Роман Назаров - Шепот дневного сна

• Название: Шепот дневного сна
• Автор: Роман Назаров
• Жанр: Русское современное

В сборник вошли произведения, написанные в период с 1988 по 2013 годы. В том числе шедевр русской современной прозы «Очарованный якут». В эмпирической последовательности автор ведет читателя по ступеням осознания: романтика, любопытство, одержимость, страх, преступление, любовь, страсть, ненависть, надежда, смех, печаль, фантасмагория, галлюцинация, вера, смысл… Симфония души человеческой в шепоте дневного сна.

---

И при этом переломе спектрального луча я снова впадаю в состояние грезы, где во дворе гуляет мой сын, наш ребенок, наше продолжение истины. И что-то там происходит, что-то двигается и шумит, и стало больше собак. Теперь вокруг канализационного люка собралась целая свора разъяренных псов. И я сначала вижу, а потом доносится тошнотворный вой – вразнобой, с пеной в зубах, с шакальим плачем, визгом, словно о чем-то рассказывая и доказывая… нашему сыну, словно что-то объясняя, что-то очень важное. И мир на моих глазах раздавливается, и сжимается, и слабеет…

Слава богу, все не так. Я люблю! И эта как бы отсутствующая часть души начинает обустраиваться. Я спрашиваю мою женщину: тебе хорошо со мной? Она не задумываясь – ловлю какую-то долю мгновения от тяжелой участи блаженства – отвечает: да! И опять ничего не нужно произносить, я целую ее в мягкую щеку, и она хмыкает, и она молчит так, как молчат искушенные женщины, и наши ласки продолжаются в спальне. Она дает мне губы, она дает мне печальные глаза, она дает мне шею и грудь, и родинки, неожиданные коричневые глазки сначала пугают, а затем веселят своим непосредственным приключением: вот – они, вот чуть ниже – алая пуговка сосца; и все сливается в нестерпимую… Да, там еще бродят где-то мои руки, и чудесное тепло вздрагивает именно тогда, когда я хочу, когда я хочу, когда я глажу волнующий капрон любви, приближаясь и приближаясь. И когда я дотрагиваюсь – в самом деле, не знаю – почему, но я злюсь, все так просто. И я говорю: ты же хочешь! – нелепо повторяя себе и продолжая наслаждение. Она прыгает на пол и бежит в ванную. Господи, я люблю!

Отражение моей сказочной девочки говорит: я хочу к вам, я хочу быть с вами. Она – подруга – пристраивается к нам. Моя женщина оказывается между мною и ее отражением. Я понимаю – это полное великолепие, и сердце плачет. Но через некоторое время я отталкиваю третьего человека, мне не понравятся собственные мысли, мне будет казаться, что она не просто так с нами, что она охраняет мою девочку от меня, что она защищает мою девочку от разврата – бог ты мой, какой бред иногда может прийти в голову! И нас оставляют. Мы ласкаемся как кошки, мы кусаемся и мурлычем, и царапаемся, и она говорит мне: ты знаешь, у меня месячные… И она говорит мне: если хочешь – спусти… Милая моя, хорошенькая моя, любимая, неужели ты можешь меня остановить, неужели я – просто случайное желание и некоторые вопросы тела могут остановить движения любви? О, она знает меня. И лишь ногти, коварные ногти поделились со мной объективной злостью. Она взяла мое тепло в ладонь, но я остановил ее и сказал: я не хочу так. Я хочу результат и продолжение нашей божественной истины. Господи, хочу, чтобы у нас был ребенок – это самое настоящее, что может Бог… И вдруг я снова услышал лай, дикий бессмысленный лай невероятных псов. Я выглянул во двор и увидел, как бешеные собаки разрывают на куски моего сына…

Ах… нет, слава богу!..

Это чужой ребенок, это не мою истину убивают – чужую.

Саида

«В этом слабая сторона слов. Они заставляют нас чувствовать себя осведомленными, но когда мы оборачиваемся, чтобы взглянуть на мир, они всегда предают нас, и мы опять смотрим на мир как обычно, без всякого просветления».

Дон Хуан Матус, индеец племени яки

Я слушал ее очень внимательно, пытаясь разгадать каждое слово, заставляя себя видеть вокруг ее глазами, стараясь незаметно скользить между буквами, с помощью которых она создавала непонятный мне узор мироздания. Она говорила так много и так безумно коротко, что я, теряя контроль, вдруг оказывался в новом, парадоксальном и страшном бытии: я – повешенный, раздроблен череп, отсечены руки и ноги; я – расстрелянный, задушен газом и растоптан; я – сожженный… Она продолжала говорить, или писать, или смеяться, или прыгать возле меня, а я воображал, что она – настоящая ведьма и понимал, что ошибаюсь.

У нее не было обыкновенного человеческого голоса. Может быть, он казался мне бесцветным, а, может быть, она позаимствовала голос у какого-нибудь вурдалака или несмышленого бесенка.

– ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? – задавала она один из любимых вопросов. – ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? ГДЕ МОЯ МАМА? ХОЧУ УМЕРЕТЬ! ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМА? ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ. ПТИЦУ ФЕНИКС. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ХОЧУ ДОМОЙ. Я ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ГДЕ МОЯ МАМОЧКА? РАЗВЕ МОЖНО БЫЛО ТАК? ГДЕ МОЯ МАМА? Я К МАМЕ ХОЧУ. ХОЧУ К МАМЕ. ХОЧУ К МАМЕ.

В тетради шариковой ручкой она нарисовала женские головки. Самый первый удался, поскольку напоминал какую-то актрису, но все остальные были обезображены независимо от того – в профиль или в фас сделан портрет. Да и не портреты она рисовала. Так, карикатуры всякие. И снова ее голос ложился на бумагу:

– МИСТЕРИ /зачеркнуто/. ФИЛЬМ /зачеркнуто/. ФИЛЬМ. ЕРАЛАШ. ЕРАЛАШ. ЕРАЛАШ. ВОДКА. КЛАДБИЩЕ. РАСКАПЫВО. УРОД. УДРОД /зачеркну-то/. ЧЕРНЫЕ КОНЬКИ. ЧЕРНЫЕ КОНЬКИ.

И часто-часто просто-таки с наслаждением записывала свое имя-фамилие-отчество. И опять женский портрет. Как рисуют те, кто не умеет держать в руках карандаш. Как ребенок. Но это «как» – жалкая попытка одним словом подчеркнуть ее образ, ведь у нее-то целый водопад:

– КНИЖ. КНИЖКА. ТЕРРОР. ЗА – ГРАНИЦА. ЗА – ГРАНИЦА. Я НЕ – НАВИЖУ ВАС. ГОДОВЩИНА. Я НЕ – НАВИЖУ. ГОВОРИТ /женское лицо/. ХВАТИТ. ПРИЛЕТЬ /зачеркнуто/. КОБРА. КОБРА. КОБРА. КОБРА. ТЫ ОТКУДА ПРИЛЕТЕЛА. ХВАТИТ. ЧТОБ ВСЕМ РЕБЯТАМ. РАДИО. РАДИ. РАДИО НЯНЯ. У НЕЕ ЗАДАЧА. А ТЫ. ОБНАРУЖИЛО ДЫРУ. РАДИО. ДЫРУ.

Иногда вместо портретиков появлялись звезды. Пятиконечные, шестиконечные, в кружках и квадратиках. Или какой-нибудь заяц с длинными локонами и странным галстуком, заканчивающимся не то огромной юбкой, не то большой копной волос. Она давала рисункам названия:

– У ВРАЧЕЙ. У ВРАЧЕЙ. НА ВЫСОКИХ ЧУВСТВАХ.

Сидя однажды у меня в комнате, в кресле, показала пальцем на плакат-календарь с моим изображением, который я привез из Одессы, и засмеялась:

– Ты – дьявол?

И снова в тетради:

– БОЖЬЯ ДОЧЬ. БОЖЬЯ ДОЧЬ. ПРИЛЕЗЛА. БОЖЬЯ ДОЧЬ. ИЗЛЕЗАЛИСЬ /зачеркнуто/. ПРИЛЕЗЛА. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. ХОЧУ УМЕРЕТЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. НАКРАСИЛАСЬ. РЕБЕНОК /после того, как я сказал ей, что она ребенок/. НАКРАСИЛАСЬ. ЗАУМНАЯ. ЗАУМНАЯ /неразборчивая фамилия/. ЗАУМНАЯ. ЗАУМНАЯ. УТКНУЛИСЬ В ЭКРАН. СИДЯТ. ПОЕЗД /цветок из трех чашечек/. НАВСЕГДА ПРОШЛИ ГОДА.

Ее мать-пророк, бывший лидер одной из малоизвестных политических фракций, заходит в комнату. На ней зеленые брюки, верблюжья безрукавка поверх клетчатой рубашки.

– Саúда, наверно, ты хочешь спать?

Саида поднимается, заполняя собою все пространство. Она действительно здоровая, крепко сложена, размеры тела и головы раза в два больше моих – русская баба. Я повторяю громко: «Русская баба!» Ее мать обижается. Когда они ушли, я заглянул в тетрадь, где Саида успела передать мне новую информацию:

– ДЖИНСЫ. ДЖИНСЫ. ДЖИНСЫ. ТРИКО /рядом женское бородатое лицо или просто избитое лицо/. ДЖИНСАУ. 2. 2. 2. 2. 2. 2. СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ. СОБАЧЬО. СОБАЧЬЯ ЖИЗНЬ. 2. ЕЛКИ. МАТЬ УБИЛА. СНОВА. ОТЦА. КРИСТИНА. ВОСК. КРИ /рядом свое имя-фамилие-отчество/. НОСИТЬСЯ.

На следующий день мать – Фаридá – зашла ко мне с естественным вопросом: «Ты не видел Саиду?». Саида обычно по ночам ходит коридорами и ищет свою мать. У меня складывалось впечатление, что Фарида вовсе не мать Саиды или каким-то таинственным образом искусственная мать. Фарида рассказывала свою жизнь: нет дома (якобы отец выгнал ее с дочерью на улицу), нет родины, нет приюта, нет ничего, чтобы Саида могла выздороветь: несколько психиатров сошлись на мнении, будто в Саиде открылась вторая память, память того человека, кем она была в прошлой жизни. И мать теперь считает, что Саида в той, далекой и мрачной жизни была проституткой, воровкой-налетчицей и кем-то там еще, иначе откуда столько злобы и ненависти появилось в характере и манере ее дочери. А я в ответ делаю вид, что не понимаю, о чем идет речь – Саида здорова, достаточно остроумна, хитра и «имеет свой нормальный порядок в обществе». «Это нормально, – парировала Фарида, – кидать в свою мать тяжелыми предметами, называть ее плохими словами, а также нигде не учиться, нигде не работать и ничем не заниматься?.. Впрочем, Роман, она пишет стихи!»

Объявилась Саида поздно вечером, уставшая, злая, легла на кровать, закрылась с головой покрывалом – и нет ее. Целыми днями находится она в таком положении, не шелохнется, не двинется, не произнесет ни звука, и только спустя долгое скучное время встанет, обязательно ночью, и пойдет искать свою мать, хоть та и будет лежать по соседству на другой кровати.

Я никогда не видел Саиду без платка. С белым куском материи, которым она скрывала часть головы, ее можно принять за церковную послушницу, только несколько располневшую и не в меру разговорчивую. Я спросил Фариду о платке. Она долго объясняла, но так и не раскрыла сути, потому что она, вообще, предпочитает говорить лишь на три темы. Во-первых, автобиография. Пока мать рассказывает о бредовых похождениях, дочь не вслушивается, но словно бы и не отстраняется, одновременно записывая свои «стихи»: