Константин Крикунов - Четыре тетради (сборник)

• Название: Четыре тетради (сборник)
• Автор: Константин Крикунов
• Жанр: Русское современное
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91901-001-2

Том избранного известного петербургского литератора Константина Крикунова (1963–2010) составили лучшие образцы его журналистских работ – репортажи, очерки, интервью – и оригинальные прозаические опыты, как уже известные читателю по предыдущим книгам автора, так и представленные впервые.

Анализ творчества К. Крикунова дан в послесловии критика Никиты Елисеева.

---

«Он, приняв кусок, тотчас вышел, и была ночь».

4 сент. Ев. от Иоанна. Сыро, пн., Коинсари. Ночью дождь.

Голый бегает по берегу, и купается. А луна канула. Гром и морг. «И встала прежде, нежели они могли распознать друг друга…», отвага и какая страсть. Руфь, 3:14.

Серенький день, сырой, пустой.

«Никогда не повторяй слова, и ничего от тебя не убудет».

Сирах, 19:7.

Чужие слова не рассказывай его ни недругу, ни другу.

«Одежда, и осклабление зубов, и походка человека показывают свойства его». Сирах, 19:27.

Книгу Руфи, крохотную.

Не знаю число – сент., вторник. Вчера сырой день, бесцветный. Сегодня в четыре вышли, в шесть пришли на Кильполу. Стали на скале.

Чай, свеча. Видели синее море, чёрное и зелёный парус чужого катамарана с красным флажком. «Пора надевать чепчик».

«Всеобщая жопа», – сказал Ванечка.

Воздух прозрачный, звёзды холодные.

Танцевал мамбу с фонарём на скале. В Католише академи летают бумажки, чистая постель, библия на немецком, крест и колокола.

6 сент., среда, Кильпола. Утро – ведро брусники. Вечер – послание к Галатам.

23.15. +6 по Цельсию. Спал в шапке. В бухту пришли две белые яхты. Две девицы хихикают в лесу на том берегу бухты. Спать в верблюжьем свитере было вчера не холодно, а тепло.

Мой паук убежал.

Яхта с зелёным парусом стоит в нашей бухте.

– Пидорастический стиль.

Муму еть. Гутен нахт. Мажестик. Всех заеу. Скрипка лиса.

Ессен! Весь набор слов. Ещё: унспортлих. Монинг. Парусизм.

Подонки.

Прошёл один из 12 месяцев.

Ангел-истребитель, найти, вчера читал, это у кого? Херувим с колёсами. Иезекииль, 8, 9, 10.

Напридумывать драконов, страны. Херувимы с колёсами, торжественный ужас в этой пьяности.

7 сент. Полведра брусники. Заблудился. Видел внутреннее озеро.

18.20. Иезекииль созерцал животных, которые идут в четыре разные стороны. Видит их лица (по 4) и всех одновременно. В каком пространстве видение? не в трёхмерном. Его око – шар, глядящий внутрь и вне себя. Описывает видение, как математик, точно, в деталях, как бы чего не упустить.

Без оценочных прилагательных до – «изумительного кристалла» (1:22). Вот: вон прилагательные!

«Отцы будут есть сыновей твоих, и сыновья будут есть отцов», 5:10, и до: лепёшки на человеческом кале.

Проклятия Господа Израилю – вот уж речь Иез., 5, 6, 7, 8, 9 – и младенцев, и стариков. «И узнаете, что я Господь Каратель» – и юношу, и девицу…

7-го, последний вечер на Ладоге. 23.30. Кильпола.

После обеда бутылка можжевельника, ягодки, туман вдоль воды, «внутри и вне» одновременно, найди у Иезекииля.

7,7 град. Ледок на клюквенном болоте. Свечка догорает.

Надел всю одежду и сверху пуховик. Искупался в ледяной воде. До свиданья, лето.

«Хлеб твой ешь с трепетом и воду твою пей с дрожанием и печалью». Иез., 12:18.

Я потерянный. Регенерация серебра.

В фиш-фабрик две девушки признались, что целки. Одна танцевала бразильский танец борьбы. Уехали в Москву.

В Приозёрск. Стояла на коленях, просилась со мной.

При трении из головы летит пепел.

Нур Эдем – верблюжий рай.

Приозёрск. Мост-калека. Комары кусают за пальцы. Прошли люди. Я не смогу ни сочинить, ни вспомнить их диалог. Огни: красный у основания трубы, на вершине её – перегорели.

А! Это две девушки с собакой. Собака – чёрно-белая. И девушки одна в чёрном, другая в белом. Прошли решительно. Соперничать ремесленнику с обувной фабрикой невозможно. Это и есть фокус «гения». Человек пишущий – фабрика. Злые и неумные девчонки. Пусть сердце твоё будет спокойно.

Иван: – Ку-ку (с антресолей жене). Считай, сколько тебе жить осталось. – Ку-ку. Ку-ку.

Ладога. Вышли, туман, берега китайские, когда туман съедает всё – лес, берег, воду, небо, мультипликационную моторку.

Неделя после Ладоги. Письма Чаадаева.

Как ангел (денница), «возмечтавший о себе» стал сатаной.

Сатана, дословно, – господин мух. Господин мух.

С утра дождь.

Капли говорят, эхо свистит в тенте: гоу! гоу!

Приехал в среду.

Приключения на пристани с двумя печниками и зэком.

Придут сырые дни. Час неизвестен.

300 рэ на водку зэку, внуку Бианки, проехали.

– Ты будешь рассказывать, что пил водку с внуком Бианки, никто не поверит. – Никто не поверит, что внук Бианки пил со мной, когда он будет рассказывать правнукам.

Белые грибы. Букеты ромашек торчат в песке. Щука, как камень, подвинулась и осталась на дне.

«Послефактум». Отставной ст. прапорщик.

Год назад был Крым и прошёл, потом чудесное бабье лето – вне времени, с Оредежью, полями, гротами, поцелуями. В поле мальчики с велосипедами, подсматривающие.

– Оно ни о чём не говорит. Там же не было ни вчера, ни завтра.

Небо и Ладога беспросветны. Последняя – горькая – капля – пива. Лето с К., однообразные ночи, сахар, сладость, переходящие в скуку. Деньги-деньги-деньги, как призрак, всё лето. День начался с того, что украл у детей два куска хлеба. Ночью: «Говори мне ещё», голос как хлопанье крыльев. Обитатели острова.

Буфетчица Стеша, ангел.

Авар, ГРУ, спец по ЮАР, живёт в Амстердаме.

Толик, брат печника.

Серг. Серг., печник, 20 лет пьёт из-за бабы.

Сергей, рыбак.

Слава и Слава, шёл между ними.

Слава 1 – пьяница без глаз.

Слава 2 – суетлив, мельче, механик.

Вадим, зэк, внук или сын Бианки, прохиндей.

Окно с надписью золотом – «окно», в золотых кавычках.

Паломница, широкая в кости, просит лекарств и курит в профиль, печальная.

Паломница (весёлая), говорит по мобильнику (думал, с землёй), свесившись из окна второго этажа.

Рыжая лошадь.

Разверстая могила (на острове их пять, но уже наполненных, давно и недавно) – кого ждёт? – я молился, стоя между нею и часовней Успения (храм-то Рождества). Монахи могилку впрок выкопали, чтобы зимой не долбить мёрзлую землю, «если что».

Поселение чёрных и пятнистых лягух, все малоподвижны.

Некто плешивый, длинные седые волосы.

О. Климент, монах, молод, пьёт. О. Богдан, монах, стар, пьёт.

Призраки: голос ночью, лис, шуршащих, сына, сна (ангел света, в чёрном, как и развратники), Таня М. с распущенными волосами, Таня Б. (вот-вот, всё готово!) – «убей ангела света» – всё продолжится! – я проснулся, денег-денег, мучающихся и мучающих людей в чёрном с карманами на груди, чужих стихов, фотоаппарата (дайте мне его!), камня-блесны.

Сыро, всё сушу.

Слава, матрос, гипертоник.

Кактус, который проращивают сквозь девушку.

Действо: леса, птички. Дождики, ливни, несуществующие рыбы, покой, бабочки. Набоков их всё-таки приватизировал.

Благовещение, совпавшее с воскресением Лазаря. Птицы гнёзда не вьют.

Надпись на московской эстакаде: «Ешь буржуев».

Пляска молний на острых скалах Эгейского моря. Шторм в пасхальную ночь, шатаются сосны, потерял крестик на скрещении четырёх путешествий апостола Павла.

Вертикальные кладбища, разноцветные жемчужинами, как песок, хрустят на зубах.

Ел райские яблоки. Ел рыбу. Вытащил из пальца занозу: белый острый камешек.

Ни города, ни горы, ни люди, ни моря, ни иудео-турецкие женщины. Мимо, из путешествия в путешествия вела только одна идея. Ко всему остальному он оставался слеп.

Старуха в юбке и шляпе плюёт в бурное море. Название яхты «Танцующая». Акула с красной пастью – татуировка на плече турка-экскурсовода.

Отель съедает в год 120 тонн мяса, 65 тонн апельсинов, 130 тыс. бутылок пива.

Грозовая туча и солнце. Кидали камешки в глиняный горшок, полный пены, пока не разбили.

Торт с черносливом и вишней. Манговый мусс, пузатый и початый Чеваз Регал. Механические ворота в театр марионеток.

Четыре девочки у витрины, как клавиши на саксофоне. Приседают, щебечут, водят пальцами по стеклу. Чу! телефон у девочки в красной кожаной куртке заиграл Мендельсона. Английские мальчики похожи на юных гениев, круглые очки, подслеповатые глаза, ерошат волосы.

Пока трое быстро пожрали огромные десерты, четвёртая грызла и грызла крохотную корзиночку.

Путешествующие бюргеры и дочка их с тифозной стрижкой, в стоптанных башмаках.

Валдайский дневник – с верой и наступающей весной, ручьями и полями.

Одна вруша, одна клуша, много сладких старух, боксёр, которого турки зовут Али-Баба, фотограф Саша с его ответами на все вопросы, боров рыжий с рыжим крестом на шее, девочка-бойскаут, турчанка с повадками дорогой проститутки, штук семь-восемь старух, поющих про молодость.

Говорю с официантом по-немецки.

– До 00.00 не ем ни рыбы, ни мяса.

– В таком случае вам нужно идти отсюда на шуй.

Нет, мягче:

– В таком случае вам нужно идти в верхний ресторан.

Там нет ни рыбы, ни мяса.

Христос Воскресе!

Турки, дети, то излишне услужливы, то обидчиво грубы.

А в России сейчас – Крестный ход.

Немка смазывает пальцем сливки с ободка кофейной чашечки, и пальчик облизывает, пока никто не видит, моет водой, оглядываясь, ставит на тарелку, поболтав, вверх дном, ждёт-ждёт, оглядывается, тащит к выходу, спрятав в рукав, поговорила, остановилась, уплыла.