – курильщик. Он возится с фотовспышкою.
И плевать ему на минздрав.

Хорошие пьески